Поцелуй длился не больше десяти секунд, но эти десять секунд растянулись на вечность. Её чуть приоткрытые губы не сопротивлялись его движениям и не мешали горячему воздуху проникать внутрь мёртвого тела. Когда Рома отпрянул, он тихо, с нескрываемой дрожью в голосе произнёс:

— Прости меня, — одна слеза упала ей в рот и растворилась во мраке. — Ты не должна была так закончить. Я… — Он подавился всхлипом и положил руку на её выглядывающее из воды бедро. — Я не могу сказать, что люблю тебя, но… Надеюсь, ты попадёшь в рай. И обретёшь там счастье. Когда попаду в ад, то позвоню тебе. — Их губы снова сомкнулись и на этот раз не разъединялись минуту — дольше, чем вечность.

Дальше всё окутал туман. Рома помнил лишь то, как вышел из подъезда и сел за руль, но разум его остался в квартире — плавать в наполненной кровью ванне. Чёрный «мерседес» не нарушил ни одного правила, пока катил по дорогам города, но как только выехал за пределы Санкт-Петербурга, стрелка на спидометре резко подскочила к отметке 120, а когда приблизился лес, миновала и 150.

Теперь четырёхколёсный монстр отдыхал, греясь на солнышке, как и его хозяин. Роме показалось, что каждый его сустав сосуд и даже кости залиты свинцом, поедающим организм изнутри. Капли пота перестали ощущаться на коже — они текли и текли, будто скатывались на лыжах с курортных гор. Солнце не жарило, не улыбалось, а лишь слегка припекало, но этого было достаточно, чтобы мозги начали превращаться в кипучую кашу. Петербург по праву мог радоваться такой погоде, хотя бы немного разбавившей будничную серость этого города.

Рома облизал солёные губы и медленно встал.

Следующие полчаса он утрамбовывал землю, делая закопанный им участок похожим на окружение. Работа отлично справлялась с тем, чтобы не давать всяким мыслям пробраться в голову. Рома ни о чём не думал, просто выполнял работу подобно машине: чуть вскопай, перекинь, утрамбуй — и так по кругу. Несколько раз он падал на почву, не в силах подняться. Перед глазами мелькали фейерверки, которые сменял танец чёрный точек. Но, тем не менее, руки снова сжимали лопату и продолжали копать.

Как же это бывает приятно — отключить мозг и позволить телу работать дальше.

Рома закончил, когда солнце сместилось чуть левее. Оно незаметно плыло по небу, плюя на мировые часы и циферблаты — пока оно не скроется за горизонтом, ночь не наступит. Поэтому яркий жёлтый диск продолжал висеть высоко верху и тогда, когда Рома приложил колени к тому месту, что совсем недавно был неглубокой ямой в человеческий рост.

— Прости, Женя. Покойся с миром, друг. Не так всё должно было закончиться, но ты посягнул на святое — на мою компанию и на мою женщину. Одновременно. Видит бог, я не хотел твоей смерти.

После этих слов он поднялся и поплёлся к машине, с большим трудом переставляя ноги. Лопата в руках внезапно потяжелела и рвалась вниз, к земле, будто тоже хотела спрятаться где-то очень глубоко. Над головой пели птицы, перелетая с одной ветки на другую, и пение их слышалось даже тогда, когда громко захлопнулась дверца машины.

Рома включил кондиционер и откинулся на спинку кресла, позволив своим глазам закрыться.

— Через пару минут я поеду.

Через пару минут он заснул.

Кто-то стучал в дверь.

Рома открыл глаза и поднял голову, пытаясь хоть что-то разглядеть перед собой. Он лежал на полу в небольшой серой комнате, почти окунувшейся во мрак — темноту разбавляла лишь висящая на потолке одинокая лампочка. Она покачивалась из стороны в сторону, разбрасывая вокруг тени.

Стук повторился.

Рома встал на ноги и подошёл к двери, когда сзади кто-то шепнул:

— Убийца.

Он резко развернулся, но увидел одни стены, которые, конечно же, не могли говорить. Стены же не разговаривают, правда? Правда ведь?

— Это всегда было правдой.

Кто-то шелохнулся во мгле и скользнул по полу, совсем как призрак. Окутавшая комнату тишина попыталась скрыть шаги, но всё равно сквозь неё просачивалось чужое дыхание.

— Убийца…

Рома вцепился в ручку двери и дёрнул вниз, но так и остался запертым в комнате. Он со всей силы ударил по двери плечом и ничего не добился. Стены засмеялись. Потолок засмеялся. Пол залился хохотом, и даже сама тишина еле сдерживала рвущийся наружу смех.

С той стороны кто-то вновь постучал.

Рома прижался к двери и закричал во всё горло:

— ОТКРОЙ МНЕ! ОТКРОЙ, ПОЖАЛУЙСТА, ТЫ ЖЕ МОЖЕШЬ! ОТКРОЙ! ЗДЕСЬ СТЕНЫ! ЗДЕСЬ ЧЁРТОВЫ СТЕНЫ!

Он отступил на шаг и ударил ногой по двери. Стук стих, но вот смех за спиной нарастал. Толпа зрителей укатывалась с хохоту, и хохот этот превращался в единый глас, скандировавший: «УБИЙЦА! УБИЙЦА! УБИЙЦА!» Чьи-то тонкие пальцы коснулись шеи и радостно прошлись по коже. Ногти почесали волосы. Ещё одни ладони проникли под рубашку, сползая к ягодицам. Влажный язык коснулся загривка, на который тут же хлынул поток горячего воздуха.

Рома закричал и вжался в дверь, не смотря за спину. Он судорожно зарыдал, его кулаки пытались пробить дверь, сломать её, но вместо хруста кистей до ушей донёсся шёпот:

— Вы мне нравитесь, босс.

Язык лизнул щёку.

— Вы мне нравитесь как мужчина.

Ладони прошлись по спине.

— Трахни меня.

Я трахну тебя.

— Трахни сейчас, перед тем, как я умру.

Смех становился громче, и шёл он, казалось, из груди.

— А зачем нам еда? Давай выпьем за нас! Выпьем нашей общей грешной крови!

Заткнись.

— Буду для тебя просто Машей. Так и подпиши меня над могилой. Ты же похоронил меня? Похоронил?

Заткнись, пожалуйста. Заткнись, заткнись, заткнись!

— Я заткнулась сегодня ночью. Благодаря тебе, милый. И когда я умирала, стены смеялись надо мной. Надеюсь, тебя они сожрут.

Рома заколотил по двери кулаками и начал бить головой, стараясь размозжить череп быстрее, чем тонкие пальцы доберутся до лица. Десятки ладоней ласкали его тело, пытались раздеть и перешёптывались друг с другом. В один момент они могли впить в тело все свои острые ногти и разукрасить его кровавыми дорожками, пока общий смех будет разноситься во мгле. Лампочка разбилась. Свет исчез. Рома не видел кровь, идущую из головы, но чувствовал её, а потому продолжал раскалывать череп. Замер он лишь тогда, когда чей-то склизкий язык пробрался в ухо, после чего раздался женский шёпот:

— Горите вы все, мужчины, в аду!

Ногти впились в глаза, из которых тут же прыснула кровь. Холодные руки схватили разошедшийся в крике рот и начали оттягивать уголки губ друг от друга, разрывая нижнюю половину лица. Рома попытался схватить ручку двери, но нащупал лишь тело мёртвой кошки, внезапно ожившей от этого касания. Она прыгнула на пах и тут же вцепилась зубами в кожу. Кровь хлынула фонтаном. Она текла по ногам, накапливалась в туфлях. Вскоре начала вытекать и оттуда. Сены веселились, тьма хохотала, все вокруг были счастливы! Комната, наконец, наполнялась кровью.

Ноги подогнулись, и Рома, сдавшись, упал на песок.

Он смог открыть глаза лишь после нескольких секунд тишины, которую внезапно разбавили морские волны. Нет, волны океана. Он был на пляже огромного океана, который человечество ещё не открыло. Исчезли тонкие пальцы, исчезли женские ладони. Были только песок и океан. И затянутое облаками серое небо. Так-то лучше.

Рома поднялся и поплёлся к воде, не обратив внимания на то, что вся кровь исчезла. Он хотел просто окунуться в воду и забыться, позволить течению унести себя и даже утопить, если так будет нужно. Тонуть будет приятно, ведь никто не спасёт.

Берег тянулся в бесконечную даль, покрывал своим серым ковром весь мир, уступив лишь тёмно-синему, неспокойному океану. Голые ступни оставляли на песке следы, которые ту же затягивались и пропадали. Потом они стали появляться под ногами за миг до того, как они опустятся. И чем ближе становился шум волн, тем больше следы опережали Рому. Теперь уже он тянулся за ними, а потом побежал. Ступни попадали в собственные контуры, ветер проходился по волосам. Вокруг не было ни одной стены — одно огромное пространство, которое не могло на тебя упасть. Ноги неслись вперёд и остановились только тогда когда врезались в края ванны.