— Знаю, — сдалась я. — Но Оксана знала, а я нет. — Слезы опять подступили к глазам. — Ты никогда бы мне не сказал. — Ком в горле достиг нетерпимых размеров, но я сдержала рыдание где-то в груди. Как бы я хотела не знать этого! Прижаться к отцу и снова быть его дочкой.

У меня концерт, — закончив тем самым диалог, я поднялась наверх.

Раньше я очень тщательно готовилась к выступлениям. Заранее планировала наряды, прическу. Поэтому сейчас мне было трудно собраться с мыслями и быстро понять, что одеть, чтобы выглядеть хотя бы сносно. Устав перебирать вещи, я упростила себе задачу и надела платье, в котором сдавала экзамены две недели назад.

— Я отвезу? — прозвучало как мольба. Папа, который всегда руководил, сейчас не настаивал.

На сцене сегодня плохо настроили освещение. Две лампочки из пяти на потолке не горели, оставшиеся три вот-вот тоже испустят последний прощальный луч. Черный рояль сливался со стеной из-за мрака. Слишком темный зал для выступления студентов, чье будущее решалось прямо сейчас. Я вздохнула. Воздух тоже тяжелый, не мешало бы проветрить.

Назвали мою фамилию, и я села за рояль и приготовила руки. Три глубоких вздоха помогли мне настроиться на работу. Но я не репетировала последние дни, и пальцы мои не разыграны. Когда я опустила взгляд на клавиши, то они расплылись серым пятном. Надо было позавтракать. Сделав контрольный выдох, я начала.

Мои пальцы побежали по клавишам, делая легкие постукивания, исполняя Кампанеллу Листа. Я закрыла глаза, представляя звон колокольчиков. Доиграв первое произведения, я положила руки на колени, чтобы перевести дыхание в минутной паузе. Члены комиссии молчаливо ожидали продолжения, но у меня случился ступор. Я все забыла. Забыла, какое произведение следующее в репертуаре, забыла, как его играть. Даже имя сейчас свое не могла вспомнить. Пальцы задрожали, и пот градом полился по моей спине. У меня началась паника. Страх провала еще сильнее усугубил мое состояние. Еще немного и я потеряю сознание, поэтому ногтями вцепилась в стул, стараясь просто дышать.

Через минуту страх отступил, взгляд упал в пустоту. Паника сменилась апатией. Я смотрела, но ничего не видела. У меня не было сил, чтобы продолжить выступление, поднять руки или же просто отвести взгляд. Было ощущение, что меня покинула душа. Мне стал безразличен концерт, приемная комиссия, время, мое будущее. Я не умерла и сейчас снова могла дышать. Только это было важно.

— У вас все хорошо? Вы в порядке? — засуетился самый старший председатель жюри.

Язык тоже онемел, но в моей голове я слышала мелодию Mike Orgish — «Soulf». Все так сложно и одновременно просто. В один момент я потеряла ощущение важности данного мероприятия для себя. Почему я вообще здесь и чье место занимаю.

Я ушла со сцены, боясь бросить даже мимолетный взгляд в сторону зала, где сидит мой отец и еще человек тридцать слушателей, помимо приемной комиссии. За дверью меня снова накрыла паника. Я не могу больше играть. Игра на пианино приносит мне боль. Раньше музыка лечила меня, сейчас же ранит. За отчаянием последовала злость. Я так злилась на себя, винила во всем. Столько лет я жила этим. Каждый день, снова и снова. За моей спиной уже множество выступлений, концертов. Как я могла так сплоховать? Как такое могло случиться. Жгучая ненависть, как горячая вода пролилась на голову и обожгла тело. В голове звучала музыка, которая не прозвучала на сцене. Мне хотелось бежать и прятаться.

Эта соната Бетховена, папа был прав, я всегда спешила в середине..

— Папа, — бросилась я в объятия единственного человека, который всегда был рядом. Пусть строг, но я была любима. — Прости меня, — слезы текли из глаз, намочив его белую рубашку.

— Это ты меня прости. Оксана места себе не находит, винит себя во всем. Ты жестока, девочка моя. Я тебя так не воспитывал.

— Да.

— Я учил тебя отвечать за свои поступки. — Папа грустно вздохнул. — Но так и не научил себя быть честным с самим собой. Ты заслуживала правды. А я трус. Но мир жесток с теми, кто не знает жизни.

Мы обнимались в коридоре консерватории. Папа вытирал мои слезы и целовал лоб. А я зарывалась в его рубашку, карябая щеки о пуговицы. Я не хотела больше этих мыслей, но назревал тяжелый для нас обоих разговор, поэтому нужно было собраться.

— Позавтракаем?

Папа нервничал. Он долго изучал меню и не отпускал мою руку. На какое-то время забота о моем поступлении и вообще о будущем ушла у отца на второй план. Сейчас он боялся за мою жизнь.

— Может, закажем абрикосовое мороженое?

— Как Оксана себя чувствует?

— Хорошо, завтра поедем на плановое УЗИ.

— Кто мой отец? — я осеклась. Мысль, что у меня может быть другой отец, ранила меня. Но еще больше это ранило папу. Я видела это по его глазам. Он всегда ругал меня за раздражающую манеру перескакивать от вопроса к вопросу.

— Я не говорил тебе, потому что защищал тебя. И мама просила держать это в секрете. Я не мог ее ослушаться.

Мама.

— У нее был другой мужчина? Как я не подумала об этом. Она изменила тебе! — Глупо, наивно, почти по-детски возмутилась я. Как можно вообще изменять такому преданному и заботливому мужчине как наш папа. Его глаза всегда смотрели с заботой, но когда он злился, морщинка прорезала лоб и плечи опускались. Ему пришлось нелегко, но он всегда шел с гордо поднятой головой. Но сейчас нести проблемы становилось все сложнее. И самая его главная проблема — это я.

— Нет, нет, что ты, нет. Мы познакомились, когда она была беременна тобой. Твоя мама была необычайно красивым и светлым человеком. Она перебегала улицу в сильный дождь, и я придержал дверки автобуса, чтобы она успела в него запрыгнуть.

Я закатила глаза. История, которую слышали все уже минимум по сто раз. Мама была младше папы почти на пять лет, и в момент знакомства ей было около двадцати. Но это не помешало ему через полгода на ней жениться.

— Глаза в глаза. Ты взял у нее деньги, чтобы передать за проезд. Ваши руки соприкоснулись, и больше вы не расставались.

— Да. Именно так! Теперь ты понимаешь, почему я не женился на ней в этот же день? Мы дождались твоего появления и после этого официально расписались. Ее голубые глаза цвета небосвода сияли, как солнце на рассвете. И я, молодой офицер, не смог устоять.

— Перестань, слишком сопливо, как в кино. — Мое настроение улучшалось с каждым куском мороженого, облитым сладким сиропом.

— Ты моя дочь. Я помню первый твой зуб с температурой сорок. Первое твое слово и первые шаги, — папины глаза увлажнились. — Ты не хотела есть ничего, кроме бананов, когда тебе было три. А в шесть ты заявила нам с мамой, что хочешь стать пианисткой.

«Но скоро у тебя появится родной ребенок. Его ты все равно будешь любить больше» — Мои мысли выедали клеймо на моей груди. И чем больше я думала об этом, тем больше оно становилось.

Я должна признать, что папа до сих пор в свои сорок с хвостиком выглядит очень привлекательно. Ему шла военная форма, он был уважаемым человеком на службе, любил в выходные с подчиненными погонять в футбол. И глаза его снова сияли, все благодаря Оксане. Она сделала его мягче и сентиментальнее.

Продолжая смотреть на отца, я чувствовала, как чувство обиды внутри разрастается все сильнее.

— Не ищи его. Он обидел твою маму. Обидит и тебя.

Я опустила глаза в стол, но голос мой был тверд.

— Пап, пожалуйста. Я хочу его узнать.

— Он не хороший человек. Хорошие люди не бросают своих детей и беременных жен.

— Ты знаешь о нем хоть что-нибудь?

— Знаю, что у него была сестра. Твоя мама жила с ней, когда мы познакомились.

— А где были мои бабушка с дедушкой?

— Твоя мама какое-то время не общалась с ними.

— Сложно в это поверить. Мама так их любила. И тебя, пап. И меня.

— Хочешь навестить их?

Я кивнула. Они жили в другом городе, и летом я уезжала к ним пожить на месяц. Это люди, с которыми я всегда ощущала присутствие мамы. Мама была бы копией бабушки, если бы судьба позволила ей постареть.