– Он сам по себе.

Протопопов несогласно замотал головой:

– Нет, Ролан, это проза его поколения, это именно тыловая проза.

– Назови её хоть трижды тыловой, но важно, как она сделана.

– Она поколенческая!

– Нет, Иван, она безвременна. Как и проза Петра, как твоя проза, как проза Пети. Этот парень – ваш. Он одиночка. Но зернистость у него другая.

За столом снова воцарилась тишина.

Киршгартен спокойно пил свой квас и закусывал.

– Скажи, Ролан, – нарушил тишину Протопопов. – Ты это ел когда?

– Неделю назад.

– Значит – после меня.

Женщины молча занялись закуской.

– Нет! – Телепнёв стукнул кулаком по столу. – Ну вот! Не верю! Творог — одно дело! Пласты, слоистость, жирность, свежесть. Но масло?! Зерно! Как… как зовут этого парня?

– Ами Гоу. Псевдоним. Настоящее имя я не запомнил… кажется… Глущак или Гаврищак… не помню. Да и неважно. Ами Гоу.

– Ами Гоу, – произнесла Лидия. – Красиво!

– Amigo, – проговорила Ольга, бросив на Киршгартена откровенный взгляд.

– Молодые авторы почти все скрываются за аватарками. – Таис протянула пустой бокал Даше, и та стала наполнять его. – Почему? Фронтовики не скрывались.

– Им стыдно, – произнёс Протопопов.

– Чего?

– Стыдно, что их родители, то есть фронтовики, не смогли предотвратить войну.

– Я об этом не думала.

– Подумай. – Протопопов потянулся к заливному.

– То есть… тогда это просто новый роман? – продолжал рассуждать Телепнёв.

– Да! – бодро кивнул Киршгартен. – Новый густой роман. В кабинете у Наримана родился, Пётр, твой конкурент.

– И ты прилетел, чтобы сказать мне об этом? – угрюмо усмехнулся Телепнёв.

– Ну Петя… – Вера сжала руку мужа.

Ольга презрительно хмыкнула.

– Я прилетел, Пётр Олегович, чтобы выпить за твой новый роман, – невозмутимо проговорил Киршгартен, поднимая бокал.

– Да, пора бы! – взялся за свой бокал Лурье. – А что до новых конкурентов, Ваня, мы, два Петра, им только будем рады!

Все, кроме Телепнёва, рассмеялись. Он же сидел с покрасневшим, насупившимся лицом.

Бокалы потянулись к нему.

– Петя. – Вера погладила его по руке. – Мы пьём за “Белых близнецов”.

– За “Белых близнецов”! – бодро улыбался Киршгартен.

– За “Белых близнецов”! За “Белых близнецов”!

Телепнёв нехотя поднял свой полупустой бокал. Вера забрала у Даши кувшин и наполнила квасом бокал мужа:

– За “Белых близнецов”!

Стали чокаться.

– Ну вот, Ролан. Ты сегодня забил два клина. Один в нас, другой в меня.

Все рассмеялись.

– Пётр, от этих клиньев мы все станем лишь крепче, – ответил Киршгартен.

– И мы оч-чень надеемся на чтение, – подмигнул Телепнёву Лурье.

– Без этого я не улечу! – заявил Киршгартен.

Все выпили. Телепнёв скользнул недовольным взглядом по пьющим, потом ополовинил свой бокал. В нём, раскрасневшемся, уже проступило что-то детское, беспомощное.

– Нет, ну вот… – тряхнул он красными увесистыми щеками. – Послушайте! Ролан, Петя, Ваня, Лидочка! Чёрт возьми, ну вы же знаете меня прекрасно! Я же не Алиса Хелльман, не Вальд Мэй! Я только рад, если взошла новая milklitstar! Я первым протяну ей руку! Если родился новый достойный роман – это прекрасно! Это здорово! Если этот Амиго лихо напластал — это круто! Но – масло! Но – зернистость!

– Новое! – неумолимо произнёс Киршгартен с таким уверенным спокойствием, что Телепнёв закашлялся.

– Новое… – пробормотал он, доставая платок и тяжело откашливаясь. – Ты говоришь… ладно, новое – пусть будет новым. В общем… Ролан… пока я не увижу это новое в холодильнике у Наримана и пока не отведаю – не поверю!

– Это просто устроить, – щёлкнул языком Протопопов и рассмеялся. – Петь, ну я прошу прощения, чёрт с ней, с этой зернистостью, просто хотелось поделиться жареной новостью!

– Нет, не чёрт с ней! – пророкотал Телепнёв, стукнув по столу. – Не чёрт! С нею Бог, Ваня, и ты это прекрасно знаешь! Творчество божественно! Поэтому так важна точность в его оценках. Точность тайн! Скупая и исчерпывающая! Так что закроем вопрос о новом масле! Когда точно увижу лично – продолжим!

– Abgemacht!^[36] – ответил Киршгартен, подмигивая Ольге.

– Да, сменим тему, – откинулся на спинку стула порозовевший от еды Лурье. – Мне вот что недавно пришло в голову. Смотрите: пахать и пахтать. Два глагола. И всего лишь одна согласная меняет их смысл. Правда, что это символично?

– Верно! – откликнулся Телепнёв. – Мы пахали и мы пахтали!

– Именно! Но!

Лурье поднял пухлый палец и, выдержав паузу, продолжил:

– Но меняет ли смысл эта буква “т”?

– Нет! – воскликнул Телепнёв и облегчённо расхохотался. – Конечно, не меняет! Ты пахал, значит, ты и пахтал!

– Мы пахали, значит, мы и пахтали! – подхватил Протопопов. – Браво!

– Как попахали, так и попахтали! – оживилась ещё больше Лидия.

– Глубока пахота, глубока и пахта! – вставила Вера.

– Как попашешь, так и попахтаешь, – усмехнулась Ольга.

– С кем напахался, с тем и напахтался! – рассмеялся Лурье. – Это случается!

– Слушайте, это тост! – тряхнул пылающими щеками Телепнёв. – Петя, ты гений!

– Пётр, я просто решил сменить тему! – развёл руками Лурье, и все рассмеялись.

– За глубокую пахту! – поднял бокал Телепнёв. Все чокнулись и выпили.

– Дашенька, можно подавать уху! – распорядилась Вера.

Даша ушла на кухню.

– Уху! Ушицу! – хлопнул и потёр ладони Телепнёв.

– Из китов каких океанов? – Лурье промокнул салфеткой выступивший на лбу пот.

– Из наших алтайских речек! Стерлядка!

– Прелестно!

– А что… уже можно? – спросила Таис.

– Уж второй год всё чисто! – спешно доедал заливное Телепнёв. – Всё уже давно… ммм… утекло в Обь, а из Оби в Ледовитый океан, под вечные льды! Да и вообще… не надо делать из остаточной радиации культа. Надо жить, дамы и господа!

– Святая правда! – закивал Лурье.

– Да и реки очищаются быстрее всего, – ободряюще вздохнула Лидия.

– Ну и таблетки есть… – вздохнула Ольга.

Даша вошла с суповницей и поставила её на край стола. Вера встала и стала помогать Даше разливать уху по тарелкам и подавать гостям.

– Запах, запах! – Протопопов артистично помахал руками, привлекая запах из суповницы к себе, и, обхватив ладонями невидимый шар, поделился запахом с Таис. – Причастись!

Та опустила смуглые веки, прикрывая свои миндалевидные глаза, громко вдохнула и прошептала:

– Фэнчаньхао!^[37]

– И это правда! – поднял палец Телепнёв. – Великолепней стерляжьей ухи нет ничего!

– Согласен! – шлёпнул по столу Лурье. – Даже суп из омаров меркнет.

– Ну вот! А под неё оч-ч-чень советую – белого, ядрёного кваску! – Телепнёв прищурился, обводя всех грозным взглядом.

Вскоре маленькие рюмки были наполнены белым квасом, Телепнев поднял свою, открыл было рот, но жена приложила палец к его пухлым тубам:

– Я!

Склонив голову, муж приложил ладонь к груди.

– Дорогие мои, – заговорила Вера Павловна, держа рюмку в руке. – Я, как вы знаете, филолог и всю жизнь связана с книгами – бумажными, электронными, аудио, holo, а теперь и milkbooks. Мы сегодня с Глебом попали под ливень, я пошла искать его через наш ельник и наткнулась на мягкий куб. Он в лес заполз.

– Может и в дом заползти, – сообщила Таис.

– И в ванную, – пробормотала Ольга.

– Так вот, когда я в сумраке вдруг упёрлась в куб, мне пришла в голову такая, в общем, простая мысль: мы все, нынешние читатели, упираемся. Постоянно сейчас упираемся. Упираемся в прошлое. Вспомните, о чём мы сегодня говорили: как бумлит конвертируется в milklit, о фронтовой прозе, о постфронтовой, о тыловиках, мы постоянно сравниваем milklit с романами пятидесяти-, семидесятилетней давности, вспоминаем бумагу, думаем о ней. Сегодня до дождя я в гамаке читала бумажный роман, “Les Bienveillantes”. А мысли были о его конвертации!