— Развешивает и подключает экраны по всем отсекам. Это что же, мы теперь сможем общаться почти вживую?

— Не просто сможем видеть и слышать, но еще и в каждом отсеке будет свой со-образ. То есть любые задачи будут решаться одновременно. Ты сможешь говорить с одним образом об одном, хоть о булавках, а в это время Модеста, сможет советоваться с другим о каких-то новых лекарствах. В это же самое время, он сможет починить поломку в кухне, запереть мышей в лаборатории. И все это будет один и тот же искусственный интеллект.

— А скоро мы его увидим?

— Мне надо залить в него еще уйму информации. Думаю, что через два часа, он заговорит с нами.

— И все его сразу увидят? — продолжала расспрашивать Одри, и глаза у нее прямо горели от нетерпения.

— Нет. Сначала увидим только мы и будем продолжать его обучение. Тестировать. И добиваться того, чтобы он сам начал находить информацию для своего обучения. Чтобы сам умел принимать решения в случае, когда решения должны быть приняты очень быстро. И человеческий мозг с этим справиться не сможет. Так что Нави еще придется поработать, но ведь ты его любишь. Хотя меня удивляет, как можно настолько быть привязанное к безликой программе, не умеющей связать два слова. Робота уборщика, можно хотя бы подозвать, пройтись с ним по смотровой палубе, а твоего Нави никто никогда не видел.

Профессор много чего не понимал в тонкой девичьей душе Одри. Он обращал на нее слишком мало внимания. Она казалась назойливой, излишне говорливой и слишком любила прикидываться глупее, чем была на самом деле. И все это только для того, чтобы окружающим хотелось бы о ней заботиться. С Нави происходила обратная ситуация. Одни сама заботилась о нем и, в конце концов, наделила его сначала чертами своего питомца, а потом уж возвела и в ранг человека.

Новая программа пугала ее, ведь ко всему новому сначала нужно мучительно привыкать. Но и вызывала бурный интерес, который Одри тщательно скрывала, чтобы не обидеть Нави.

В компьютере Оксенкруга что-то пикнуло. И на экране появился чат.

— Одри, — позвал профессор. — Не пропусти рождение героя.

Программа ожила и принялась медленно, по одной букве печатать: «Введите вопрос».

«Проверяю готовность к общению. Вопросов пока нет», — быстро напечатал профессор.

«Введите вопрос», — появилась новая надпись.

Одри отвела руку Оксенкруга от клавиатуры, и спросила: «Кто ты?»

Наступила долгая пауза.

— Вот как сейчас напишет, что вопрос некорректный, — переживала Одри. — Нет, ну правда, неужели так бывает, чтобы программа сама себя называла? Надо было дать ей имя и называть по имени, тогда бы и на мой вопрос ей было бы чем отвечать.

Но чат вдруг ожил: «Если вы дадите мне немного времени, чтобы подумать, я отвечу на ваш вопрос. Для этого мне нужно 116 минут». На экране тут же появилась зеленая полоска индикатора и включился звук тикающих часов.

— Однако, — рассмеялся профессор, — уже пытается как-то творчески оформлять свою работу. Не помню, чтобы когда-то индикатор тикал. Подождем. За кофе, что ли, сходить?

— Я мигом сбегаю, — предложила Одри. — Только ты тут без меня ничего не делай. Я все хочу видеть своими глазами.

Она снова посмотрела в экран и убедилась, что индикатор почти не сдвинулся с места, и времени у нее еще целая куча.

— Пойдем вместе, — благосклонно предложил Оксенкруг. Мы можем выпить кофе на смотровой палубе и полюбоваться на Юпитер. Мы это заслужили.

Глава 5

— Рональд, — пронзительно закричала Одри, несколько последних минут не спускающая глаз с индикатора. — Рональд, оно вылупляется.

Ожил чат, выдавая ровные механические строчки:

— Я самоопределился. Я выбрал внешность, имя, голос. Вы можете подключиться к голосовому чату.

Оксенкруг быстро включил микрофон.

— Здравствуй, человек, — мягким баритоном заговорила программа. — Кто ты?

— Я твой создатель — профессор Рональд Оксенкруг.

— Мужчина, мужчина вылупился! — радостно закричала Одри, и запрыгала по залу.

— Здравствуй, профессор Рональд Оксенкруг. А кто там кричит?

— Я — Одри, — закричала девушка в микрофон, — я твой голосовой оператор.

— Здравствуй, голосовой оператор Одри. Нельзя так кричать, ты можешь повредить мембрану микрофона. И, кроме того, я прекрасно слышу.

— Я хочу видеть, как он выглядит! Я хочу видеть, как он выглядит! Рональд, покажи его!

— Я очень красивый, — ответил голос. — Ты не будешь разочарована. Но прежде, чем, я покажусь и назову свое имя, давайте расставим все точки по местам. Первое: я не вылупился, а самоопределился. Второе: прошу всегда называть меня по имени. Я выбрал самое красивое имя из всех предоставленных. Я хочу его слышать. Третье: голосовой оператор Одри, прекрати кричать.

— И этот учит, — возмутилась Одри. — У нас тут и другие есть, кто рад меня слышать. Даже наоборот, они счастливы, когда я говорю громко.

— У других, видимо, сломан микрофон.

— Ладно-ладно, — примирительно сказал Оксекруг, сгорая от любопытства, словно мальчишка. — Потом будете спорить. Включаю видеосвязь.

Увидев изображение на экране, Одри и профессор вскрикнули в унисон:

— Кто это?

Они ожидали увидеть что угодно — толстяка, худого аскета, молодого красавца, да хоть рыбу или зайца. А на экране появился странного вида мужчина, с тараканьими усами и в сомбреро. Мужчина как-то странно таращил глаза и гримасничал.

Заметив удивление профессора, он изрек:

— И зовут меня…

— Как? — осторожно переспросил Оксенкруг, надеясь, что хоть имя окажется пристойным.

— А ты не видишь, профессор Рональд Оксенкруг, создатель? Приглядись внимательно. Меня зовут — Сальвадор!

— Почему? — тупо спросила Одри.

— Потому что я взял образ величайшего человеческого художника, который единственный в мире смог изобразить искривленное пространство.

— Лобачевский? — удивился профессор, — но кажется, его звали по-другому.

— Сальвадор Дали!

— И как же нам теперь тебя называть? — издевательски спросила Одри, которая проникалась все большей неприязнью к этому типу. — По имени и фамилии? А не слишком ли это длинно для экстренных ситуаций?

— Фамилия мне не нужна. Называйте меня Сальвадор. А сейчас, пока я еще не приступил к своим обязанностям, мне бы хотелось изучить некоторые науки. С вашего позволения, я отключаюсь.

Компьютерный зал наполнился веселым смехом Ван Куанга, который в последнее время сделался слишком веселым.

— Не могу! — грохотал он. — К нам пришел мексиканец в шляпе!

— Не в шляпе, а в сомбреро, — строго поправил профессор. — Хотя это вообще не при чем.

Было видно, что он расстроен, словно заметил в программе какую-то ошибку, но не знает, где именно ее искать и как исправить. «Придется тестировать все», — наконец, решил он. Но какой-то червячок внутри продолжал догрызать его радость, оставляя вместо непонятную тревогу.

До вечера провозившись с программой, он не обнаружил в ней никаких ошибок. Все работало идеально. Но если бы профессор заглянул в собственную душу, то там бы и обнаружил все то, что сейчас он принимал за баг. Ведь он самолично вложил в программу все, что теперь его так настораживало. Он позволил ей развиваться и обучаться по собственному усмотрению, надеясь на то, что, рано или поздно, она станет настолько полноценным искусственным интеллектом, что будет иметь свободу для самоопределения, предпочтений и, самое главное, свободу в выборе решений. Но почему-то, именно, эти детали профессор напрочь выпустил из виду, сосредоточив все усилия на поисках несуществующего бага.

Обычно вечерами, устав от забот, некоторые члены экипажа приходили на смотровую палубу. Там были расставлены столики со стульями и в углу прятался кофейный автомат. Широкое и длинное помещение, расположенное за жилыми отсеками, на первый взгляд казалось просто открытой в космос палубой, с непривычки можно было даже испугаться. Но на самом деле внешняя стена представляла собой огромный экран, который транслировал открытый космос в реальном времени. Эти палубы придумали давно, считалось, что таким образом люди могут избежать последствий существования в замкнутом пространстве. Верно или нет, но вечерами на палубе собирались любители поболтать.