– Мне не нравится, когда мои вещи берут без разрешения!

– Это никому не нравится. – Впиваюсь глазами в сигнал светофора, мигающий последними секундами зеленого. – Пошли, пошли, пошли! – подгоняю дочь, сжимая ее теплую ладошку в своей и таща за собой к пешеходному переходу.

Морозный воздух сковывает легкие, в боку нещадно колет. Промозглый ветер забирается под куртку и разгоняет колючие мурашки по моей влажной коже. Адский дискомфорт!

Снегопад превращается в непроглядную стену к тому моменту, как мы перебегаем дорогу. Снежинки оседают на ресницах, по спине под пуховиком катится капля пота, когда слышу возмущенное:

– Почему Антону надели мои трусы без моего разрешения?!

– Что? – Опускаю голову, удивленно глядя на дочь.

Маруся неваляшкой перебирает ногами в своем дутом комбинезоне, на ходу поправляя съехавшую на глаза шапку с изумрудными пайетками. Смотрит на меня в ответ, надув губы и выгнув пшеничного цвета брови. Сердце каждый раз оборачивается в теплый плед, когда вижу ее гримаски. Моя дочь – точная копия меня, и я счастлива, что от отца ей достался только цвет глаз, а от меня – все остальное, включая мимику и ослиное упрямство.

– Твои трусы надели на мальчика?! – В моей голове просто взрыв из предположений, которые придерживаю.

– Он описался! – бубнит дочь. – И ему дали мои трусы! – рассказывает с глубокой обидой.

Вспоминаю, что запасное нижнее белье для нее в детском саду я не меняла года три. Положила сменный комплект в шкафчик – на всякий случай – в тот день, когда привела ее туда в первый раз. Не думала, что этот «всякий случай» произойдет спустя столько лет и не с моим ребенком.

– Я поговорю с воспитателем, – впопыхах обещаю разобраться в ситуации с трусами.

– Он сказал, что вернет их, когда постирает, – продолжает она пыхтеть. – Мам, можно я не буду их больше носить? – просит умоляюще, пока я тащу ее по тротуару.

– Пусть Антон оставит их себе на память! – Левой рукой нащупываю вопящий в кармане телефон. – Маруся, быстрее!

Под мышкой зажат чехол с ее костюмом, на локте висит спортивная сумка весом с тонну, поэтому достать звонящий телефон мне удается с десятой попытки.

– Да! – шиплю в трубку, носом ткнув кнопку «принять» и зажав телефон между плечом и ухом.

– Я не смогу долго держать тебе место. Ты хоть представляешь, сколько здесь народа?! Где ты?! – Голос подруги тонет в грохочущей на заднем плане музыке.

– Почти на месте! Я в тебя верю! – выдыхаю, надеясь, что она меня расслышала, и отбиваю звонок, возвращая телефон обратно в карман. – Быстрее! – подгоняю Марусю.

Она ловит ртом падающие снежинки и ладонью загребает с обочин рыхлый снег, который коммунальщики сгребли в огромные горы вдоль тротуара.

– Маруся! – возмущаюсь в ответ на то, как дочь рассматривает на свежевыпавшем снегу следы от своих новых серебристых ботинок в условиях катастрофического цейтнота.

Впереди подсвеченное со всех сторон огромное здание нового Ледового дворца, и я тащу к нему ребенка, не позволяя больше отвлекаться на глупости. Сегодня я наглупила за нас обеих, когда решила довериться ее отцу, то есть человеку, которому доверять нельзя. Из-за него мы опаздываем, и опаздываем катастрофически!

Мне стоило бы обзавестись водительскими правами и личной машиной, чтобы облегчить нашу с Марусей жизнь, но я так этим вопросом и не озаботилась, за что сейчас хочу дать себе пинка.

– Слава Богу! – выдыхаю, заталкивая дочь в стеклянные двери Дворца.

Ее отца за этот вечер я мысленно послала к чертям сотню раз и глубоко надеюсь, что он оттуда никогда не вернется. Я не истеричка, я – стоматолог, но даже у меня бывают дни, когда готова не лечить, а калечить.

Он обещал отвезти Марусю и клялся ей, что будет присутствовать на ее выступлении, но у него снова нашлись дела поважнее. Если бы я знала, что мы будем ждать его до прихода адвентистов Седьмого дня, поехала бы с Таней.

Вся парковка комплекса забита под завязку – кажется, сегодня здесь собрался весь город. Неудивительно: новые грандиозные объекты в нашем городе открываются не каждый день и даже не каждый год.

– Маруся, пожалуйста! – сокрушаюсь, замечая, как дочь тормозит у новогодней елки в центре холла.

– Мам, посмотри! – шелестят ее губки, а в расширенных глазах отражаются разноцветные огни от пестрящей гирлянды.

Тяну ее мимо, к охраннику, который на пальцах объясняет, как попасть в раздевалки. Мы плутаем минут пять, пока не находим нужный коридор и «первую дверь направо», где девушка-организатор с планшетом в руках требует прямо с порога:

– Фамилия?

– Власова. – Утираю пот со лба. – Власова Мария, – уточняю, сваливая вещи на скамью.

В раздевалке только мы, организатор и какая-то девушка, надевающая костюм Снегурочки. Судя по количеству оставленной под скамьями обуви, кроме нас все участники выступления давно на месте.

Пока разбираю сумку, дочь с любопытством наблюдает за Снегурочкой, которая крепит к затылку длинную искусственную косу. Для Маруси это зрелище не станет психологической травмой: на прошлом новогоднем утреннике в детском саду дочь узнала в Деде Морозе воспитательницу из параллельной группы и сказала мне об этом. Она достойно пережила эту правду жизни, но с тех пор мой ребенок больше не верит в сказки.

– Вы опоздали, – упрекает организатор. – Переодевайтесь и проводите ребенка к выходу на лед. Сектор «В». Налево по коридору, там указатели, – одаривает меня взглядом с претензией, перед тем как выйти из раздевалки.

– Снимай куртку! – понукаю дочь, дергая ее за шарф.

Ее внимание до сих пор занято лже-Снегурочкой, выворачивающей содержимое косметички на полку шкафчика.

Сбрасываю пуховик и достаю из чехла блестящий костюм снежинки, пока Маруся копошится, перебирая пальчиками кнопки на куртке.

– Я хочу пить, – сообщает, усаживаясь на скамью.

Передаю ей маленькую бутылку воды, откопав ту в сумке.

Замерзшие руки упрямо не слушаются, пока пробую расправить расшитую блестками юбку-пачку, но впереди приключение посерьезнее: надевать леггинсы мы обе ненавидим.

– Власовы?!

Вздрогнув, морщусь. Фамилия произнесена во множественном числе, а я никогда не была Власовой, но это вряд ли имеет значение для женщины, вошедшей в раздевалку.

Обернувшись, встречаю грозный взгляд нашего тренера по фигурному катанию Тамары Ивановны Клюевой и втягиваю голову в плечи.

Попасть к ней было сложно: она – лучшая из лучших.

Прикусываю язык, молча проглатывая любые возражения.

– Тамар-ра Ивановна! – выкрикивает дочь, намеренно удлиняя букву «р», с которой в последний месяц у них полное взаимопонимание благодаря работе логопеда. – Здр-равствуйте!

– Здравствуй. – Она подхватывает Марусю за локоть. – Там обуетесь, – велит мне. – Время! Вам часы подарить?

– Извините… – бормочу, хватая со скамейки коньки и маленькую пластиковую корону.

На арене дикий шум и столпотворение. Музыка и голос ведущего эхом разлетаются над головой, пока мы пробираемся через толпу вслед за Клюевой.

– Живее! – подгоняет она, провожая нас к выходу на лед, где скопились съемочные группы местных и не только телеканалов.

Выставив вперед плечо, слежу за тем, чтобы ладонь Маруси не выскользнула из моей. Если я потеряю ее сейчас, пущу себе пулю в лоб.

Ее пальчики цепляются за мои.

Огромное помещение, забитые до потолка трибуны и грохочущие басы своим масштабом поражают даже мое воображение. Бешеная энергетика давит на плечи, заставляя чувствовать себя микроскопической песчинкой в этом океане людей. Маруся сжимается в комок, сгорбив спину, и поднимает напряженный взгляд, выискивая во мне поддержку.

В такой мясорубке моя дочь впервые, и она волнуется.

– Ничего не бойся! – шепчу одними губами, ловя ее испуганный взгляд.