Михаил радовался столь приятной компании и внимательно слушал ее рассказ.

— Почему люди соглашаются на убийства? — поинтересовался он. — Бомбы… это так опасно!

— Если человек идет на террор — на то есть причина. Софья верила в победу социализма, пока не осознала, что служила палачам, проливающим кровь невинных людей чужими руками. Она пошла против большевиков и в девятнадцатом году попала в тюрьму…

— Вы познакомились в тюрьме?

— Что? В тюрьме?

— Просто нам в Крыму стало известно из письма, что вас арестовали и затем вы исчезли…

— Прекрати! Немедленно прекрати об этом говорить, слышишь? — торопливо произнесла Лидия Андреевна, и, резко выскочив из-за стола, вышла из столовой, оставив озадаченного ее необычным поведением сына в одиночестве.

Лье спала долго, а когда открыла глаза, вскрикнула, увидев сидящую напротив Душечку, она смотрела на нее отстраненно и задумчиво, на лице был синяк, и нижняя губа была разбита.

— Как ты вошла? — испуганно уточнила новая хозяйка квартиры.

— Через дверь, — отозвалась гостья еле слышно.

— Давно ты здесь?

— С самого утра…

— Что с твоим лицом?

Вдруг Душечка зарыдала, громко, с причитаниями и завываниями, плотина отчаяния прорвалась, и поток воды из глаз никак не затихал в течение часа. Чтобы ее успокоить Лье пришлось открыть бутылку шампанского, которую ей прислал Борис Дмитриевич, изображая щедрого поклонника. С этой ролью он справлялся превосходно и все девицы в «Черных очах» завидовали этому постоянству.

— Он скуп, — кривилась Лье.

— Скуп?! — удивлялись девушки. — Он ходит на все твои выступления и перебивает ставки всех остальных, выкупая тебя до самого утра.

— И еще покупает одежду! Мне мой кавалер лишний раз пирожного в кондитерской не купит, — пропищала смешная миниатюрная блондинка, которую называли «Церковная мышка» за ее проворность и почти ангельское выражение лица.

— Вот если бы он дарил мне украшения, — вздыхала скорбно Лье, продолжая свою игру. Она боялась, что кто-нибудь заподозрит ее в сговоре.

— Не жадничай, девочка, иначе пойдешь по рукам! — строго произнесла Мать революции, которой нравилось, что у одной из танцовщиц всего один партнер, при этом он ее не избивает, а значит, нет необходимости тратиться на доктора и акушерку, услуги которых были весьма дороги.

— Можно подумать, ты вышла за него замуж! — посмеялась над ней «Церковная мышь» и задребезжала своим забавным смехом — будто кто-то стучал вилкой по хрустальной рюмке.

Она в последнее время почти каждую ночь проводила в гостиничном номере Бориса Дмитриевича и делила с ним постель «по-братски», как он это называл. Мужчина настаивал на том, чтобы девушка укрывалась одеялом, а сам спал поверх него, отодвинувшись на край кровати. Однажды она как бы невзначай, сдернула с себя одеяло, представ пред ним в тоненькой полупрозрачной комбинации. Она слышала, как он вздохнул, видимо, разглядывая ее, а после бережно укрыл. Лье казалось, что между ними возрастает напряжение, но мужчина держал дистанцию. Девушка привыкала к нему, к его уверенности и силе, чувствуя себя защищенной, словно он был родным человеком. Она верила, что их связывает не только планируемая поимка и разоблачение Черной моли, но и теплая привязанность, которую любовью Лье называть не спешила. После того, как девушка умолила не называть ее Ольгой Павловной, мужчина придумал забавное прозвище — Птаха, — которое ей приглянулось, и она с радостью летела на любой его призыв.

— Я несчастна, Лье, я очень несчастна… Я не знаю и не понимаю, как ты живешь и миришься с этой ужасной действительностью! — произнесла Душечка, с трудом успокоившись. Она почти сразу выпила всю бутылку шампанского, и это смягчило ее боль, женщина обмякла и расслабилась, усевшись прямо на полу возле кровати.

— Нам не приходится выбирать времена, — делилась своими умозаключениями восходящая звезда «Черных очей», которая училась принимать жизнь такой, какая она есть. — Мы были рождены в них по какой-то причине и вынуждены мириться с этим. А значит — надо выхватывать крупицы удовольствия из каждого дня! Не может быть плохо всегда, есть и хорошее, но только иногда мы его как будто и не замечаем…

— Как ты славно размышляешь! Украла чужое счастье и теперь учишь жить!

Лье не рассердилась на эту скабрезность, понимая, что в душевное состояние ее собеседницы попали пузырьки шампанского, и это на какой-то процент смягчило ее горе, но все ее мысли испачканы в грязи, а чтобы отмыть их необходимо время. Душечка, видя, что ее приятельница светиться от непонятной радости, завела речь о Михаиле, желая царапнуть, потому что не переносила постороннего веселья:

— А он ведь надеялся найти тебя… Был одержим тобой… Даже не могу и поведать, что перенес наш бедненький мальчик… тебя не смущает, что я назвала его «наш»?

Лье равнодушно пожала плечами. Она знала об их совместной ночи и сумела позабыть об этом.

— Мы спали здесь — на этой кровати. Хорошее было время: я ему читала, кормила его и делала все, чтобы он забыл тебя. Ты же его бросила, а он так нуждался в тепле.

— Он жил с тобой? — удивилась Лье, вдруг нахмурившись.

— Да, да! Это были чудесные недели… Миша пришел ко мне такой потерянный, запутавшийся… Как беспризорник, который никак не может отыскать свой дом. Я согрела его, и он вдруг понял, что счастье зависит от двух людей! И если бы не проклятый аборт — кто знает, возможно, мы могли бы стать семьей… полноценной и настоящей.

— Аборт? Ты была беременна от Михаила?

Душечка радостно кивнула, сообщив, что, если бы не кодекс Черной моли, она могла бы стать чудесной матерью. С наслаждением рассматривая исказившееся от боли лицо, она продолжила экзекуцию:

— Грустная история, правда? А еще печальнее слово «была»… Оно наводит на меня тоску… Теперь я тоже знаю, что значит остаться одной… без согревающей части жизни… когда вторая половина твоей кровати пуста и холодна…

Душечка сделала паузу и долго смотрела снизу — с пола — на ту, с чьим успехом она смириться никак не могла. Женщина дотронулась до разбитой губы и вспомнила лицо косматого возницы, которому она сообщила после того, как он доставил ее до места назначения, что у нее нет ни гроша. Он ударил ее в лицо и вышвырнул из пролетки, сильно толкнув, она растянулась на скользкой мостовой на забаву проходящим мимо людям. Это было унизительно. Душечка ощущала себя состарившейся собакой, ставшей вдруг бесполезной и изгнанной из дома. Она вынуждена кусаться, чтобы защитить осколки своего внутреннего мира, который превратился в груду битого стекла, склеить которое не в силах ни один человек на земле.

— Ты знаешь, Лье, я даже рада, что вылущена. Вылущена — любимое слово Ведьмы Анны. Не хотела бы я, чтобы в моем чреве проросло семя, связывающее меня с Черной молью!

— Причем тут она?

— Как причем?! Она — мать нашего с тобой Миши!

Тысячи колоколов начали звонить в голове Лье, она внимательно посмотрела на сидящую на полу приятельницу и встряхнулась, чтобы приглушить жуткий грохот. Она была уверена, что ее возлюбленный и Мадам — любовники, мысли о том, что они могут быть взаимосвязаны каким-то другим способом, ей даже не приходили в голову.

— Я теперь, как ты! — подытожила Душечка свое выступление. — Ничего у меня не осталось, ни одной ниточки, связывающей с другими людьми… Так, иллюзия родства! Тебя тоже ждет одиночество, Лье! Просто смирись с этим фактом!

— Птаха, ты сегодня не паришь! — шутливо произнес Борис Дмитриевич, притворяясь, что ему не интересно, как она снимает платье. По сложившейся традиции после концертной программы он привозил ее в номер гостиницы. Лье радовалась этому факту как ребенок и всегда торопилась попасть в номер, но в этот раз она была подозрительно задумчива и молчалива. Ему казалось, что это от усталости — впервые в программе должны были появиться ее сольные номера, к которым она готовилась до изнурения и до полного упадка сил. Один из них назывался «Проклятая душа» — по сюжету вначале она была ангелом и появлялась в одежде в светлом одеянии и с крыльями за спиной, которые были сделаны из страусиных перьев (ей за столь прибыльные отношения с нэпманом, выделили дополнительные деньги на костюмы, хотя обычно танцовщицы сами решали этот вопрос). Она порхала, насладившись жизнью, но затем подписывала бумагу — что-то вроде договора с дьяволом — и превращалась в настоящую чертовку. Еще одна композиция была скорее шуточная и называлась «Голая правда». В ней Лье была рьяной революционеркой, идеи которой не были интересны окружающим. Она выходила в монашеском одеянии (почти таком же, как у Матери революции), затем сбрасывала темный балдахин и оставалась в длинной юбке, которую постепенно укорачивала прямо на сцене, и лишь когда она оставалась в корсете и тонких чулках с рисунком, смогла привлечь внимание толпы. Обе маленькие премьеры прошли под аплодисменты. Она опасалась, что Борис Дмитриевич станет сердиться на нее после окончания танцевальной программы за то, что она посмеялась над важностью идей революции, но он не придал этому значения. Его насторожило другое: с каждым выступлением Лье становилась все дороже, а это означало, что однажды она могла ему не достаться и перейти за другой столик.