– Ладно, идём наверх, – распорядился господин Извольский, – сумерки скоро.

Тем не менее он ещё ненадолго задержался в просторной зале, которая была украшена пышнее других помещений: огромный камин с изразцами, на стенах вылеплены колонны.

Алексей Кондратьевич задумчиво огляделся. Подошёл к колонне из зелёного камня с разводами. Погладил. Быстро шагнул к другой, третьей, погладил и постучал по ним. Воскликнул:

– Поверить не могу! Это настоящий мрамор! Иди сюда, пощупай!

Николай провёл ладонью по холодному гладкому камню.

– А теперь сюда иди!

На вид то же самое, те же разводы, но поверхность была теплее и немного шершавилась под пальцами.

– Тут четыре колонны облицованы настоящим мрамором, остальные искусно покрашены, имитация, – пояснил господин Извольский для своего терпеливого спутника, а затем пробормотал себе под нос: – Теперь ясно, отчего отделка по смете была такой дорогой!.. Ну, идём в мансарду!

Мансарда разделялась на несколько помещений. Кое-что измерили и записали. Особенно привлекла господина Извольского небольшая – всего в три десятка квадратных аршин – комнатка со слуховым окном. Её и измерили тщательно, и поскоблили стены, даже потолок в поисках следов старых обоев. Посередине потолка нашли под слоем белил остатки узора, нанесённого золотой и серебряной красками. Но полностью открыть его не удалось: сыпался вместе с позднейшими наслоениями.

После мансарды Алексей Кондратьевич решил вернуться в залу с мраморными колоннами. Здесь он пропел нечто нечленораздельно-торжественное и послушал, как отдаётся звук. Подошёл к окнам, чтобы внимательно осмотреть рамы. Пробормотал:

– Нет, звука не задержат. Будет снаружи слышно. Но сад… До запрета не имели нужды скрываться…

Снова Алексей Кондратьевич пел и заставил Николая слушать, звонок или глух выходит звук. Стал простукивать стены и отмечать карандашом, где стук получался звонок. Для ускорения работы выдал Николаю второй карандаш и велел делать то же самое у другой стены. Затем Николай его подсаживал, а он простукивал, куда мог дотянуться.

– Устал? – спросил Алексей Кондратьевич, заметив, что помощник дышит тяжело и прерывисто.

– Ничего, – с натугой ответил Николай, думая только о том, как бы не грохнуться и не уронить нанимателя.

– Давай поменяемся, – внезапно предложил господин Извольский. – Теперь я подсажу тебя.

Он сейчас стоял прямо напротив своего помощника и сверху вниз спокойно смотрел тому в лицо.

– Держи. – Он протянул Николаю карандаш.

От удивления Николай не сразу нашёлся как реагировать.

– Думаешь, не удержу? – спросил Алексей Кондратьевич, и в его собственном голосе прозвучало сомнение. – Ладно. Передохни пока, а я зарисую, что есть.

Николай отошёл к наружной стене и сел под окном прямо на пол – отдышаться: слабость накатила. После долгой зимней хвори каждый раз у него теперь такая ерунда при тяжёлой работе. Хоть не берись. А как не браться? Скорее бы прошло!

– Всё, Николай, больше не надо простукивать. И так ясно! – воскликнул господин Извольский.

Уже хорошо. Но до чего любопытно, что ему ясно-то.

– Поди сюда! Смотри!

Алексей Кондратьевич развернул свою тетрадь так, чтобы Николаю было удобно заглянуть в неё.

– Видишь, полости расположены в определённом порядке. Это резонаторы. Их встраивают в стену специально, для усиления звуков. Вот мы и тихо разговариваем, а звучит гулко, да?

– Как в театре, – согласился Николай.

Он гордился тем, что бывал в театре: стоял на галёрке от начала до конца спектакля, хотя не всё понимал, что происходит на сцене, особенно когда там беспрерывно пели и ни слова было не разобрать. Для себя он пришёл к выводу, что в театре скучно.

– Именно! – с энтузиазмом подхватил Алексей Кондратьевич. – Либо этот зал выстроили так, чтобы он служил домашним театром, чтобы давать концерты, спектакли, либо… Сейчас мы ещё кое-что проверим!

Господин Извольский отправил Николая в сад с указанием: прислушиваться из глубины сада и дать знать, когда услышит и когда сумеет разобрать фразы, доносящиеся из зала сквозь закрытые окна. Алексей Кондратьевич будет произносить что-нибудь всё громче, пока Николай не махнёт ему рукой.

Сумерки сгустились. В вечернем саду остро пахло прошлогодней сопревшей листвой и оттаивающей сырой землёй. Корявые, покрытые лишайником ветви деревьев тоже оттаивали, с них капала влага. Несколько грязноватых капель увязло в волосах: Николай вышел, не надев кепки. Носить картуз ему ужасно не нравилось: каждый первый в картузе. Едва начав зарабатывать в Москве, он купил подержанную, но вполне ещё ладную кепку, которая так полюбилась, что лишь в сильные морозы менял её на свою старую тёплую шапку.

После того как Николай выполнил поставленную задачу, Алексей Кондратьевич распахнул окно и позвал его обратно в дом.

– Не очень слышно было, да?

Они поменялись. Теперь Николай декламировал и пел в зале, а господин Извольский прислушивался в саду.

– Изумительная акустика! – объявил он по завершении исследования. – Звук концентрируется в зале, наружу идёт минимально. Представь, какое мастерство требуется, чтобы организовать систему столь затейливо!

Давешняя убеждённость Николая в том, что новый дом на этом месте выстроят краше прежнего, претерпела колебание. Может, и краше прежнего станет новый доходный тучерез, но будет лишён загадочности, таинственного ореола. Однако Николай старался судить о серьёзных вещах взвешенно, а не по настроению.

– Нынче, поди, и посложнее умеют, – предположил он вслух.

– Не скажи, – живо возразил Алексей Кондратьевич. – Есть же секреты мастерства. Не сумел или не захотел мастер передать своего секрета – и, глядишь, последующим за ним приходится заново изобретать то, что ранее уже было продумано, наработано. Вместо прогрессивного движения получается топтание на месте или, хуже того, регресс, шаг назад.

– Но в нынешнее время всё делается не как бог на душу положит, а по науке, – озвучил Николай суждение, усвоенное ещё в школе и многажды читанное в журналах и книгах.

Господин Извольский прямо отвечать не стал – счёл, видно, неинтересным вступать в спор с невежественным собеседником по вопросу, для себя очевидному. А сказал следующее:

– Тут штучное строительство. За основу владелец был обязан взять образцовый проект – и взял, но внутри – уникальные решения. Эх! Исследовать бы! Коли уж сносить, так по кирпичику разобрать. Но как устроить это?

Счастье, что учредили Комиссию по изучению старой Москвы! Однако она только-только приступила к работе, пока раскачаются, пока заработает в полную силу… Я выступлю с сообщением, как только представится возможность… А пока одно утешительно: мы делаем то, что под силу нам самим… Стемнело. Тут не надо светить фонарём. Идём вниз: будем искать тайник.

После всех отвлечённых рассуждений прозвучало очень неожиданно про клад. Снова вся картина происходящего перевернулась для Николая вверх тормашками. К чему тогда возились со звуковыми… как их? Резонаторами?

В цокольном этаже рядом с «чёрной храминой» Алексей Кондратьевич стал с фонариком придирчиво изучать простенок.

– Я произвёл вычисления. Вот эта стена имеет ненормальную толщину. В углу она оправдана вентиляционным коробом, но остальное…

Даже выстукивать не потребовалось. Лишь слегка оштукатуренная, чтобы сливалась со стеной, обнаружилась узкая дверца, а за нею – что-то вроде кладовки. Там валялась метла из орешины и пучка перевязанных верёвкой прутьев. Исследовали тщательно, с азартом. Больше ничего.

Николай огорчился неуспехом поисков. А господин Извольский остался, как ни странно, очень доволен. Даже приподнятое настроение овладело им.

– Ты утверждал, что веришь в науку, – заметил он своему помощнику. – Правильно делаешь! Расчёты верны! Должны оправдаться и другие. На сегодня мы закончили работу.

Алексей Кондратьевич снова рассчитался двумя билетиками, и Николай не стал возражать, припомнив, как через силу вздымал костистого и высокого господина Извольского в зале. Если так пойдёт дальше, то заработок у господина Извольского будет получше, чем зарплата чернорабочего. А по утрам ещё разгружать вагоны. Жалко, зыбкие эти занятия, ненадёжные.