Николай напряжённо кивнул. Вроде ясно, но не всё. А вот что не ясно?

Господин Извольский сделал передышку, чтобы глотнуть чаю и прожевать кусок пирога.

– А что за группы? – спросил Николай, подумав. – Вы как решаете, что вот эти дома надо соединить, а те – отдельно?

Алексей Кондратьевич одобрительно улыбнулся.

– Тут ответ не прост. Оснований для группировки не мало можно выделить.

Из ответа господина Извольского следовало, что дома, которые они вдвоём облазили, общупали и обмерили, можно поделить на построенные обычно или с особым тщанием, на имеющие тайные помещения и не имеющие таковых, на выстроенные сразу после сожжения Москвы во время Отечественной войны с Наполеоном или же до сожжения, а также двадцатью годами позже французского нашествия. Ещё на некоторых есть особые знаки, а другие снаружи вполне обыкновенны… То есть особняков посетили всего шесть, а делить их на кучки в зависимости от разных особенностей, им свойственных, можно до второго пришествия.

Идея «систематизации» представилась Николаю весьма занятной, однако он по-прежнему не имел понятия о том, для чего это всё делается, и ждал разъяснений. Про тайные знаки, что расположены у всех на виду, про «чёрную храмину», про тайник, переделанный в кладовку.

Алексей же Кондратьевич вдруг стал молчалив и вернулся к еде. Крепкого чая каждый подлил себе уже по три раза. Убедившись, что чайник опустошён, господин Извольский потребовал счёт. Неужели более ничего не расскажет?

– Пойдём прогуляемся. Дальнейшая история – не для любопытных ушей. Я ведь главного тебе ещё не рассказал.

Не сговариваясь, они повернули к Охотному ряду. На тротуаре, как всегда, было не протолкнуться: рабочий день закончился, и весенний вечер вступил в свои права. Звенел трамвай, ржали лошади, роскошные моторы нелепого вида тарахтели и издавали резкие гудки. На перекрёстке отчаянно свистел и размахивал руками постовой регулировщик, но это слабо помогало. Извозчики кричали дурными голосами зазевавшимся прохожим и собственным собратьям, чтоб правили разув глаза. Пахло дёгтем, конским навозом, соломой. Откуда только берётся в большом городе этот вездесущий запах соломы?! Бог весть. Шли, обгоняя, лавируя, а то и расталкивая друг друга, горластые компании, нежные парочки. И весь густой городской замес залит, как огурцы рассолом, победительной весенней свежестью. На улицу неприметно опускались прозрачные сумерки. Небо было ещё светлым, и фонарей ещё не зажгли, зато призывно заиграли электрическими огнями витрины магазинов, двери ресторанов – где роскошнее, там и ярче.

Так спокойно, так уверенно и уютно, как среди московской горластой толпы, плывущей в облаке ароматов дёгтя, весенней земли, пробуждающихся растений, в тёплом свете электричества и газа, Николай не чувствовал себя даже на лесной опушке за околицей родимой деревни.

– Приводилось ли тебе слышать о масонах?

– Слышать не слышал, а читать читал, – ответил он с достоинством своему высокообразованному собеседнику.

– Как то есть? Что читал? – не скрыл удивления господин Извольский.

Заноситься было особо не с чего, и Николай ответил просто:

– Да в «Энциклопедическом словаре» есть статья «Масоны».

Алексей Кондратьевич на сей раз подавил уничижительное для его собеседника удивление и спросил тоже запросто:

– В котором?

– В любом, пожалуй, – резонно заметил Николай, – но я мальчишкой всё читал Павленкова. Давеча брал в библиотеке «Настольный словарь для справок» Феликса Толля. Там подробнее.

В библиотеку он ходил зимой. Осенью позапрошлого года впервые приехал в Москву, устроился работать грузчиком при ткацкой мануфактуре. Приходит поезд – надо выгрузить тюки с сырьём – какие сразу на телеги, какие на склад у станции. Поселился в бараке в Бережках, недалеко от товарной станции новой – Брянской – железной дороги. В земляном этаже сильно пахло сыростью из-за недавнего наводнения, зато дёшево. Спать можно, а остальная жизнь – на воздухе. Работа иной раз выпадала на день, другой – на ночь. Урывками Николай осваивал местные развлечения. Не так много их оказалось: электротеатр, гулянка, кабак. Электротеатр Николай оценил по достоинству, а ради остального не стоило перебираться в Первопрестольную из деревни. Денег он заработал бы и без отхожего промысла – мастеровым: принял бы приглашение брата заняться плотницким делом… В Москве ещё были великолепные народные дома со своими театрами, библиотеками, групповыми занятиями по увлечениям. Но то – при крупных заводах и фабриках, для своих работников хозяева строили.

Большинство рабочих выбирались с окраины в город только по воскресеньям. Но занятие грузчика, иной раз оставлявшее свободным день, и человечность фабриканта, установившего всего лишь девятичасовую занятость, чем, кстати сказать, славилась именно Москва, позволили Николаю чаще бывать в центре города. Туда и обратно – пешком: от Дорогомилова через Бородинский мост не дольше получаса, и никаких транспортных расходов. Он и в театре побывал: за 33 копейки на галёрку – вполне можно, не каждый же день. И сиживал, вместо кабака, в приличных чайных, в аккуратных харчевнях. Но больше ходил по городу, смотрел, впитывал впечатления.

Выяснил, что есть прекрасная возможность учиться, поступив в университет Шанявского, только-только открытый. Для начала – на научно-популярную программу, а после – на академическую. Правда, диплома не дадут. Но это – пока; потом, может, чего и переменится. Зато обещали твёрдые знания. Стоимость – четыре с полтиной в месяц. Можно выкроить и с небольшой заработной платы, если хорошенько затянуть пояс. Однако для учёбы требовалось подыскать работу с твёрдым графиком, чтобы иметь свободные вечера. Николай решил отложить это дело до следующего года: лучше же учиться с начала курса, а не с середины.

Пока, чтоб не терять времени, занимался самообразованием. Для этого вполне подходила публичная библиотека. Тут и зимние морозы ударили. Не особенно разгуляешься. Так что сиди себе в тёплом читальном зале да просвещайся. Николай привык черпать самые точные сведения из энциклопедического словаря. Вот и в библиотеке начал с освоения разных справочных изданий.

Весной поспешил в деревню – помогать близким. Весенние работы на земле – всегда и тяжёлые, и объёмные, и срочные. Следующей осенью Николай опять поселился в Дорогомилове и для начала вновь устроился грузчиком, но на сей раз твёрдо уговорился с нанимателем о свободных вечерах.

Можно бы пойти на завод или фабрику. Квалифицированный труд лучше оплачивают. При спальных корпусах для рабочих есть столовая, прачечная, кое-где и больницы. Правда, народу, как и в захудалом бараке, где сам он ночевал, по сто человек в одном помещении. Кроме двухъярусных коек – стулья да табуреты, и то не при каждой кровати. И ещё, рассказывают, надзиратель следит, чтоб не держали ни под кроватью, ни на стуле личных вещей, кроме одежды. Фабричная работа совсем не нравилась Николаю: нудно, однообразно – отупляет. Ему обещали место в бригаде, занятой на строительстве газопровода: Москва семимильными шагами газифицировалась. Вот это увлекательное дело! И перспективное. Решил ждать, когда возьмут в бригаду, а покуда стал слушателем народного университета Шанявского.

Всё бы хорошо, если б в ноябре не свалился с воспалением лёгких. Ох и трепало его! Чтобы не киснуть в сыром полуподвале, всё равно тащился пешком в город, а там – где ж ещё согреешься? – шёл в публичную библиотеку и дремал над какой-нибудь книжкой. Посещать занятия в университете перестал, потому что из-за кашля ни одной лекции не мог дослушать хоть до середины, нужно было выходить, чтобы не мешать другим. До Масленой всё шло наперекосяк, еле перебивался. Болезнь то отпускала, то возвращалась. Подрабатывал через силу, лишь бы не помереть с голоду и оплатить жильё.

К весне затянувшаяся болезнь отступила, оставив после себя старческую одышливость и слабость. Пришлось искать физически не тяжёлое дело. А такое не вдруг найдёшь. Вполне мог бы работать конторщиком или учётчиком, однако без него грамотных в Москву приезжало навалом; тёплые места давно порасхватали. В типографию? Мечта, а не работа, особенно если со временем станешь наборщиком. Николая, как хорошо знающего грамоту, наверное, взяли бы. Но в типографии наглотаешься свинцовой пыли, а грудь и так слабая пока. Сперва надо как следует выздороветь, не то заработаешь чахотку, а пожить ещё охота. Интересно жить-то!