В январе 1652 г. герцог Орлеанский и принц Конде заключили союз. Из Флапдрии герцог де Немур привел испанские войска, Бофор встал во главе войск герцога Орлеанского. Путем головокружительного переезда через провинции, занятые врагом, принц Конде с горсткой верных ему людей достиг расположения частей Немура и Бофора и возглавил эту армию. Ему противостояла королевская армия под командованием Тюренна. Вплоть до июля ни одной из сторон не удавалось достичь существенного перевеса. Но не только от перипетий военных событий зависела судьба государства.

Теряя поддержку среди высших слоев общества, Конде и его близкие вынуждены были все чаще обращаться к простонародью. В Бордо герцогиня де Лонгевиль попыталась завоевать симпатии Ормэ — органа власти, созданного неименитыми буржуа и ремесленным людом. В Париже сам принц через своих агентов стремился управлять действиями наиболее обездоленных жителей столицы. Подобную же политику проводил герцог Орлеанский. Когда страдавший от дороговизны народ разгромил таможенную заставу у Сент-Антуанских ворот, он ограничился замечанием, которое тотчас стало известно всему Парижу:

— Я очень рассержен, но это неплохо, что народ просыпается время от времени. В конце концов никто нс убит, остальное неважно.

Спустя несколько дней разразился хлебный бунт. Чтобы разобраться в случившемся, Месье вызвал к себе в Люксембургский дворец прево и эшевенов города. У дворца их встретила толпа простонародья. Членов муниципалитета освистали, обозвали мазаринистами. Их преследовали оскорблениями вплоть до кабинета герцога. Тот вышел на крики и произнес совершенно двусмысленную фразу о том, что не хочет совершения насилия в степах его дома.

На магистратов напали, как только они покинули территорию дворца. Их закидали камнями, тяжело ранив одного из эшевенов, на куски разнесли карету. Все это происходило на глазах людей принца и герцога.

10 мая толпа набросилась на эшевенов прямо в зале Дворца правосудия. Охрану из стрелков разоружили. Членам парламента кричали в лицо: «Долой Мазарини! Даешь войну!» Но еще громче раздавались голоса, требовавшие «мира и хлеба».

Большинство магистратов стремились к прекращению войны, хотели возвращения короля в Париж. Но существовал определенный предел их миролюбию — они не желали возвращения Мазарини. Оно означало бы полное поражение парламента, всей его политики начиная с 1648 г. Возвращение Мазарини почти автоматически привело бы к отмене декларации палаты Святого Людовика. В то же время война становилась все более невыносимой.

В апреле 1652 г. войска расположились на расстоянии 20–30 лье от Парижа. Как в 1649 г., начались перебои с поставками хлеба. Солдаты обеих армий рыскали по деревням. К тому же в мае по призыву одновременно и герцога Орлеанского и Анны Австрийской на территорию Франции вступили войска герцога Лотарингского Карла IV. Этот герцог без герцогства, беспринципный и безжалостный кондотьер, привел 8 тыс. наемников, за которыми тянулись их слуги, проститутки, маркитанты.

Каждый день приносил известия о разорении пригородных домов и усадеб парижских буржуа и магистратов. Солдаты полностью обобрали загородный дом докладчика парламента Куланжа, утащили все — от водосточных труб до кровли. Не в лучшем состоянии после посещения солдат Тюренна остался замок советника парламента Кулона: сожгли конюшни, овчарни, поломали мебель, обрушили крышу, вырубили липовые аллеи. Окрестные крестьяне, спасая жизнь и убогий скарб, вместе со своим скотом искали убежища за городскими стенами^{66}.

Магистраты колебались, народ страдал от голода и искал виновников… Собственные разочарования, искусная пропаганда принцев сделали свое дело: господа парламента и муниципалитета стали объектом народной ненависти.

11 мая какой-то сапожник, угрожая алебардой, принудил остановиться карету, в которой ехали президенты парламента де Мем и де Новьон, и обрушил на них худшие из ругательств. 14 мая герцог Орлеанский в ответ на жалобы магистратов, что толпа более не соблюдает должного почтения, предложил, что он возьмет на себя всю ответственность за соблюдение порядка в городе. Пораженные члены парламента ответили молчанием на столь откровенное предложение установить диктатуру. Когда на следующий день на улицах-стали распространять афишу. извещавшую, что парламент предоставил герцогу Орлеанскому полную власть над городом, магистраты приняли постановление, запрещавшее продавать и перепечатывать эту афишу.

В предместье Сен-Жермен 20 мая толпа напала на господина де Сент-Круа, сына первого президента парламента М. Моле. Тот вынужден был вместе с несколькими людьми из своей охраны забаррикадироваться в одном из домов. Оттуда он был вызволен отрядом городской милиции. Но на этом злоключения Сент-Круа не закончились. Толпа преследовала его вплоть до Люксембургского дворца, и, когда он скрылся в покоях герцога, его попытались преследовать и там. Произошло столкновение между швейцарцами герцога и народом.

В июне беспорядки на улицах Парижа усилились и участились: напали на советника парламента Вассана, президента Торе, президента де Лонгея. Пришлось несколько раз откладывать заседания парламента. Наконец 25 июня палаты собрались на совместное заседание. Внутри Дворца правосудия несли охрану стрелки и полицейские чиновники Шатле, снаружи — отряды городской милиции. Предстояло обсудить семь предварительных условий, которые выдвинул король в ответ на настоятельное требование парламента изгнать Мазарини. Согласно этим условиям, герцог Орлеанский и принц Конде должны были: 1) отказаться от союза с иностранными державами; 2) более не предъявлять никаких требований королю; 3) находиться при королевском дворе; 4) вывести с территории Франции всех иностранных солдат; 5) распустить свои войска; 6) прекратить противозаконные действия своих сторонников в Гиени; 7) демонтировать все крепости Конде. Парламент склонялся к принятию этих условий, для принцев они означали полную капитуляцию. Но откровенно заявить, что он не принимает условий короля, Конде не решился. Он проиграл «спор» во Дворце правосудия, но улица осталась за ним. Магистраты вскоре это ощутили как никогда остро.

Конде, герцог Орлеанский и их сторонники вышли сразу после окончания прений. Основная же часть членов парламента несколько задержалась. Выйдя, они оказались лицом к лицу с разъяренной толпой. В магистратов полетели булыжники и поленья. Раздались выстрелы из пистолетов и аркебуз. Несколько человек из охраны были убиты. Президент Ле Кване, скинув мантию, пробивался со шпагой в руке. Его коллеги Ле Байель, де Новьон и де Мем уцелели лишь чудом. Беспорядки разразились не только у Дворца правосудия. Отряды городской милиции, в составе которой были не только буржуа, но также слуги и приказчики из лавочек, обрушились на стрелков, тем пришлось укрыться в городском замке Шатле.

О настроении измученных голодом, изверившихся людей говорит распространявшийся в те дни памфлет: «Отпустим смело узду! Устроим резню, не щадя ни великих, ни малых, пи молодых, пи старых, ни мужчин, пи женщин. Выберемся из наших нор и берлог, оставим наши очаги и поднимем паши старые знамена! Ударим в барабаны! Поднимем все кварталы, протянем цепи! Возобновим баррикады! Наши шпаги вперед, убьем, разорим, сломаем, предадим пашей справедливой мести всякого, кто не выступит крестоносцем истинной партии Короля и свободы»^{67}.

Летом 1652 г. никаких ограничений типографской деятельности в Париже фактически не было. Публиковались политические памфлеты самой разной направленности: критиковали принцев, выступали даже против власти короля. Но прежде всего памфлетисты обрушивались на парламент: магистратов обвиняли в том, что они думают только о своих интересах, что именно они вызвали междоусобную войну, что из-за них король покинул столицу…

Парламент пытался принимать ответные меры. Он открыл следствие по делу о беспорядках 25 июня, запретил под страхом смертной казни печатать и распространять возмутительные афиши и памфлеты. Но памфлеты печатались, беспорядки продолжались, и у парламента не было сил их прекратить. Свобода достигла апогея — и выродилась в анархию. Покончить с ней можно было только насильственными мерами. В состоянии анархии общество не может существовать долго. Освобожденное от государственных пут, оно и само начинает разрушаться. Умение пользоваться свободой, к сожалению, воспитывается у народа не годами, а десятилетиями и даже веками. Но каждый порыв к свободе всегда исторически оправдан. Свобода никогда не бывает преждевременной.