— Спасибо. — От этого слова по телу пробежали тёплые мурашки, а уголки губ поднялись вверх, образовав на щеках ямочки. — Спасибо, что помог. Но надеюсь, ты не рассчитываешь на продолжение?

— Нет…но это не значит, что я его не хочу.

— Рома, я хочу лишь поблагодарить тебя за все те хорошие вещи, которые ты для меня сделал. И за плохие тоже, ведь ты подарил мне ещё и опыт, сделал меня мудрее. В общем, спасибо тебе за всё. На этом наши пути расходятся.

— И тебе спасибо. — Голос не дрогнул, но из щиплющих глаз покатились слёзы. Тихо, беззвучно скользили вниз. — С тобой я был по-настоящему счастлив. Я… Я тебя люблю, Насть.

— Пока, Ром. Всего тебе наилучшего.

Раздался короткий гудок, после которого пропали все звуки. Мир внезапно затих, будто бы понял трагедию, произошедшую по телефонному разговору. Ветер перестал шевелить под окном листву, водители старались не нажимать на клаксон, а птицы общались одними только глазами, потому что боялись сломать эту хрупкую грань сознания, по которой шёл Рома. Он, полностью голый, добрался до кухни, понял по лучам заката, что уже вечер, и нагнулся над столом, чтобы втянуть в себя кокаин. В последний момент передумал, открыл кран, начал набирать ванну с тёплой, даже чуть горячей водой и отправился в свой кабинет. Там, во втором ящике слева, лежали два канцелярских ножа.

«Снежок» сейчас ни к чему, подумал он. Мне не нужна ясная голова, иначе я не сделаю этого.

Когда ванна наполнилась, Рома перекрыл воду и залез внутрь, положив на стиральную машину нож с уже вытащенным лезвием. Несколько минут он просто сидел, смотря перед собой и ни о чём не думая. Его переполняло спокойствие: не было ни страха, ни тревоги, ни даже какого-либо интереса. Последняя слеза сорвалась при разговоре с Настей, последнее чувство исчезло с коротким гудком. Умиротворённость — вот что царствовало в его душе.

Рома взял канцелярский нож, лёг в ванне и спросил пустую комнату:

— Говоришь, больно только тогда, когда режешь?

Ему не ответили, поэтому он сразу провёл лезвием по вене на левой руке, от самого запястья до сгиба в локте. Тёмная кровь стала выглядывать наружу и на правой руке, после чего Рома выбросил нож и просто расслабился, наслаждаясь тёплой водой.

Он вспомнил, как не так давно они с Настей играли в бадминтон. Вспомнил, как она смеялась, когда случайно попадала мячиком ему по голове. Её смех без зазрения совести можно было назвать лучшим смехом в галактике, даже если это было не так. Настя заслуживала хорошей жизни, а рядом с Ромой её быть не могло. Ведь, как известно…

Всё, чего ты касаешься, начинает рушиться!

— Да, это так, — собственный голос придал словам убедительности, хоть они в этом и не нуждались. — Всё, чего я касаюсь, начинает рушиться. И здесь ты права, Рапунцель. Как всегда права…

Перед глазами предстала луна, безумно ярка в ту ночь. Они дурачились, смеялись, ругались и снова смеялись, гуляя по городу перед прослушиваниями. Под той же луной Рома убил своего отца, который, может, и заслужил второй шанс. Убил за измену любимой женщине. Сказал, что сам никогда не изменит, будет верен Насте по гроб жизни. Испытывал ли он угрызения совести? Нет. Ни тогда, ни сейчас. Осознание плохого поступка пришло ещё до его совершения, но вот чувства так и не появились, лишь уступили место холодной пустоте.

— Может, у меня действительно нет сердца? — Вода уже окрасилась кровью, вытекающей из двух разрезанных вен. Этот процесс завораживал, очаровывал собой. Рома чувствовал, как накатывает усталость и вместе с ней душу заполняет меланхоличное спокойствие. — Простите, что я так ухожу. Это неправильно, но так будет лучше. Всем. Я это делаю ради вас. Ради тебя, Настя. Я же слишком опасен, помнишь? Это правда, Рапунцель, правда…

Где-то в другом мире зазвонил телефон, но звонящий мог не рассчитывать на ответ. Простите, абонент временно недоступен. Он решил отключиться от сети и причём навечно, чтобы не быть таким подонком во всех отношениях. В отношениях с отцом, мамой, своим заместителем, своей секретаршей, любимой женщиной и самим собой. Подонок во всех отношениях… С какой же ненавистью она это сказала.

— Забавно, — Рома обратился к стенам, внезапно закрывшим свои рты и просто наблюдающим за ним, — меня никто не мог победить. Никто. Пытались, но проигрывали. И единственный, кто смог сейчас одержать надо мной победу — это я сам. — Улыбка осветила его лицо, медленно расплывшись под закрывающимися глазами. — Прости меня, пап. Если мама решила простить тебя, следовало дать тебе шанс. Прости, мам, за то, что за последние несколько лет не сказал тебе ни одного тёплого слова. Женя…и ты прости меня. Я просто увидел в тебе сильного конкурента и испугался, — вот и всё. В нашей истории ты был героем, а я — злодеем. И погиб ты героем. Прости…

Рома сжал ладонь в кулак, после чего пошевелил пальцами. Голос ослабевал, но всё ещё держался достойно, а потому стоило продолжать, ведь список тех, у кого следовало попросить прощения, не закончился.

— Настя… Ты единственная всё время поддерживала во мне человека. Но даже ты не смогла сдержать этого зверя. И всё равно спасибо. Спасибо за эти четыре с половиной года, что мы были вместе. Это лучшие годы моей жизни. Прости меня, Рапунцель. Будь счастлива.

Рома чувствовал, что умирает. Веки его наливались свинцом, тело оставалось где-то внизу, будто совсем и не принадлежал ему. В спальне вновь зазвонил телефон, но его мелодия казалась такой тихой, что сознание игнорировало её и отбрасывало в сторону.

— Анна… Дорогая Анна. Мы с тобой оба несчастны. Ты скоро умрёшь, милая, если продолжишь так закидываться «снежком». Но ты выполнила мою просьбу, так что спасибо. И спасибо тебе за прекрасную ночь. Мы были дикими, но я уже разучился быть человеком, так что ничего. Я рад, что подарил тебе хороший секс.

Он вспомнил мутно-зелёные глаза, прячущиеся в темноте. Вспомнил, как побежал за светлым пятном шерсти и как смотрел на мёртвое тело, распластавшееся на асфальте в луже собственной крови.

— Сяма… Не знал, что животные так много всего понимают. Я… Прости, что лишил хозяйки, Марии. Маши… Ты не должна была так закончить. Слишком всё как-то…неправильно. Надеюсь, ты отдыхаешь в раю. Без этих чёртовых мужчин.

Рома поднял левую руку, приложив при этом колоссальные усилия, и окунул два пальца в раскрытую вену. Мышцы его лица слегка дёрнулись, но и только. Он чуть выпрямился, развернулся к стене и приложил к ней окрашенные кровью пальцы. Сделал первый мазок, выдохнул. Через несколько минут над его головой уже высилось солнце, лучи которого расходились по всему миру. И в самом центре, ниже глаз-точек, светилась кровавая улыбка, проведённая слева направо широкой дугой.

Рома сполз по ванне и полностью расслабился, понимая, что мир стремительно бледнеет и в то же время окунается во тьму.

— Я вас всех люблю. — С губ срывался лишь слабый шёпот, который не слышал даже сам Рома. — Я вас всегда любил, просто не умел этого показывать. Пусть для вас светит солнце.

И последними его словами в мире живых стали:

— Всё, что мы можем, так это дышать.

После чего он перестал дышать и умер, прямо под улыбкой сияющего солнца.

Настя вытерла слёзы и выдохнула прохладный осенний воздух.

У краешков её серо-голубых глаз прибавилось морщин, как и на лбу, скрываемом чёлкой. Чёрные волосы, покрашенные специально для новой роли, свободно развевались на ветру. Как и пальто, купленное мужем в Милане. Сейчас он находился дома, с ребёнком, и, скорее всего, оба они смотрели мультики, деля на двоих детское питание. Всё-таки семья — это прекрасно. Особенно когда твой мужчина заботливый, чуткий и не пытается убить тебя в жестокой драке.

По щеке Насти пробежала слеза. Она не стала её вытирать, а позволила скользить вниз. На кладбище можно поплакать, если ты живой.

Перед ней ветер играл с упавшими на землю листьями, некоторые из которых бились об небольшое надгробие. На нём чёрными буквами были выбиты три слова: АРФЕЕВ РОМАН АЛЕКСЕЕВИЧ. При взгляде на них бросало в дрожь, но в настоящий ужас приводили числа, написанные ниже.