* * *

Глухо шумит ветер в кронах столетних сосен. Потрескивает, дымится в костре сырой хворост, зыбкие красноватые блики ложатся на пушистые хвойные ветви, на задумчивые и суровые лица партизан. И, кажется, просто из сердца плывет тихая, суровая, как наша правда, песня:

В темной роще густой

Партизан молодой

Притаился в засаде с отрядом,

Под осенним дождем

Мы врага подождем —

Нам спешить-торопиться не надо…

«Партизан молодой»… Это о нем, о Витьке Буром. Когда, в какие минуты он стал народным мстителем? Может быть, тогда, когда прославленный испанский коммунист майор Гарсиа учил его, как обращаться со взрывчаткой, запалами, как пускать под откос составы и беззвучно снимать часовых?

— Так мы делали под Барселоной, под Мадридом, под Уэской!.. Фашисты везде одинаковые — и там, и здесь! Одна им дорога — в ад! — И вспыхивали в яростном восторге жгучие глаза инструктора.

Гремели, проносясь, подмосковные электрички, тяжело пыхтели воинские эшелоны с техникой, дымились «буржуйками» теплушки — на запад, на запад! — и в поездах тех никто не знал, что именно в эту секунду под колесами у них сработал холостой заряд, заложенный курсантом Бурым.

Шли беспрерывные, изнурительные, ускоренные занятия. Так надо. Для фронта, для Победы.

Ни жена, ни сестра,

Нас не ждут у костра.

Мать родная нам стол

           не накроет —

Наши семьи ушли,

Наши хаты сожгли,

Только ветер в развалинах воет…

…А может быть, он тогда ощутил себя настоящим партизаном, когда чумазый молодой летчик во тьме фюзеляжа пожал им, всем десяти, руки, окинул взглядом — понимающим и сочувственным, и распахнул дюралевые дверцы:

— Успеха вам, братишки! Даст бог — свидимся!..

Привычно стрельнуло за спиною, хлестнуло в лицо ледяным ветром, заскользил парашют в сплошной темноте над чужой, над своей! — над родной с детства украинской землей — во вражеский тыл, в неизвестность, в ночь… Над той землей, что не покорилась злым пришельцам.

Нет, он значительно раньше почувствовал себя народным мстителем. Пыльные дороги страшного августа 1941 года забросили курсанта Киевского речного техникума в запорожские степи. Пробирался он, одинокий парнишка, в изодранной флотской фланельке, вдоль изуродованной бомбами железнодорожной колеи близ станции Токмак. Брел подчас по колено в золотом зерне пшеницы, вывернутой из вагонов взрывами фашистских авиабомб, а вокруг пылали, пылали, пылали составы. И вдруг остановился, окаменев. Прямо из зерна, из золотистого холмика торчала детская ручонка. Мертвенно-белое сияние фашистских «люстр» высветило скрюченные пальчики с землей под ноготками.

Разбомбили эшелон с эвакуированным детским домом. Долго Витька Бурый смотрел на эту ручку. Тогда вот, наверное, и стал он мстителем. И даже не в тот миг, а значительно позже, когда первый оккупант, на голову выше его, Виктора, рухнул, как сноп, от молниеносного удара «финки», и когда первый эшелон с гитлеровцами — на испанский манер, но уже по-настоящему взорванный его, Виктора, руками, в страшном скрежете и громе полетел под откос; как скорлупа орехов, трещали вагоны, полыхали цистерны, а все вокруг пылало и пылало…

На дороге большой

Подле рощи густой

Золотистый рассвет занимался —

Там немецкий обоз

Полетел под откос

И на собственных минах взорвался…

«…И вот надвинулись тучи и закрыли луну, стало темно, и мы поползли. Почти у самых рельс залегли. Со стороны будки часового послышалась немецкая речь — шел патруль. Что делать? Назад вернуться не успеем, нас заметят, а если не заметят, то задание все равно не будет выполнено. Решение принимаем быстро и единогласно: патрульных снять!

Три тела словно вросли в откос насыпи, слились с ночной мглой. Мышцы напряжены до предела. Вот два силуэта в шинелях и касках, с автоматами наизготовку, поравнялись с нами. И вдруг, словно возникнув из-под земли, рванулись к ним три тени. Молнии ножей… — и все кончено.

…Виктор Бурый быстро вырыл яму под рельсом, заложил взрывчатку… а издалека уже долетало натужное пыхтенье поезда, который быстро приближался…»

Это строки из воспоминаний неразлучного боевого товарища Виктора Михайловича, сталевара завода «Динамо» Виктора Перякова, которого, к сожалению, уже нет в живых…

Таких эшелонов на личном счету партизана Бурого — девять. А сколько уничтожено карателей, взорвано автомашин и мостов, потоплено барж с украденными оккупантами сокровищами — не сосчитать. Трижды забрасывало командование Виктора Михайловича в тыл к врагу: в Киевскую, Черниговскую области, в Закарпатье. Прошел он путь от рядового партизана, инструктора минно-подрывного дела, до командира отряда, а со временем — до начальника штаба партизанских соединений «Карпаты». Дрался в том самом отряде, в котором в начале войны сражался и погиб Аркадий Гайдар. Воевал рядом с прославленными руководителями партизанского движения Сидором Артемьевичем Ковпаком, Александром Васильевичем Тканко, славным сыном немецкого народа Робертом Кляйном, дважды Героем, нашим земляком легендарным Федоровым, дважды Героем, летчиком Владимиром Лавриненко, с бесстрашным партизаном — известным казахским писателем Касимом Кайсеновым, которого все партизаны Приднепровья величали почему-то не иначе, как «наш Вася»…

Бинтовал раны — свои и товарищей. Хоронил боевых друзей. Мстил палачам, изменникам и подлецам, и навсегда остался верен святым законам справедливости. Навсегда.

Приходите, друзья, во двор, где давно не живет Виктор Михайлович. Адрес — улица Серова, 1а. Поглядите, как цветут каштаны, восходя к небу белыми свечами. Чисто-чисто. Бело-бело. Это мы посадили. Мы и он…

…Когда дописывались эти строки, из Киева пришла скорбная весть — Виктора Михайловича Бурого не стало. Он умер, как птица на лету, — от разрыва сердца. Он не прочтет этого очерка, но весной в нашем дворе зажгутся белые свечи каштанов. Жизнь, которую так любил Виктор Михайлович, продолжается.

МАТЬ

В семнадцать лет сыновья уходили на фронт.

Первым — Николай.

Потом Митя.

Отец ушел раньше.

* * *

Я был подростком. И этой дорогой ходил в школу: нашу 2-ю мужскую «гвардейскую» заняли под госпиталь, и нас, пацанов, к великой радости, распределили по женским школам. Впрочем, строго блюдя мужское достоинство, мы не афишировали свои чувства…

Я попал в 81-ю женскую и теперь ходил в школу по улице Серова. И каждое утро на углу улицы Серова и проспекта Карла Маркса у проходной треста «Южэлектромонтаж» встречал пожилую женщину-вахтера.

— Доброе утро, Наталья Евсеевна!

Она улыбалась нам издалека, и когда улыбалась, вокруг глаз разбегались солнечные морщинки.

— Здравствуйте, «гвардейцы» разжалованные! А ну, подставляйте ладони!

И сыпала нам полные пригоршни душистых, по одной ей известному рецепту каленных семечек.

Был тяжелый год. Только что отгремела война. Было голодно.

Не ищите сейчас этого дома на улице Серова. На его месте выстроен ресторан «Юбилейный»…