В комнату вошел на цыпочках дед.

– Он в полном порядке. Проснулся уже, – сказала тетя.

– Тебе лучше, Йоргакис?

Я не ответил. Когда дед входил, на все набегала тень.

– Заберу его к себе, – сказала тетя. – Мы уже договорились.

– А врач у вас в деревне есть?

– Боже упаси! Бедняки не болеют.

«Значит, тетя – бедная? Может быть, ходит милостыню просить?».

По моим глазам тетя догадалась, что за мысль пришла мне в голову, и сказала:

– Не бойся, сынок. Ни в чем у тебя недостатка не будет. Земля хлеб дает.

Но я уже принял решение: уйду с ней, хоть на край света.

– Не выдержит он там! Он совсем нелюдимый, – сказал дед, поглаживая свою бороду.

– Оставь его в покое, дитя невинное! Он – не такой, как взрослые. Мир сотворен для детей!

– И твоего я тоже знаю: дикий баран! – ответил дед, несколько задетый.

– Такими их делают горы. Кланяться не научены.

– При третьем поклоне падают врата сераля. Не слыхала?

– Что нашим детям до сераля? Лучший кров над головой – дерево.

– Больно умная ты, дорогая Русаки. Поглядим, что выйдет из этого звереныша, которого ты вернула к жизни.

– Поглядим, сьор Дими́трис, поглядим. Извини, что стала на его сторону. «Кожа у моего ребенка, как шелк!» – говаривал еж.

Я засмеялся: никогда еще не приходилось мне слышать таких выражений.

– Смейся, мой мальчик. Раскрой сердце пошире! Ничего плохого в этом нет.

Дед глянул на меня строго.

Я схватил тетю за руку и сказал твердым голосом:

– Я вас не люблю, дедушка! И мама вас не любила.

Он что-то пробормотал себе в бороду. Должно быть, что-то очень обидное, потому что тетя поднялась со стула и нахмурилась:

– Лучше останемся друзьями, сьор Димитрис. К чему ссориться?

Сказав это, она указала на меня взглядом.

Дед затворил за собой дверь без слов. Мы слышали, как он спускается по лестнице. С каждым его шагом в доме становилось легче.

– Тетушка! Я уже говорил, что люблю тебя?

– Говорил. И я тебе говорила. Ничто нас не разлучит, разве что смерть.

– Тетушка, а далеко деревня, куда ты меня заберешь?

– Знаешь гору Псилорит3?

– Ее видно из окна нашей гостиной.

– У подножья этой горы находится Пиги́4. А сама гора высится прямо над нами. Мой покойный муж свистел с порога нашего дома, и стадо с колокольчиками на шее бежало оттуда.

– Мой дядя был пастухом?

– Было у него несколько коз.

– И что с ними стало?

– Эх, гора их обратно забрала. Потеряли хозяина и ушли с дикими.

Неведомый мир открывался передо мной. Тетя стояла рядом с волшебной палочкой в руке и делала его кротким и желанным.

– А нера́иды5 в ваших краях есть?

– Разве без них можно?

– А детей они обижают?

– Зачем же им детей обижать, сынок? Если повстречаешь их, нужно только сказать: «Мед и молоко на вашем пути!».

– А мне говорили, что духов нужно бояться!

– Никого не нужно бояться, сынок, кроме Бога… да еще людей, которые не боятся Бога.

«Что ж это за люди, которые не боятся Бога?».

– Ты имеешь в виду разбойников, тетушка?

Она растерялась, задумалась на минуту и сказала:

– Я их назову тебе всех – одного за другим, только сперва нужно подрасти.

– А если они меня до того обидят?

– А я где буду? Среди трав, что ли?

– Каких еще трав?

– Видишь ли, иногда я хожу собирать травы, которые мы будем кушать.

Мир, который мне предстояло познать, уже успел повергнуть меня в изумление. Я знал уже съедобные травы и нюхал их медовый запах, когда их варят. Однако до того, что женщины ходят собирать их на горных склонах, я не додумался: мне казалось, что их выращивают в огороде, как капусту.

– Многое предстоит тебе узнать, сынок… На что похоже дерево, на котором растет картошка? – спросила тетя, и глаза ее лукаво заискрились.

– На яблоню!

Она улыбнулась, и на щеках у нее появились две ямочки.

– А вот и нет!.. Картошку, Йоргакис, сажают, а затем выкапывают из земли мотыгой!

Я почувствовал, как уши у меня пылают.

– Эх, я ведь тоже много чего не знаю, – сказала тетя. – Грамоте меня не учили! Когда Левтерис присылает письма с фронта, я хожу к учителю, и тот мне читает.

– Теперь я буду тебе читать! – сказал я и приподнялся с подушки: я даже подумать не мог, что буду состоять в переписке с моим кумиром!

– Вот видишь! Ты – мне, я – тебе. Там, вверху, мы будем жить, по-царски!.. Ну, а теперь довольно разговоров: закрой глазки и спи.

– Можно я буду держать тебя за руку?

– Нет. Во время сна ты будешь один… пока не пойдешь под венец.

«Что еще за венец? И кто тогда будет держать меня за руку? Чудеса!».

Меня клонило в сон, и я сдался ему на милость, устав от расспросов.

Я просыпался в новом мире! До самого выздоровления я пребывал между светом и тьмой, не зная, что из них удержит меня. Сон мой был наполовину смертью. А теперь я шел над рекой света. «Шел», – это только так говорится. Я ехал на ослике, а белоснежный свет был пыльной дорогой. Следом шел другой ослик, на котором ехала тетя, а позади – погонщик. Два вьючных животных оставляли в пыли следы, по которым шагал человек, затаптывая их своими стопами. Иногда от обилия света путник и животные поднимались в воздух: они передвигали ноги, но земли не касались. Тогда старик Фо́тис Кари́дас сильно хлопал ладонью по крупу Чертополоха, – назову уж их обоих по имени, – как, бывает, бьют по какой-нибудь вещи, чтобы та стала на место. Ослик снова отыскивал землю и принимался подминать ее копытами, поднимая при каждом шаге облачко пыли.

Мы проехали мимо каких-то скоплений домов, которые невозможно назвать деревнями, и выехали на открытую равнину, где сады спускаются до самих волн. Слева показалось море. Я перекинул ногу через седло и, свесив обе ноги с одной стороны, стал разглядывать горы справа. Тетя пустила своего ослика быстрее и подъехала ко мне.

– Эта местность называется Платанья́. Посмотри, какие здесь огромные деревья, Йоргакис! Где есть вода, там и платаны растут.

Я не ответил. Море, которое я чувствовал у себя за спиной, раздражало меня.

– Дальше будем проезжать через виноградники, – продолжала тетя. – Поедим свежих ягод и утолим жажду.

«Откуда она знает, что во рту у меня пересохло?».

– Но мне не хочется пить!

– Хочется! Нам обоим хочется! Солнце припекает.

Я успокаивался, чувствуя на себе ее взгляд.

– И перекусим чем-нибудь! – добавила тетя.

Знала ли она, что говорила? Какой инстинкт направлял ее? Чтобы отвлечь меня от тягостных мыслей, она пробуждала во мне голод и жажду.

– Видишь золото, покрывшее склон? – спросила она меня дальше. – Это – чертополох. И он тоже расцвел!

Мы проезжали мимо каких-то глинобитных домишек, стоявших за садами. Жимолость и кусты диких роз обрамляли их, а в окнах красовалось несколько горшков с базиликом. Желтый жасмин образовал у одной из дверей беседку.

По тропам стелились какие-то лиловые полевые цветы, поблекшие от солнца.

– Что это за цветочки, тетя?

– Христос и Матерь Божья! Ты что, мальв не видел?

Мальв я еще не видел, хотя от природы был любознателен ненасытно. Когда я спрашивал учительницу в городе о той или иной звездочке земной, она отвечала: «Это цветочек!». – «А какой цветочек?». – «Цветочек!». Так вот, любознательность моя постоянно оставалась неудовлетворенной.

По дороге нам попался мостик. Ослики свернули в сторону, словно испугавшись переходить по нему. Они спустились в овраг, прошлепали по речушке, которую можно было перейти вброд, и вышли на противоположный берег, стуча копытами по мокрой земле. Мне вспомнилась другая моя учительница, учившая нас прыгать и танцевать, нещадно колотя по клавишам фортепиано. Бросив на зеленый ковер веревочку, она кричала нам: «Посмотрите, дети, как речка течет по лужку!». Мы перешагивали через веревочку, стараясь не замочить ног. «Посмотрите, дети, на это дерево! Давайте вскарабкаемся на него!» – говорила сразу затем учительница. «Деревом» была стоячая вешалка для одежды.