Какая-то старуха толкнула ворота. За ней шла женщина крупного телосложения, скорбная, как Богородица.

– Добро пожаловать, Ми́рена! Добро пожаловать, Спифу́рена!

У обеих сыновья были на фронте, и разговор пошел о них. «Получила письмо?» – спрашивала одна другую. «Что он тебе пишет? Моего видел?». Мне они тоже сказали несколько слов, вспомнили моего покойного отца, которого знали совсем маленьким.

Пришли еще несколько женщин: одни из них жили рядом, другие – подальше. Они узнали, что тетя вернулась из города, и надеялись услышать что-нибудь про войну, на которой и у них тоже был кто-нибудь из сыновей или родственников.

– Ох, как там они, бедняги? – сказала одна из солдатских матерей.

– Ох! Ох! – вздыхали все они, как одна, причем те, у кого детей не было, вздыхали громче.

– Сделал бы Ты что-нибудь и для нас, Господи! Или Ты про нас совсем позабыл?

– Замолчи, Катерина! – сказала тетя. – Милости нужно просить у Бога, а не правосудия.

– Ты что: думаешь, Он нас слышит?

– Прикуси язык! Он все слышит, Всемогущий. Ничто не свершается без воли Его.

– Ах, счастливица! Успокоила мое сердце.

И они снова облегченно вздохнули. Бог представлялся им капитаном у штурвала: корабль плыл по бурным волнам и причаливал в безветренной гавани.

Пришла упитанная девушка, со щеками цвета померанца, с грудями, которые так и рвались наружу из кофточки.

– Добро пожаловать, Алые Губки! – поприветствовала ее тетя.

– Волосы у тебя, как ножевые удары! – сказала ей вполголоса одна из женщин, и с восхищением, и в то же время насмешливо.

– Не смейся надо мной, матушка!

– Какая чувствительная! Яйцо ее укололо!

– Ну же, мои милые, давайте беседовать ласково! – сказала тетя.

– Ласки нам хватает. Или не хватает? – сказала первая женщина, прикоснувшись к колену девушки.

Спифурена заговорила о своем первенце Или́асе, который был на фронте, в одной роте с Левтерисом. Она очень настрадалась при родах, и перенесенные мучения, казалось, сделали этого сына самым дорогим ее сердцу. Про второго своего сына, Миха́лиса, которого тоже призвали для прохождения армейской выучки, она пока что словно совсем забыла.

– …Так больно было, что я кусала свою косу, чтобы не закричать. Ребенок не выходил! Родственницы и подруги распахнули все окна и двери, распустили себе волосы, развязали все узлы, которые только были, раскрыли сундуки, выпустили птиц из клеток, вынули ножи из ножен… И все кричали: «Выходи, дракон9, выходи! Земля тебя приглашает!». Но ребенок все медлил, пока я не дала обет святому Элевферию, помощнику рожениц.

– Твои муки пошли ему только на благо! Какого молодца родила! – искренне, от всего сердца сказала тетя.

– Так пусть же он живет тебе на радость! Чтоб ты встретила его счастливо! – добавила одна из женщин. – Чтобы все мы встретили наших сыновей счастливо!

– Аминь! Аминь!

– Только бы увидеть его у двери родного дома, а там и умереть не жалко! – взволнованно сказала Спифурена.

– Не накликай беды! – с укоризной сказала тетя. – Лучше дай обет, а дурных слов не нужно.

– Правильно. Поставлю святому лампаду в его рост… А для вас, за ваши добрые слова, накрою стол, да такой, что вы и не слыхали. Тарелок понаставлю в три круга!

– Ждать уж недолго осталось, – сказала старуха, у которой была куриная слепота, и поэтому она видела ночью лучше, чем днем. – Богородица открыла мне во сне, что война закончится к сентябрю нынешнего года.

– Ах, дай то, Матерь Божья!

Мирена была задета за живое, слушая, с какой гордостью Спифурена говорит о сыне, и потому принялась расхваливать своего:

– … Мой Спи́рос, когда в один день бывало две гулянки, – к примеру, в Лу́тра и в Пиги́, – плясал без устали на обеих. Он, как орел, летал из села в село, и никто даже не замечал, когда он исчезал, а когда возвращался.

– Эх, умели они и бегать и прыгать, бедняги! – сказала еще одна женщина. – Моего вот однажды обручили насильно в Месаре́, когда он отправился туда на конскую ярмарку продавать нашего мула. Днем и ночью держали его запертым в доме, не позволяя и носа высунуть. Девушка поставила вокруг его кровати горшки с цветами, сидела у его ног и все пела. А он накануне венчания говорит им: «Разве жениху можно идти под венец, не искупавшись? Пустите меня попариться в бане!». – «Нет! Нет! Ты и так хорош!». Тут молодец как прыгнет из окна прямо на улицу, и только его и видели!

– Разве так порядочные парни поступают?

Это сказала молоденькая девушка, которая вот-вот должна была выходить замуж и была сильно влюблена в своего жениха.

– Когда я была обручена с Костанди́сом, однажды его оставили ночевать в нашем доме. Мать постелила для нас в комнате рядышком две постели, а между ними положила дощечку. На другой день мы пошли гулять. Ветер сорвал у меня с головы платок и унес в сад. Костандис, не раздумывая, перепрыгнул через стену и принес мне его. «Ну и ну, – говорю я ему. – Через дощечку перепрыгнуть не сумел, а теперь показываешь удаль тем, что оседлал высокую стену?». А он отвечает: «Это же – вопрос чести!».

– Ну, будет! Разве кто тебе поверит? – сказала одна из соседок.

– Клянусь страхом, которого я натерпелась в первую ночь в его объятиях, все было так, как я рассказываю!

– Животное своей силы не знает. А человек знает и сам ею распоряжается. Вот что значит «человек»! – сказала тетя.

Она задумалась на мгновение и добавила, сделав вид, будто не замечает меня:

– Парень должен быть безупречен, как соловей, а тот, кто сразу же ступает по собственным нечистотам, – дохлятина.

Мирена собралась было что-то ответить…

«Бррр!..». Ах, что это было! Нам показалось, будто ворота рушатся.

Чертополох толкнул мордой верхнюю створку ворот и просунул голову во двор.

– Добро пожаловать! – сказала тетя, и лицо ее прояснилось. – Я дала его твоему мужу, – обратилась она к Каридене, – чтобы он не будил ревом моего племянника, а ему захотелось в старый хлев!

Рядом с ослиной головой пролезла волосатая рука и схватила животное за уши. Пространство в верхней части ворот опустело, но тут же в нем появилась другая голова. Мы тут же узнали кир-Фотиса и приветствовали его как победителя.

– Постой! Да постой же! На, возьми пучок сена! Пусть полакомится! – крикнула тетя.

Все засмеялись. На какое-то время воцарилось молчание.

– Ну, вот!.. – сказала Алые Губки. – Зорби́на пожаловала!

Босая, смуглая, как цыганка, женщина вошла во двор. О ее приближении догадались по звуку шагов: ее загнувшиеся ногти стучали по мостовой, словно камушки.

– Добрый вечер, почтенные женщины! Удачи вам!

– Добрый вечер! Присаживайся, – ответила тетя.

Пришедшая опустилась на колени в углу, прислонившись спиной к водоему.

– Это правда, Зорбина, что ты выпила вино, которое нашла в могиле своего мужа, когда переносила останки?10 – спросила, посмеиваясь, Мирена.

– Так оно же в бутылке было, не испортилось!

– А молилась ли ты за покойника, Зорбина?

– А то как же? «Добрая душа, белые кости!» – говорила я за каждым стаканчиком.

– Любят тебя, потому и дразнят, – сказала сострадательно тетя.

Я думал о другом и не слышал, что ответила Зорбина. Взгляд мой был устремлен к зеленой ящерице, прильнувшей к стене над светильником. Она застыла там неподвижно, выпучив глаза, а ночные бабочки сами залетали ей в рот.

– Тетя Русаки! Смотри! Она ест бабочек!

Я ожидал, что она возьмет свою сандалию и прихлопнет убийцу. Разве жизнь не прекрасна даже для муравья? Но нет, тетя этого не сделала.

– Оставь ее. Пусть делает то, чему научил ее Бог. Разум есть только у человека.

И она вернулась к прерванной беседе. Я все так же смотрел на стену. Я услышал, как тетя втянула что-то в себя обеими ноздрями, а затем чихнула. Я повернулся и увидел, как она закрыла деревянную коробочку и сунула ее в карман нижнего белья. На эту коробочку я обратил внимание уже несколько раз.