Над головой раздается резкий звонок, объявляющий начало занятия, а нужная мне аудитория находится на втором этаже, так что я чертыхаюсь и несусь к лестнице.

В холле рабочие наряжают гирляндами живую елку размером с небоскреб, еще вчера ее здесь не было. За четыре года моего обучения традиция ни разу не была нарушена. Нос успевает поймать еловый запах, и он напоминает о том, что скоро Новый год – праздник, который семь лет назад я могла бы назвать любимым, но одна новогодняя ночь разделила мою жизнь на «до» и «после».

В ту ночь мои юные чувства, мечты и надежды разбились, как елочные стеклянные игрушки, и застряли острыми ребристыми осколками в груди.

Передернув плечами, стряхиваю размытые воспоминания, не желая копаться в них ни секунды.

В коридоре пусто, к моим опозданиям давно привыкли все: и преподаватели, и студенты.

Вообще-то, мне учиться легко. Даже несмотря на то, что мои одногруппники на три года меня моложе и на потоке я сама по себе.

Я понятия не имею, что такое студенческая жизнь. Я не посещаю студенческие тусовки. Я до вечера работаю у отца в кабинете администратором, секретаршей, завхозом и иногда уборщицей, а потом пулей лечу в детский сад за ребенком, поэтому покидаю университет сразу после окончания занятий.

У меня не было терзаний по поводу выбора будущей профессии. В семь лет я уже знала, что буду работать «зубным врачом», как папа, то есть как человек, на работе у которого я болталась все свободное время после школы, а теперь у меня почти есть диплом. Осталось поднажать совсем немного.

Толкаю вперед пластиковую дверь и выхожу в коридор второго этажа, где, привалившись задницей к подоконнику напротив моей аудитории, стоит Родион Власов.

Власов уже два года как закончил университет, но я не спрашиваю, каким образом он каждый раз проходит через КПП, ведь перед сыном проректора здесь в принципе все двери открыты. Неожиданностью для меня является не это, а то, что он проснулся так рано, да еще и в выходной день, чтобы почтить своим вниманием меня, человека, на которого вчера вечером ему было совершенно плевать!

Сложив руки на груди, кривовато ухмыляется, произнося:

– Опаздываешь…

На Власове брендовое пальто, под ним тонкая бежевая водолазка, которую видно между распахнутых пол черного кашемира. Сезонные виды обуви Власов принципиально не признает, независимо от времени года носит исключительно фирменные кроссовки, меняя их как перчатки. Сегодня у него кипенно-белые «найки», и они кричат о том, что передвигается по городу этот человек, не прыгая по сугробам на своих двоих.

Он передвигается на «Порше». Уверена, тачка припаркована прямо у входа в учебный корпус. Я бы заметила, но так сильно боялась переломать себе ноги, что не глазела по сторонам.

Если бы у Родиона была возможность, он заехал бы на своем «мажорском перце» прямо в вестибюль.

Ненавижу пижонство. По крайней мере в исполнении Власова, но семь лет назад я была восемнадцатилетней отчаявшейся дурой, так что закрыла на это глаза.

Останавливаюсь в паре метров и смотрю ему в лицо. Оно не бывает помятым даже после ночи кутежа по городским клубам. У Власова отличные гены, и он отлично за собой следит. Гладко выбрит, волосы в идеальном порядке-беспорядке, словно он только что вышел из салона мужской красоты. Мне не понаслышке известно, как он умеет пускать пыль в глаза. Производить впечатление – его особый талант, которым он и семь лет назад превосходно владел.

Осматривает меня с головы до ног, через секунду на его щеках появляются две параллельные ямочки, которые делают лицо привлекательнее и обманчиво мягче.

Он самоуверенно улыбается, но меня давно этот трюк не цепляет.

– Чего тебе надо? – спрашиваю быстро.

– Доброе утро, любимая, – бросает с издевкой.

Именно этот тон впрыскивает в мою кровь адреналиновую смесь из гнева и раздражения. Подобных эмоций в его адрес у меня за семь лет скопилась целая вагонетка, как и претензий!

– У меня нет времени с тобой разговаривать, – цежу сквозь зубы, – занятие началось, – киваю на дверь аудитории.

Желания вести с ним беседы тоже нет, но он и так об этом знает. Отсутствие желания даже преобладает над отсутствием времени, но если он здесь, значит, ему что-то нужно.

– Ты все равно уже опоздала. Расслабься, – дает свою вседозволенную характеристику ситуации.

Примерно так он когда-то решал любые проблемы в учебе и не только: «расслабься», «не парься», «забей». Жонглировал словами, как теннисными мячиками, разруливая ситуацию, но не решая проблему.

– Чего тебе? – тяжело вздохнув, повторяю свой вопрос.

Родион резким движением оборачивается и подхватывает с подоконника букет красных роз, которых за его спиной до этого момента я не видела.

– Приехал извиниться. Каюсь, виноват, — примирительно улыбается, сунув букет мне в руки.

В нос ударяет аромат роскошных цветов. И запах дорогого мужского парфюма, ведь Власов любит все самое лучшее.

В общении с ним у меня скачущий список эмоций в интервале от безразличия до бурлящего раздражения. Сейчас, когда я не выспалась, опоздала на занятие и мне светит перспектива выслушивать его исповедь, взрываюсь петардой, возвращая ему букет:

– Оставь их себе. И свои извинения тоже. Прибереги их для Маруси, которую ты, – тычу в его грудь пальцем, – подвел.

Вчера она спросила: «Где папа?» примерно десять раз, и, будь у меня в рюкзаке осиновый кол, я с удовольствием воткнула бы его Родиону между ребер.

Полосую его взглядом и купаю в раскаленной лаве своего гнева так, чтобы захлебнулся от чувства вины, но он снова делает это: усмехается чертовыми «ямочками», словно мое бешенство его заводит.

– С Марусей я разберусь, – лениво очерчивает круг по моему лицу. – У меня полный багажник игрушек, – самодовольно оповещает. – Половина детского отдела, ее подружки обзавидуются, – имитирует детский голос сладко-приторными интонациями.

Поднеся к голове руку, массирую виски.

Клоун.

Немыслимо. Невероятно. И в то же время знакомо: откупаться подарками за очередной косяк – его топорный способ приносить Марусе извинения. Настолько будничный, что по нашей с дочерью квартире скоро невозможно будет передвигаться.

– Лучше бы ты купил себе мозги, – голос становится громче и эхом разлетается по пустому вестибюлю второго этажа. – И подумал о том, что быть отцом – это не значит быть записанным в свидетельстве о рождении. Это ответственность! – выплевываю эти слова, надеясь, что они когда-нибудь до него дойдут, я говорила ему их миллион раз. – Ты же хирург, Власов! Ты должен быть знаком с этим словом!

Черт возьми, я понятия не имею, как он работает, но, как ни странно, он хорош в том, чтобы хладнокровно «резать» и успешно оперировать. Это наследственность. Талант, которым он пользуется еще с университетской скамьи.

Власов два года назад окончил ординатуру и сейчас работает практикующим хирургом в медицинском центре своей матери. Я не интересуюсь его работой и успехами, мне достаточно знать, что он в жизни прикладывает ровно столько труда, чтобы затраченные усилия принесли сопоставимый результат, иначе он хромого скинет с операционного стола, но.

Меня слегка потряхивает, когда вижу, как темнеют его серо-голубые глаза, а плечи напрягаются.

Мои нотации – это всегда конфликт между нами, и я отлично знаю, чего ожидать.

Я успеваю сделать глубокий вдох, прежде чем Власов повышает голос, будто ему сдавило мошонку:

– Я, блядь, был занят на работе.

Криво усмехнувшись, произношу:

– Я видела твою сторис.

– Все-таки следишь за мной, да? –  говорит самодовольно.

– Я долбанную тысячу раз тебе звонила. Я тебя искала, чтобы сказать, какой ты говнюк. Так что нет, я не слежу за тобой.

Он куролесил в клубе со своими дружками, поэтому я чертовски удивлена видеть его здесь, ведь раньше рассвета их пьянки никогда не заканчиваются.