Хорошо, хоть глаза оставались прежними — яркими и зелёными как молодой мох. Бусы — давний подарок — в точности подходили им по цвету, и Христина никогда не расставалась с любимым украшением.

— Скоро! Скоро! — шепнула она чуть слышно. — Они идут! Они скоро будут здесь!

Едва не споткнувшись о зазевавшегося праха, Христина словно и не заметила его — не отчитала ленивого беса, не отправила восвояси с новым бестолковым заданием. Отмахнулась она и от поднесённого вострухой киселя, бестолково закружила по комнате, стараясь хоть немного унять рвущееся изнутри нетерпение. Когда же стало совсем не в мочь — распахнула двери, выскочила на открытое всем ветрам крыльцо.

Лохматый меша бросился ей под ноги, крутанувшись волчком, заюлил взявшемся колтунами хвостом, попытался лизнуть хозяйкину руку, выпрашивая еды.

— Воструня в погребце крысу видала, её слови, — Христина пнула ногой назойливого духа и направилась прямиком к засохшей осине, приметив на ней одинокий порыжелый лист.

Смотреть по воде было долго и хлопотно, и она решила воспользоваться тем, что под рукой — провела пальцем по тонким прожилкам, попросила вполголоса: «Покажи их!»

Затрепетав под пристальным взглядом, листок побледнел до прозрачности, транслируя Христине желанную картинку.

Они уже шли через лес! Впереди — баба Гана, за ней — этот парень, Игнат, а следом — девчонка: подбористая и высокая фигурка, светлые волосы, собранные в густой хвост. Девчонка постоянно спотыкалась, и тогда Гана останавливалась и что-то терпеливо втолковывала ей.

— Хочу знать, что она говорит! — Христина прищёлкнула пальцем по листку, и тот послушно выполнил новый приказ. Теперь фигурки не только двигались — их стало слышно, и Христина внимательно прислушивалась к их словам.

— Не потеряй шыпшыну! Не зевай! — Гана в очередной раз оглянулась на Ясю. — Как столб минуем — старайся по сторонам не глядеть, помни мой наказ!

— Я помню, — Яся снова зацепилась за корешок и виновато покраснела. — Простите. Я не привыкла к лесу.

— Так привыкай теперь, пока пущевик не уволок! Он в эту пору дюже злой, повсюду расставил ловушки. Если б не моя шыпшына…

— Что может обычный шиповник против лесного духа? — Игнат подкинул на ладони крошечный сушёный плод.

— Не обычный же! Заговорённый! В воде мочёный, в печи сушёный, на солнце провяленный, особым словом скреплённый!

— И как он работает?

— Скрывает вас. Я ведь уже говорила. — бросив на Игната укоризненный взгляд, Гана махнула Ясе, призывая идти побыстрее.

— Да здесь и нет никого! Лес как лес. — Игнат будто нарочно поддразнивал бабку.

— Может и так. — покладисто согласилась та. — Но за столбом всё поменяется. Тогда не зевайте!

— А Катя одна! И у неё нет твоей шыпшыны! — не сдержался от упрёка Игнат.

Он злился на Гану за то, что не пожелала искать сбежавшую красотку, злился, что потащила с ними эту бесцветную моль. Сам отправится на поиски Катьки Игнат не мог — совсем не знал здешнего леса, да и не хотелось нарваться на тварей, против которых работало не оружие, а колдовство.

— Давно уехала твоя Катя. Уже и забыла про тебя. А нет — так Христина найдёт. Она многое может.

— Да кто такая твоя Христина? Лесная ведьма?

— Привратница. К пограничью приставлена, чтобы не шастали попусту в наш мир иные, а люди не попали в ихний мир.

— Ихний — это какой? — не понял Игнат.

— Скоро узнаешь, — Гане совсем не хотелось обсуждать эту тему, но Игнат не отставал.

— И кто же её приставил? К этому вашему пограничью?

— Добровольно пошла, приняла на себя эту ношу. Хорошая она. Знающая. Я ведь у неё училась, Игнаш. Все мои умения и знания от Христины.

"Сколько же ей лет?" — удивилась про себя Яся, но вслух ничего не сказала. Интерес, проявляемый Игнатом к Катьке, сильно расстроил её.

Игнат тоже ничего не спросил — он перестал слушать Гану, Катька полностью завладела его мыслями…

— Ближе! Покажи его ближе! — голос Христины охрип от волнения, и сквозь рябь и помехи на листке возникло одно лишь Игнатово лицо.

Она лишь взглянула — и сердце ёкнуло, защемило сладко и горько.

Глаза, чёткий росчерк бровей, упрямая складка у губ… Христина знала, помнила каждую черточку, каждую морщинку! Словно и не было долгих тягучих лет, словно они расстались лишь вчера.

Покачнувшись, Христина оперлась о ствол. Лицо опалило жаром. Совсем как в тот единственный раз, что они провели вместе.

Тот июнь выдался нестерпимо жарким. От зноя плавился воздух, и кожа горела и плавилась. А вместе с ней плавилась и она в объятиях крепких уверенных рук. Тогда, растворяясь в любви, Христина готова была пожертвовать многим, готова была принять власть мужчины, даже отказаться от своего ремесла. Она с лёгкостью могла бы заморочить, приворожить. Могла — но не стала, желая, чтобы всё было искренне, по доброй воле, по любви. Она сделала выбор и ошиблась. Проиграла. Осталась ни с чем.

Но теперь, теперь всё изменилось, она больше не допустит прежних ошибок. Ни за что не повторит их.

Чувства, которые Христина подавляла в себе, всё, о чём запрещала даже думать, поднялось откуда-то из глубины и, прорвав тщательно выстроенный за годы заслон, затопило её существо.

Стало нечем дышать. Любимая нитка бус удавкой сдавила шею, и Христина дёрнула за неё, с лёгкостью разорвав нить. Зелёные горошины раскатились по сторонам, а она даже не заметила того — держалась рукой за грудь, стараясь унять зачастившее не ко времени сердце.

— Катя… — проговорил негромко Игнат, и Христина не стала слушать дальше — рванув с ветки листочек-транслятор, безжалостно смяла его в руке.

Катя! Вот как. Значит, Катя… Ну, что же… Как скажете… Пусть будет она…

Вскоре после того, как Христина перестала за ними наблюдать, маленькая группа подошла к небольшой поляне. Посреди чёрной голой земли торчал деревянный покосившийся столб. На нём когда-то давно неизвестный мастер грубо вытесал черты грозного лика — глаза, сведённые к переносице, глубокую борозду носа да бороду, спускающуюся до самого низа. Узкие глаза со звериным вертикальным зрачком недобро смотрели на пришельцев, и Ясе захотелось немедленно повернуть назад, сбежать прочь от ветхого, но всё ещё грозного идола.

— Поклонись ему! — Гана подтолкнула Ясю в спину, а потом и сама пригнулась до земли, неразборчиво поприветствовав стража.

Игнат держался до последнего, но когда бабка шикнула недовольно — нехотя подчинился, небрежно кивнул с полупоклоном и быстро отвернулся.

Внезапно опустился туман, скрывая деревья и саму фигуру. Он был настолько густой, что Яся с трудом могла различить собственные руки. Волосы намокли и обвисли сосульками, лицо покрыли липкие холодные капли.

Гана тем временем достала из сумки бутыль, разбрызгала вокруг вонючую травяную настойку, а следом обмазала этим снадобьем и губы идола, окрасив их в буроватый цвет.

— Что это? — Игнат передёрнулся от отвращения.

— Не важно. — оборвала его бабка. — Помолчи, маё сэрца. Не мешайся.

Отставив бутыль, она разложила у столба подношения — брусочек тёмного хлеба, синюшную куриную голову со сморщенной горошиной гребешка и, перехваченные бечевой, колючие коробочки засушенных цветов.

Сжавшейся за её спиной Ясе показалось, что это чертополох. Не оборачиваясь, Гана кивнула её мыслям, шепнула не разжимая губ: «Чтобы выпустило».

Туман постепенно отползал, открывая узкую тропу меж высоченных сосен. Широкие стволы их терялись в вышине, за разлапистыми ветвями нельзя было увидеть даже кусочка неба.

— Шыпшыну под зуб положите, — потребовала от своих Гана. — Да держите, пока не дойдём. Ни за что не выпускайте! Поняли?

— Зачем? — попробовал протестовать Игнат. — Разве недостаточно того, что шиповник лежит в кармане?

— Под зубом понадёжней будет. За переходом у иных сила множится. Не спорь, Игнаш. Делай что велю.

Яся спорить не стала, молча слизнула твёрдый ссохшийся плод. Он чуть кислил на языке, и неожиданно напомнил ей о лете.