Люди все идут и идут. Старики, женщины, дети…
Топает, прихрамывая, Владлен Николаевич Анчишкин, и вся его сутулая фигура издали очень напоминает аршин землемера, чуток наклоненный вперед. А вообще-то бывший комбат, как мне известно, никому и никогда не кланялся.
Семенит, позвякивая анчишкинскими наградами, Виталька-пионер. Дай бог и тебе, сынок, чтобы ты никогда, никому — даже пулям, не кланялся! Ослепительно сияет на его груди орден Александра Невского.
Идут испанцы, украинцы, русские…
Тут, на плоском, низком берегу, почти у самой белоснежной соленой кромки — изуродованный взрывами и временем, необычной, круглой формы окоп. Как будто те, кто вырыл его, ожидали врагов со всех сторон — с юга, с востока, с севера и с запада. Правда, сейчас это уже не окоп, а просто — круглая, плоская яма. На дне — груды винтовочных и автоматных гильз, позеленевших, старых, а вокруг них — живыми темно-алыми сгустками полыхают тюльпаны и маки. Много лет приходили сюда шубинцы, отдавая дань уважения безымянным героям, — тем, кто принял смерть на скользком сивашском берегу в бою с врагом, который был в десятки — нет, в сотни, в тысячи раз сильнее. Те немногие жители затерянного в степях небольшого крымского села, которым посчастливилось остаться в живых, хорошо помнят, как в далеком марте 1943-го двое суток не смолкала на побережье пальба, как вереницей двигались, буксуя, к Сивашу тупорылые итальянские грузовики, битком набитые жандармами и солдатней. Назад машины возвращались, нагруженные ранеными и убитыми. И еще говорили люди, что на побережье высадился целый полк десантников, что они дерутся, как львы, и не сдаются живыми в плен.
А когда бой окончился и каратели убрались восвояси — в Керчь, в Джанкой, в Симферополь, — жители села Шубино пришли на берег и увидели в полуразрушенном, неглубоком окопе-яме десять мертвых парней. Их суровые лица были покрыты копотью и кровью. Карманы комбинезонов были пусты. Ни клочка записки, ни звездочки, ни солдатских медальонов. И только по стреляным гильзам да по тяжелым кирзовым сапогам шубинцы поняли — это наши. И ночью похоронили безымянных героев в братской могиле, на краю села…
Безымянные герои. Какие ледяные слова! Безымянных героев нет и быть не может. Настоящий подвиг не должен остаться без адреса. Этого не простят потомки. Тысячи красных следопытов ежегодно уходят в походы. Тысячи неизвестных ранее имен вспыхивают золотом на мраморе. К тысячам убитых горем матерей и вдов вновь возвращаются сыновья и мужья, чтобы навсегда, навеки остаться с нами, живыми…
Председатель Токаревского сельсовета Федор Степанович Клименко тоже начал поиск. Ночами ныли раны у старого солдата. Он хорошо знал цену ратному подвигу… Не одну сотню километров протопал Федор Степанович дорогами войны: ходил в атаки, выбирался из окружения, хоронил друзей. Он помнил, чье имя носит его село. В 1942 году боевой летчик Токарев, приземлившись на пылающем самолете в этих местах, был окружен фашистами и бандой предателей-полицаев. До последнего патрона бился отважный сокол в пешем строю, а ту, заветную пулю пустил в свое сердце…
А как же эти десятеро? Неужели останутся безымянными?!
Семь лет разыскивал Клименко имена героев. Сотни ночей и дней. Он писал письма в Министерство обороны, в архивы и военкоматы областей, краев и республик, в редакции газет и журналов. Десятки неизвестных друзей в разных городах и селах помогали ему. В поиски включились работники крымского радио, журналисты, пионеры. И вот…
* * *
«Полетное задание Герою Советского Союза Кошубе. Самолет «Ли-2», Командир корабля — Кошуба, штурман — старший лейтенант Волков. Готовность к полету — 13.III.1943 г. в 21.00. Время старта — 22.00.
Иметь на борту группу десантников-парашютистов в количестве 10 человек и специальное снаряжение, уложенное в грузовые парашюты. Самолет в 22.00 стартует с аэродрома с заданием: до 00 часов 30 минут выйти в квадрат 18–80. После тщательной ориентировки командир сбрасывает парашютистов и груз обязательно по северо-западному курсу, имея по правому борту не менее километра кромки берега»…
Над Адлером клубились черные тучи. Сизый туман сползал с гор, клочьями повисал над взлетной полосой. Ветер утих, но разболтанное вчерашним штормом Черное море неистово било в береговой гранит. И когда наступила ночь, самолет поднялся в черную непролазную мглу неба и лег курсом на Крымский полуостров.
Молча, зажав между колен приклады ручных пулеметов, сидели десантники в ряд. Когда зажглась синяя лампочка, один из них подошел к сидящему с краю у дверцы плечистому командиру:
— Меня зовут Егор Кузякин. Я местный. Разрешите прыгать первым?
Бровастый улыбнулся:
— Я плохо понимаю по-русски. Что значит — местный?
— Родился тут. Местность знаю.
Еще шире улыбка, едва различимая в полумраке:
— Меня зовут Хосе Фусиманья. Я родился в Каталонии — это очень далеко. Но первым прыгать буду я. Я — комиссар.
Прославленный полководец испанской республиканской армии Энрике Листер в своих мемуарах пишет:
«На место Альвареса комиссаром дивизии был назначен Хосе Фусиманья — каталонский рабочий, способный, умный, быстро завоевавший любовь и уважение наших бойцов. Фусиманья был комиссаром 11-й дивизии… а затем стал комиссаром XV армейского корпуса, в рядах которого и закончил войну. Затем Фусиманья уехал в Советский Союз и погиб, сражаясь в рядах Советской Армии против гитлеровцев…»
* * *
«В ночь на 14 марта 1943 года для выполнения специального задания командования на территорию Крыма была сброшена группа парашютистов-десантников. Задание выполнено. После тщательной ориентировки группа десантников-парашютистов (10 человек) и грузы сброшены в квадрате 18–80, причем справа по борту имелось примерно полтора километра кромки берега.
Капитан Кошуба, Герой Советского Союза».
…Что же это за специальное задание командования, о котором так сухо упоминается в рапорте командира самолета? Оно было непосредственно связано с дальнейшим развитием событий на фронтах Великой Отечественной войны, в частности, с нашей будущей победой в грандиозной битве на Курской дуге.
В ту зиму фашистское командование в обстановке глубокой секретности развернуло подготовку к так называемой операции «Цитадель», которая, по его расчетам, призвана была коренным образом изменить шаткое положение гитлеровцев на Восточном фронте. После позорного поражения под Сталинградом операция «Цитадель» была единственным и последним шансом фашистов на реванш. «Зима — блаженство для русских. Мы побеждаем летом!» — уверяли фашисты. Самым подходящим для сокрушительного удара по Красной Армии им виделся сильно укрепленный нами Курский выступ, преодолев который, можно было бы попытаться вновь ринуться на Москву. Но чтобы раскусить такой орешек, нужны были крепкие зубы.
Вот почему на заводах Рура и на предприятиях стран-сателлитов ускоренными темпами и при строжайшей конспирации разрабатывалась и изготовлялась новейшая и мощнейшая техника, способная, по мнению фашистов, сокрушить сопротивление русских. Но прежде, чем все эти новые самолеты и танки ринутся в бой, их надлежало испытать на секретных полигонах и танкодромах. Один из таких полигонов фашисты соорудили близ села Шубино в Крыму. Военнопленные, возводившие этот объект, были немедленно расстреляны, и, как говорится, концы в воду. Под покровом ночи в крымских портах разгружались пузатые транспорты с техникой. Полуостров сотрясался от могучего рева дизелей.
Расчет фашистов был прост: русские навряд ли додумаются, что в этой безжизненной, пропитанной солью хлябистой равнине, куется им поражение.
Рассекретить фашистский полигон — значило подобрать ключи к «Цитадели». Точнее — один из ключей.
* * *
Где-то в конце марта 1943 года старенькая испанская политэмигрантка Родригес Антониа, эвакуированная из Ростова в Актюбинск, получила справку из военкомата: «Ваш сын, комсомолец Варра Родригес Хосе Лупс, старший сержант, действительно является заместителем командира группы 66-й воинской части действующей армии. Справка выдана для получения льгот, полагающихся семьям военнослужащих».
