— Должен сразу предупредить, Леонид Ильич, — сказал я. — Никакого волшебства и шаманства. Всё по науке. И вообще я не врач. Это так — побочный эффект. К тому же не на всех действует, — слукавил я.

— Побочный эффект чего?

— Клинической смерти подозреваю.

Я рассказал присутствующим историю с котёнком и грузовиком купца-афганца в Кушке.

— Подтверждаю, — кивнул папа. — Таки всё и было. Мы с женой чуть с ума не сошли.

— Имеется также официальное заключение начальника кушкинского госпиталя подполковника Алиева, — добавил Бесчастнов. — Там то же самое, только казённым официальным слогом с кучей медицинских терминов. В переводе на нормальный язык: клиническая смерть и затем чудесное выздоровление. Необъяснимое с точки зрения медицинской науки.

— Встречались мне необъяснимые с точки зрения медицинской науки вещи на войне, — задумчиво сказал Леонид Ильич. — Помню, под Новороссийском один боец получил пулю в голову. Да не по касательной, а прямо в мозг, — он постучал пальцем себе по лбу. — Так он не только не погиб на месте, а остался на ногах и продолжал бой. Голову только перевязал. Но то война. На войне вообще всякое случается. В том числе необъяснимое. У нас, вроде бы, мирное время. А, что скажешь, Владимир Алексеевич? — Брежнев вопросительно посмотрел на Кириллина. — Ты же у нас академик.

— Я не врач, Леонид Ильич, — ответил тот. — Но даже я знаю, что внезапные и необъяснимые выздоровления бывают. Причём не только на войне. Глупо и самонадеянно было бы считать, что мы знаем всё о человеческом организме и вообще об окружающем нас мире. С точки зрения науки, чудо — это проявление каких-то природных сил или явлений, о которых нам пока неизвестно. Меня больше интересует, как тринадцатилетний мальчик, даже не закончивший среднюю школу, мог собрать антиграв. Прибор, нейтрализующий действие гравитационного поля Земли. То, что он действует, я видел своими глазами. Вот что с моей точки зрения является настоящим чудом. Напомню присутствующим, что современной науке до сих пор не известна даже природа гравитации. Гравитационные волны — это гипотеза, не более того, и…

— Стоп, машина, — сказал Леонид Ильич веско.

Кириллин умолк.

Брежнев перевёл взгляд на меня:

— Что скажешь, Серёжа?

— Сначала первое. О лечении. Мой прапрадед по матери умел лечить руками людей и животных. Это подтверждённый семейный факт. Вероятно, мне передались его способности. До поры до времени они дремали, а после клинической смерти активизировались. Второе. Гравитационные волны существуют. Просто у нас пока нет приборов, которые могут их обнаружить. Доказать я это не могу, я не ученый. То есть я не могу математически изложить теорию антигравитации, на основе которой работает мой генератор. Но он работает, верно? Практика — критерий истины. Так, кажется, утверждал Карл Маркс? Так. Он был абсолютно прав. Что мы имеем? Мы имеем работающий прототип генератора антигравитационного поля. Да, я его придумал и построил. Не без помощи родных и близких. Как? Понятия не имею. В один прекрасный день его схема возникла в моей голове. Сразу. Я её просто увидел. До самых мельчайших деталей. Принцип действия? Извольте. «Принцип действия основан на создании антигравитационного поля, которое в свою очередь возникает при когерентном взаимодействии двух электромагнитных полей, одно из которых получено с помощью сверхпроводящих материалов, и одного лазерного электромагнитного излучения, пропущенного через кристаллы горного хрусталя определённых размеров и формы», — процитировал я свои записи. — Устроит вас такой ответ? Подозреваю, что не устроит. Но другого дать не могу. Назовите это чудом, озарением, волшебством, как угодно, но было именно так.

— Сверхпроводимый при комнатной температуре контур тоже сам по себе в голове возник? — скептически осведомился Кириллин.

— Да, — подтвердил я. — И контур, и схема кваркового реактора, и станция дальней связи на Луне, как и сама дальняя связь. Вы читали мои записи? — я посмотрел на Бесчастнова. Тот едва заметно кивнул головой — передавал, мол.

— Читал, — поморщился Кириллин. — Какая-то научная фантастика. Точнее даже ненаучная.

Вот этого я и боялся. Академики и профессора. Закостеневшие от званий и наград. Незыблемые авторитеты. А тут какой-то пацан с прорывными, фантастическими технологиями. Не может этого быть. Потому что не может быть никогда. Но чёрт возьми, не зря же я долго готовился к подобному разговору! В самых обычных провинциальных библиотеках Советского Союза можно много чего интересного найти. Особенно, когда знаешь, что ищешь. Да и библиотеки Соединённых Штатов в этом смысле не отстают.

— Хорошо, — сказал я. — Мы могли бы поговорить об уравнении Эрвина Шрёдингера, о принципе неопределённости Гейзенберга, о парадоксе Эйнштейна — Подольского — Розена, а также тайнах и загадках квантовой физики более подробно, но, боюсь, утомим хозяина. А оно нам надо? В конце концов, если я правильно понимаю, меня пригласили для того, чтобы обсудить практические дела. Я правильно понимаю, Леонид Ильич?

— Правильно, — сказал Брежнев. — Ты вот что, Владимир Алексеевич. Перестань придираться к парню. Я всё понимаю. Ты — академик, а он — никто, обычный советский школьник. Яйца курицу не учат. Так?

— Леонид Ильич, я только…

— Подожди, я ещё не закончил, — голос Брежнева заметно окреп. — Напомню, если забыл. Твоя задача — не разоблачить чьё-то невежество и укрепить свой несомненный авторитет, а поставить талант этого мальчишки, — он ткнул пальцем в моём направлении, — на службу Родине. Потому что то, что он уже придумал и, уверен, придумает ещё, может дать нам такой научный и технологический рывок, что никакой Америке не догнать. Это даже я понимаю, хоть и не академик. Хотя с американцами мы кое-чем поделимся, по-другому не получится. Не даром, конечно. Заплатят. Но я отвлёкся. Ты понял, о чём я говорю, или повторить?

— Понял, Леонид Ильич, — сказал Кириллин. — Всё сделаем, не сомневайтесь. Извините. Но уж очень всё это… невероятно. В голове не укладывается.

— А ты попроси нашего Серёжу, пусть он с твоей головой поработает, — лукаво усмехнулся Брежнев. — Глядишь, и уложится.

— Нет уж, спасибо, — пробормотал Кириллин. — Я как-нибудь сам.

— Кстати, насчёт головы, — сказал я. — Копаться в своей не дам, сразу предупреждаю. Я не подопытный кролик. Стандартные медицинские анализы и обследования — максимум. Да и те только с моего разрешения.

— А если заболеешь? — спросил Брежнев.

— Я не болею.

— Совсем?

— Совсем.

— Это правда, — подтвердил папа. — До того несчастного случая болел и довольно часто. Потом — как отрезало.

Кириллин молча покачал головой. На его лице был написан крайний скептицизм. С этим нужно было что-то делать и прямо сейчас. Иначе мало будет толку от нашей работы.

— Вижу недоверие на ваших лицах, — сказал я. Показал на хлебный нож, лежащий на столе. — Можно?

Брежнев кивнул.

Я взял нож и с силой провёл лезвием по ладони. Обильно потекла кровь.

— Ты что делаешь? — схватил меня за руку отец.

— Спокойно, пап, всё нормально будет.

Положил нож.

— Засекайте пять минут.

Брежнев, Бесчастнов, Кириллин и Цуканов посмотрели на часы.

— Время пошло, — сказал Леонид Ильич.

Я накрыл рану ладонью и вошёл в орно.

— Фантастика, — сказал Брежнев, оглядев мою чистую ладонь, на которой осталась только едва заметная белая полоска шрама. — Самая натуральная. Чем ты в Америке на жизнь зарабатывал, напомни?

У Генерального секретаря ЦК КПСС было хорошее чувство юмора, это я уже понял.

— В цирке работал, Леонид Ильич, — улыбнувшись, ответил я. — Но не фокусником.

— А кем?

— Снайпером. Стрелял из револьверов и винчестера.