— Объясните, товарищ командир роты, — простодушно попросил он.

— Это — боевое охранение немцев! — уверенно сказал Романцов. — Фланговое охранение.

— Значит…

— Да. Они ждали моего флангового удара. Потому-то они прикрыли свои фланг огнем станковых пулеметов.

— Я-то думал, ударим немцев с фланга, из леса! — разочарованно протянул Рябоконь.

— Я тоже так думал!.

Машинально вынув сигарету, он перехватил жадный взгляд Рябоконя, вспомнил, что курить нельзя, и швырнул ее в снег.

— Подождем разведчиков!

— А если…

— Нет, они не могли погибнуть, — рассердился Романцов. — Михеев осторожный, рассудительный, а Минбаев отлично ползает по-пластунски!

На минуту он задумался.

— Ты прав! Надо послать еще разведчиков. Кого? Николая Груздева, Шмелева… Распорядись!

И быстрыми шагами он пошел по хрустевшему под его валенками снегу. Тонкий наст проваливался. Был самый тяжкий, самый глухой час ночи, и, глядя на низкое небо, Романцов с тоской подумал, что много ночей ему придется не спать, что долго он еще не увидит Кати. А может быть и никогда больше не увидит… Всякое может случиться… Эта мысль не угнетала его. Он забыл, что обещал капитану Сергееву взять к рассвету поселок, и, упрямо встряхнув головою, заставил себя не вспоминать о Кате. Полночь! Немцы выставили в лесу, на фланге своих позиций боевое охранение. Значит, они догадались, что Романцов попытается взять поселок фланговым ударом из леса. Почему догадались? Первоначальный план боя, о котором так долго, так напряженно думал Романцов, сидя у костра, — рухнул. А Романцов еще не знал, что же теперь ему надо делать, как атаковать немцев?

— Озяб? — дружелюбно спросил он стоящего у сосны бойца.

Косоплечий солдат, со свалявшейся пегой бородою, почесал грудь под полушубком, ответил заторопившись:

— Ноги ломит, товарищ командир!

— Сейчас согреемся!

Вдруг он едва не застонал от отчаяния. Зачем он тратит время на эти разговоры? Ведь он потерпел поражение. Нельзя обманывать себя: немцы выиграли бой, хотя Романцов не потерял ни одного бойца, если только Михеев и Минбаев… «А я уже расхвастался журналисту, — подумал Романцов. — Глупый болтун!»

Когда из леса вышли Михеев и Минбаев, Романцов облегченно вздохнул. На них было страшно смотреть: тяжело дыша, с потными лицами, полузакрыв глаза, словно были не в силах поднять веки, они стояли перед Романцовым… Михеев жадно глотал снег. Руки Минбаева висели вдоль туловища, как засохшие, надломленные ветви.

— Вы были в самой деревне, — сказал Романцов негромко, но отчетливо. — Проползли в самую деревню. Все огневые точки немцев нацелены на лес. И в лесу — боевое охранение. На обратном пути вы на него наткнулись, и немцы вас обстреляли из двух станковых пулеметов. Правильно?

— Так точно, товарищ младший лейтенант, — растерянно сказал Михеев.

Он был изумлен, что Романцов не спрашивал его, а сам рассказывал, словно ходил с ними в разведку.

— А где танки?

— Спрятаны за домами, товарищ командир. Пушки тоже на лес смотрят. Два танка!

— Благодарю за службу! Отдыхайте!

Романцов говорил весело. Рябоконь опять ничего не понял. Казалось бы, веселиться не с чего. Он не догадывался, что Романцов доволен своей проницательностью.

Платно сплетя пальцы рук, Романцов думал: «Немцы ждали моего флангового удара. Почему? Вероятно потому, что мы воевали однообразно, применяли один и тот же вид маневра. Сколько деревень взял за эти дни фланговыми атаками наш батальон? Пожалуй, три-четыре. Немцы отступали, погибали солдаты, младшие офицеры. А командир немецкого батальона? Надо полагать, что он жив. К сожалению, еще жив. Ведь он сравнительно далеко от поля боя, он сидел над картой, изучал нашу тактику так же настойчиво, как я эти дни изучал приемы немецкой обороны. Он тоже кое-чему научился за это время».

Романцов попытался вообразить лицо немецкого майора. Не смог, усталость помешала. «Пока вы, господин майор, меня перехитрили! — злобно подумал он. — Но только — пока! Вы разгадали нашу тактику, чорт побери! Вы приказали своим офицерам охранять, прежде всего, фланги! Посмотрим, чья возьмет!»

Он позвал Рябоконя.

— Младший лейтенант, даю вам десять автоматчиков, два ручных пулемета, всех минометчиков. Подкрадитесь к боевому охранению немцев, — обстреляйте, швырните несколько мин. И в лес! Так наскакивайте на немцев каждые десять-пятнадцать минут. Как драчливые петухи! Короткий, мощный огневой удар — и в лес! А мы уходим назад…

— Отступаем?! — воскликнул Рябоконь.

У Романцова потемнело в глазах от гнева.

— Маневрируем! — прошипел он. Ему сразу же стало стыдно: Рябоконь-то ни в чем не виноват. — Да! Отступаем! Честнее признать поражение, чем обманывать комбата, итти на немецкие пулеметы, расплачиваясь жизнью бойцов за собственную глупость. Да, отступаю! Через час атакую немцев с фронта, вдоль шоссе…

— На шоссе у немцев сильные заслоны, — сказал Рябоконь.

— Разведаем! Двух станковых пулеметов все же там нет. Амбразуры немецких дзотов в поселке направлены на лес. Ведь я это знаю точно. Когда я дам сигнал: одна красная ракета — обстреливай поселок. Две ракеты — атака! Выполняй приказ! Все!

Он пожалел, что нельзя было объяснить бойцам, почему он уводит роту от поселка обратно в лес. Но уже было поздно. Легкий хмель кружил ему голову, словно он выпил стакан веселого виноградного вина. Это было предчувствие боевой удачи, которое довелось изведать не каждому фронтовику.

Остановив роту, он подошел к Михееву и Минбаеву.

— Ребята, вы устали, я знаю… Нужно последнее усилие! Кроме вас мне послать некого. Вы — самые лучшие мои солдаты! — нежно и гордо произнес он. — На шоссе у немцев заслоны. Самые сильные заслоны, передовые — далеко от поселка. Но, вероятно, у этого моста, — он показал по карте, — последний, самый малочисленный пикет. Два-три солдата! Если на шоссе всю ночь спокойно, немцы не усилили пикет. А как же иначе? Уничтожить! Без выстрела! Ножами! — твердо сказал он. — За вами рота выйдет на шоссе, и мы пойдем в атаку с фронта, оттуда, откуда немцы нас не ждут!

— За деревней есть лощина…

— Знаю! Ее охраняют немецкие автоматчики. Едва мы войдем в лощину, они нас перестреляют. Я верю в вас, друзья мои! Идите! Мы ударим с фронта!

В 3 часа 18 минут Романцов уже выиграл бой хотя еще не прогремело ни одного выстрела. Немецкие часовые у моста были сняты. Рота стояла на шоссе. Романцов приказал Михееву с отделением автоматчиков бесшумно пробраться вдоль шоссе, через открытое поле в поселок, захватить каменный дом и по сигналу (красная ракета) открыть шквальный огонь. Поле перед поселком было ровным лишь на карте. Как и предполагал Романцов, на нем были рытвины, кочки, ямы. Когда пошли огороды, Михееву с бойцами стало еще удобнее ползти между высоких гряд. Они пробрались по огородам в центр поселка, в каменный дом. На улице не было немецких солдат. В лесу, на фланге, там, где было боевое охранение, непрестанно гремели выстрелы. Это Рябоконь наседал на немцев.

А на шоссе было тихо, и немецкие часовые дремали, радуясь тишине.

Мысль Романцова, его командирское решение на атаку еще не были полностью воплощены в действие, но Романцов уже победил.

Едва красная ракета взвилась в вышину, Рябоконь усилил обстрел поселка, а Михеев с бойцами ударил с чердака дома из автоматов вдоль улицы. Немцы дрогнули, оторопели, ибо ночью шальней выстрел в тылу страшнее, чем пуля снайпера днем на поле боя. А сейчас в центре поселка, в каменном доме уже были русские. По шоссе с криками «ура» шла в атаку рота Романцова.

Начинался рассвет, еще робкой, еще узкой зеленоватой каймой светлело на востоке небо. Романцов стоял на крыльце каменного дома. Он безостановочно курил.

— Ложись спать, Никита, — сказал он, — я сам обойду полевые караулы. Нам повезло, что немцы не успели сжечь дома. Нет, пока немецкие трупы считать не нужно.

— Захвачено восемь пулеметов, — сообщил Рябоконь.

— Доложили комбату?