И орел, моим смущенный взором,

Отлетая, распускает крылья.

* * *

В темных покрывалах летней ночи

Заблудилась юная принцесса.

Плачущей нашел ее рабочий,

Что работал в самой чаще леса.

Он отвел ее в свою избушку,

Накормил лепешкой с горьким салом,

Подложил под голову подушку

И закутал ноги одеялом.

Сам заснул в углу далеком сладко,

Стало тихо тишиной виденья,

Красноватым пламенем лампадка

Освещала только часть строенья.

Что там? Или это только тряпки,

Жалкие ненужные отбросы,

Кроличьи засушенные лапки,

Брошенные на пол папиросы?

Почему же ей ее томленье

Кажется мучительно знакомо

И ей шепчут грязные поленья,

Что она теперь лишь вправду дома?

...Ранним утром заспанный рабочий

Проводил принцессу до опушки,

И не раз потом в глухие ночи

Проливались слезы об избушке.

* * *

Видишь, мчатся обезьяны

С диким криком на лианы,

Что свисают низко, низко,

Слышишь шорох многих ног?

Это значит — близко, близко

От твоей лесной поляны

Разъяренный носорог.

Видишь общее смятенье,

Слышишь топот... Нет сомненья,

Если даже буйвол сонный

Отступает глубже в грязь.

Но в нездешнее влюбленный,

Не ищи себе спасенья,

Убегая и таясь.

Встреть спокойно носорога,

Как чудовищного бога,

Посреди лесного храма

Не склони к земле лица,

Если страсть твоя упряма,

Не закрадется тревога

В душу смелого жреца.

Подними высоко руки

С песней счастья и разлуки,

Взоры в розовых туманах

Мысль далеко уведут...

...И из стран обетованных

Нам незримые фелуки

За тобою приплывут.

* * *

Неслышный, мелкий падал дождь,

Вдали чернели купы рощ,

Я шел один средь трав высоких,

Я шел и плакал тяжело,

И проклинал творящих зло,

Преступных, гневных и жестоких.

И я увидел пришлеца:

С могильной бледностью лица

И с пересохшими губами,

В хитоне белом, дорогом,

Как бы упившийся вином,

Он шел неверными шагами.

И он кричал: «Смотрите все,

Как блещут искры на росе,

Как дышут томные растенья,

И Солнце, золотистый плод,

В прозрачном воздухе плывет,

Как ангел с песней Воскресенья.

Как звезды, праздничны глаза,

Как травы, вьются волоса,

И нет в душе печалям места

За то, что я убил тебя,

Склоняясь, плача и любя,

Моя царица и невеста».

И все сильнее падал дождь,

И все чернели купы рощ,

И я промолвил строго-внятно:

«Убийца, вспомни Божий страх,

Смотри: на дорогих шелках

Как кровь алеющие пятна».

Но я отпрянул, удивлен,

Когда он свой раскрыл хитон

И показал на сердце рану.

По ней дымящаяся кровь

То тихо капала, то вновь

Струею падала по стану.

И он исчез в холодной тьме,

А на задумчивом холме

Рыдала горестная дева,

И я задумался светло

И полюбил творящих зло

И пламя их святого гнева.

Н. Гумилев.

22. В. Я. Брюсову

<Париж. 14/27 октября 1907 г.>

Дорогой Валерий Яковлевич!

Сейчас, перечитывая Ваше последнее письмо, я увидел, что Вы хотели бы иметь новые списки моих стихов для редакций. Сперва я прочитал слово «списки» как слово «стихи». Сейчас я посылаю Вам три новых и два уже известных Вам и буду очень благодарен, если Вы, по Вашему любезному предложению, выберете что-нибудь для упомянутых Вами газет. Я слышал, что в Петербурге начинается новый журнал «Луч» при участии Блока и Сологуба. Если это что-нибудь интересное, то, пожалуйста, когда будете писать мне, напишите его адрес, я бы, может быть, подписался. Я пишу очень много, но начинаю бояться, что я приближаюсь к парнассизму, от которого Вы меня предостерегали в Москве. Но, во всяком случае, это не плод теорий, а, может быть, просто временное умственное затемнение. Я им пользуюсь, чтобы работать над формой.