Проглядел сержант Белозуб! Сперва услышал песню, мысленно перевел ее, а потом уже повернулся кругом и застыл от удивления. Прямо к нему, улыбаясь и палевая, шел высокий, стройный парень — на вид совсем еще юноша. Тоненький, затянутый в щегольскую кожаную курточку, весь какой-то игрушечный — планшетка и пистолет на длиннющих ремешках шлепают по глянцевым голенищам сапог. Ишь ты, мороз такой, а он в сапожки вырядился! И шлемофон в руке, голова непокрытая, а усики на гладко выбритом лице, словно нарисованные. Пижон!
Однако Володя не оплошал — ступил шаг вперед, поднес руку к ушанке, доложил по-французски давно заготовленную фразу:
— Мой командир, машина к полету готова.
Теперь пришла очередь удивляться французу. Но лишь на миг сбежались у глаз его морщинки и брови вздернулись ввысь. Он шагнул, улыбаясь, к технику, крепко пожал руку:
— Морис-Филипп де Сейн. Лейтенант.
— Владимир Белозуб, старший сержант.
— О, Володя! Браво, Володя!
Потом, восхищенно задравши голову, техник следил за смелыми пируэтами, которые выписывал в воздухе де Сейн. Самолет, послушный опытной руке, чертил в бездонном небе замысловатые виражи, валился в штопор, свечой взвивался ввысь и стремительно бросался в пике. Вот он подруливает, вот, отдернув фонарь, Морис прыгает на снег — раскрасневшийся, счастливый, улыбчивый:
— Прекрасное небо! Прекрасная машина! Прекрасный снег! О ла-ла!
…Французы тренировались долго и упорно. День за днем, день за днем.
Техники ворчали сердито:
— Война идет, каждый миг дорог, а они горючку зря жгут, кренделя в небе выписывают.
Этим разговорам раз и навсегда положил конец командир полка полковник Голубков — сам опытнейший ас:
— Пусть летают. Им учиться надо. Французы привыкли летать и драться в одиночку, о взаимной поддержке понятия не имеют. Вот и перенимают наш опыт.
Но пришел день первого боевого вылета. Одно за другим уходили звенья зеленокрылых, краснозвездных «Яков» с белыми стрелами вдоль фюзеляжей — туда, где ухал, грохотал и дымился фронт… Были томительные минуты ожидания, были тревожные раздумья: не отказал бы мотор, не подвели пулеметы. Но, конечно, была и радость встречи.
— Мой командир, на фюзеляже 16 пробоин!
— О, Володя, тот, кто попортил мне фюзеляж, больше никогда не будет стрелять. Мы с тобой укокошили боша.
— Почему — «с тобой»?
— Потому что ты готовишь мне машину к полету. В мороз и в дождь. И делаешь это виртуозно…
Володька сбегал в каптерку, принес ведерко с белой краской, кисточку и аккуратно намалевал на фюзеляже крестик — могильный крест над сбитым фашистом. Морис молча наблюдал за ним:
— Дорисуй мне еще один крестик.
— ?
— Первого боша я сбил во Франции, почти что над своим домом, а точнее — над лицеем Сен-Луи, где учился до летной школы. Кстати, я все собираюсь тебя спросить: откуда ты знаешь французский язык?
— Я тоже окончил лицей. Перед войною.
— Царскосельский?
— Нет, Покровский.
— Странно. Я считал, что в России был только один лицей.
— У нас в каждой деревне лицей. И в городах.
— А где это — Покровска?
— Село такое на Украине. Возле Днепра.
Морис задумался, погладил усики:
— Значит, ты из деревни. У твоего отца, наверное, было очень много земли. Иначе как бы ты мог учиться в лицее?
— Да, у моего отца было много земли. От Бреста до Камчатки. Вот прогоним фрицев, и снова вся земля — наша.
Морис улыбается понимающе:
— Ах, я и забыл, что у вас все по-другому…
Храбро дрались французские летчики в русском, советском небе. Славные страницы в историю Великой Отечественной войны вписали пилоты Марсель Лефевр, Гастон Дюран, первый командир эскадрильи Пьер Пуйяд. Плечом к плечу с советскими асами сражались потомственный дворянин Роллан де ля Пуап и парижский пролетарий Марсель Альбер. Казалось, сам озонный воздух России, — разряженный, очищенный грозами революций — благотворно содействует этому братству.
Орденом Красной Звезды был награжден летчик Морис-Филипп де Сейн. Ему было присвоено звание капитана. Медаль «За боевые заслуги» и французская награда украсили грудь старшины Белозуба…
Они отмечали годовщину своей встречи. Морис издалека завел «политический» разговор. К тому времени он знал уже много русских слов, и друзья могли свободна изъясняться на двух языках:
— Что означает твоя фамилия, Володя? У вас, русских, очень странные фамилии.
— Моя означает — «белые зубы».
— У тебя действительно белые зубы! Очень красивые! А у меня вот болят нестерпимо.
— Надо было в детстве меньше шоколадом баловаться. Небось, нянек был полон дом?..
Морис помолчал. Потом спросил тихо:
— А ты коммунист, Володя?
— Я комсомолец. Но у нас все — коммунисты.
Морис рассмеялся.
— Я написал письмо матери. Написал, что у меня в России есть друг. Брат. Младший брат — ты ведь моложе меня на целых 10 лет. Что ночью, когда я сплю, он готовит мне машину и латает дыры. И ждет меня с полета. Я написал, что у нее теперь есть второй сын — Володя! Очень бы она удивилась, если бы узнала, что этот сын — коммунист!
— Дворяне тоже бывают разные, — уклончиво ответил старшина. — О декабристах слыхал?
— Так, может быть, ты и меня хочешь обратить в свою веру?
Володя задумался, собрался с мыслями.
— Мы никого не неволим. Мы очень уважаем Францию — колыбель революционного движения, Парижской коммуны. Убеждение человека — это его личное дело. Но сейчас самое главное — разбить фашистов. Вы храбро деретесь, и за это вам почет и уважение. Бить фашистов — это ведь тоже драться за революцию…
Катился на запад фронт. Вместе с советскими войсками продвигались французские летчики. Эскадрилья была преобразована в полк «Нормандия — Неман». Но на выжженной российской и белорусской земле оставалось много фанерных обелисков и холмиков с красными звездочками, под которыми вечным сном спали парни из далекой Франции.
Русское небо навсегда застыло в их глазах, русские березки оплакивали их. А где-то далеко в лесах за Руаном и Марселем пускал под откосы фашистские поезда национальный герой Франции, командир неуловимых маки, украинский хлопец — Василь Порик.
15 июля 1944 года полк «Нормандия» получил приказ перебазироваться из белорусской деревни Дубровки на аэродром в район литовской деревушки Микунтани. Лететь нужно было над лесами, где бродили еще гитлеровцы из остатков окруженной и почти полностью уничтоженной группировки фашистов. Вот взлетела и скрылась за лесом эскадрилья во главе с Пуйядом, выруливала на старт вторая эскадрилья капитана Мурье. Готовились к взлету «дугласы» с техническим персоналом и штабом полка.
Морис де Сейн подошел к командиру полка майору Луи Дельфино:
— Мой командир, разрешите взять с собой Белозуба.
— Вот уж ниточка с иголочкой, — пошутил майор. Весь полк знал о трогательной дружбе Мориса и Володи. — Куда же вы его посадите?
— В хвостовой отсек. Потрясет немножко при взлете, но ничего — он парень крепкий.
— Хорошо. Только забирайтесь повыше — по лесу бродят боши…
Володя радостно подхватил вещмешок и скатку, с трудом втиснул свои широкие плечи в хвостовой отсек фюзеляжа — за бронеспинкой пилотской кабины.
— Потерпи малость, Володя, — улыбался Морис, — на вот куртку, подмости. Полчаса — и мы на месте…
И захлопнул люк.
Володя лежал и думал, что вот скоро кончится война и они приедут с Морисом в Покровское, а там и брат Пашка-артиллерист домой вернется. И батя, старый партизан, выкатит из погреба зарытый еще перед войной бочонок вина, и сядут они за стол на крутом берегу Волчьей, и девчата будут восторженно коситься на красавца-француза.
А Морис вел машину и, наверное, думал о Париже, о Елисейских полях, о шумных и уютных кафе Монмартра, которые он скоро покажет своему брату — тому самому, чье биение сердца раздается рядом.
Перегруженный «Як» низко летел над белорусскими лесами, едва не цепляясь за верхушки деревьев, над чащами, где бродили озверевшие от голода окруженные фашисты. И один из них, обреченных, пустил в бессильной злобе длинную пулеметную очередь вдогонку краснозвездному «Яку»…
