Впрочем, подумалось вдруг Болотину, ежели новосветские истинные вольные каменщики ведут своё начало напрямую от одного из старинных английских братств, находящихся вне системы великих лож, то это и вправду может сулить нежданные открытия.

– Не ожидаете новизны?

– Простите мою прямоту. До сих пор мне представлялось, что все масонские ложи мира, как ни назывались бы, что бы ни декларировали, а заняты примерно одним и тем же и соблюдают общие традиции. Хоть и немецкая система, и английская, и другие немало различаются иерархическими степенями, но законы орденские в основе одни.

«Прям, и о политесе нимало не заботится. Масонством своим не тяготится, однако прискучил, – думал американец. – Он – человек конкретного дела. Бездельными ритуалами и болтовнёй об улучшении человеческой природы разочарован. Но как сверкнул глаз, когда лишь слово произнёс: новизна!»

– Мы составляем подлинное исключение. Но я имею право открыть вам лишь малую толику: ложа крайне строго относится к соблюдению тайны.

«Дешёвая рисовка, должно быть, – думал Никита Ильич. – К чему этот североамериканец затеял хвастовство? Пора прервать беседу и вернуться в залу. Вряд ли будет прилично игнорировать возможность побеседовать в непринуждённой обстановке с Государственным секретарём, нарочно явившимся на приём ради русской делегации, и сенатором – хозяином дома, предпочтя обществу их и их семейств какого-то советника Моллисона, хотя и брата».

– Прошу вас, не раскрывайте тайн. Никоим образом не хотел бы оказаться причиной вашего преступления.

«Однако же и выдержка у этого господина! Ведь ему страсть как любопытно», – решил про себя Моллисон.

– Я не преступлю наших строгих правил, ежели вам как брату и равному сообщу лишь одно. Мы действительно строим. Наша деятельность по нравственному совершенствованию человеческого рода заключается в подлинном зодчестве. И гармонию, и просвещение мы несём своим методом. В оны дни тамплиеры создали готический храм, тем самым возвысив дух человеческий, дав возможность всякому заскорузлому сознанию воспарить к горним вершинам. Но мы не возводим храмов…

Моллисон внезапно прервал свою вдохновенную речь.

– Всё. Более ничего не могу произнести и вынужден отпустить вас для общения с более важными персонами. Пока вы не член Ложи истинных каменщиков, наши тайны для вас закрыты.

Никита Ильич от души рассмеялся.

– Да вы не просветитель, а прямо искуситель!

«Умный лис!» – отметил про себя американец.

– Скрывать нечего. Я хотел бы видеть вас истинным вольным каменщиком, – сказал он вслух с обезоруживающей простотой.

«Интересно, за кого он принял меня, что так старается? – подумал Никита Ильич. – Однако теперь я уехать не смогу, не узнав их секретов… Если секреты – не блеф, а существуют на самом деле».

– Наши правила, к большому сожалению, не допускают участия в собраниях мастеров из других лож. Возможен только переход, который требует соблюдения определённых условий. Однако из уважения к вашим глубоким познаниям и высоким душевным качествам вас ложа примет безо всяких дополнительных условий.

Болотин губу прикусил, чтобы откровенно не рассмеяться. «Да кто ты такой, чтобы давать подобные обещания? Ты не Досточтимый мастер ложи, не собрание мастеров, а всего лишь один из братьев, хоть и называешься каким-то там производителем работ!» – думал он.

Никита Ильич уже шагал один по аллее, на которой пышно цвели – среди августа! – припозднившиеся кусты. Богата природа здешняя – дышит теплом, обильна цветущими растениями, крикливыми птицами, яркими красками. Никита Ильич походя тронул красные бока каких-то плодов и вздохнул невольно. Представил, как румянится скромно рябина, как первые жёлтые пряди в кронах берёз поливает первый моросящий, серенький, уже похожий на осенний, дождь. Словно наяву, увидел мокрые земляные дорожки Царского Села, где мхом поросшие, где долгой тощей травой, где узловатые корни торчат… Отчего тянет прочь от яркого и богатого чужого в бедное и неброское своё отечество? Велика сия загадка человеческой души!

«Однако же как эти люди желают заполучить меня! – продолжал он свои рассуждения. – Определённо, приняли за более важную птицу, нежели я есть. Никакой беды нет в том, чтобы стать истинным вольным каменщиком. У нас-то в братствах всё одно – безделие да болтовня! Брюсово наследство, оно же дар Новикова – единственное подлинное масонское чудо – и то распылили впустую по собственному невежеству».

Никита Ильич давно был разочарован практическим воплощением того масонства, в коем грезил некогда обрести смысл жизни. Он получал первые посвящения с душевным трепетом, с чаянием, что теперь откроется ему новый, потаённый мир, и новое дело, объединившее братьев, станет делом его жизни. Ведь неладно в мире, неладно люди живут между собою, много тьмы в умах, чёрствости в сердцах. Нет в человеческих сообществах ни равенства, ни свободы. А привнести их должны те, кто уже достаточно возвысил свой разум, но привнести не кровавым французским путём, а средствами просвещения народа и при помощи тайного влияния на рычаги хозяйствования и управления страной.

Это не про политику вовсе. Приближаться к власти масонам заказано, хоть нынешние из кожи лезут, чтобы поучаствовать в государственных делах, никакой устав им не указ. А требуется влияние на организацию жизни, всех форм отношений между отдельными людьми, между сословиями. Не всегда надобно переменить правителя той или иной страны, чтобы переменить в ней жизнь. Это, ежели задуматься, даже нежелательно. Лучше переменить вокруг правителя саму структуру управления. А поставить ли правителя в известность о совершающихся преобразованиях, нет ли – зависит от личных качеств его и личных отношений его с реформаторами.

Даже мысленно Болотин избегал произносить «государь, государя», а предпочитал размышлять об отвлечённом «правителе». К государю императору Никита Ильич относился всё ещё с большим почтением.

Николай хмуро смотрел в пол.

Ещё не поздно наняться на строительство трамвайных линий. Зовут на хорошее место. Да после болезни тяжеловато приходится. Но есть ради чего перетерпеть. Мало, что заработная плата – жильё! Новый, чистый, разгороженный барак – плохо ли?! Главное: верная возможность в скором времени перейти в учётчики. Тогда – прощай, тяжёлый ручной труд с киркой и заступом, прощайте, тачки, гружённые камнями, увесистые рельсы и шпалы. Слюнявь карандашик да черкай цифры в книжечке. На пасхальной неделе побывал бы дома и вернулся. Да, не перекопает матери огород, зато сможет регулярно отправлять деньги. Рабочий день от и до, с осени можно по вечерам учиться. Ещё интересно строить электростанцию; тоже можно бы попробовать наняться.

А тут что за занятие? Зыбкое, непостоянное. Странный господин Извольский сегодня радуется клочку материи, завтра – тому, что нашёл в стене горшки, замурованные для звукового резонанса, и пустой тайник. Ладно бы! Но теперь он готов прыгать от радости, что в очередном особняке – котором уже из обследованных? пятом? нет, шестом – не оказалось ни особого зала, ни тайника. Что это означает? Что он ищет? Зачем? А самое плохое – что впереди – никакой ясности.

Поиски рано или поздно кончатся. Положим, особняков, в которые господина Извольского согласятся впустить для исследований их хозяева, арендаторы или агенты по сдаче внаём, в Москве ещё полно. Но комиссия по изучению старой Москвы, для которой старается Алексей Кондратьевич, преследует определённую цель, о которой Николаю ничего не ведомо. Сделав своё дело, господин хороший думать забудет о помощнике.

Осенью Николаю всё равно придётся искать постоянную работу…

– Тут всё. Идём во флигель. Для очистки совести надо и его на всякий случай осмотреть, – бодро распорядился Алексей Кондратьевич.

– Что мы ищем-то? – осведомился Николай, не двинувшись с места и по-прежнему глядя в пол.

Господин Извольский опешил.