Он знает: его волнение не имеет ничего общего с матрасом и тишиной. Это что-то другое, чувство возмущения, незавершенности, чего-то недосказанного или недоделанного, вытесняющего воздух из легких. Моя жизнь там. А как же моя жизнь? – думает Аббас и сразу укоряет себя, ведь у него есть жизнь, и еще неделю назад он к ней с радостью бы вернулся, если бы это было возможно.

Но в нем что-то изменилось, у него появилось ощущение какой-то новой возможности, будущего, в котором он станет создавать нечто большее, чем игрушки и фигурки. Может быть, так влияет жизнь в Летнем дворце, наблюдение за величием огромного неба? Взгляды на горизонт и размышления о том, что там, за чертой?

Было время, когда фигурок было более чем достаточно, они были полны случайных открытий и забытых неудач, иногда восторга. Лучшие из них он дарил Фаруку, которому тогда было двенадцать лет; Аббас на два года младше, два брата были настолько близки по возрасту и уму, что Аббас обычно знал, о чем думает Фарук. Фарук предпочитал фигурки животных: козла, павлина, слона и крокодила, каждая следующая изысканнее предыдущей. Он расставлял их у стены возле своего настила и разговаривал с ними в темноте. Но когда Аббас принес ему фигурку человека – маленького деревянного мальчика – Фарук замолчал и стал вертеть его в руках.

Аббас ждал, что глаза брата расширятся от удивления, когда он увидит, как похожа на него фигурка. Он и сам удивился. Утонченность носа, симметрия глаз. Даже ухмылка. Он так гордился деревянным мальчиком, что почти хотел оставить его себе, чтобы помнить, на что он способен.

Но Фарук не стал его хвалить. Его взгляд был неподвижным и в то же время отстраненным, словно он видел в фигурке нечто такое, чего не мог разглядеть Аббас.

– Ты хотел чего-то другого? – спросил Аббас.

Фарук ответил:

– Я хочу то, что есть у тебя.

И Фарук вернул ему деревянного мальчика, а Аббас его выбросил, со смущением и почему-то чувством вины. Спустя несколько дней все остальные фигурки исчезли со стены. Фарук отдал их соседским детям, которые, по его словам, были младше и все еще играли в игрушки.

Тогда это показалось Аббасу неблагодарностью. Теперь он понял. То, что Фарук сказал ему в тот день, – это именно то, что Аббас сказал бы Дю Лезу, если бы мог быть честным. Я хочу то, что есть у тебя.

Утром в мастерской Аббас позволяет Дю Лезу снять швы маленькими ножницами. Корка свеже-розового цвета. Дю Лез накрывает ее марлей.

Аббас немедленно приступает к работе над тигром, зная, что не может больше терять ни минуты. Пятнистая поверхность, раздутая форма – похоже на мешок, в котором держат дикого зверя. Он берет киянку и зубило, морщась от боли.

Он старается не отвлекаться на наблюдение за тем, что делает Дю Лез. Он учится сосредотачивать мысли на текущей задаче, будь то формовка ушей или доводка морды. Это и только это его задача.

Обычно после рабочего дня Дю Лез читает книги и пишет письма, а Аббас перекусывает в гостиной. Потом Аббас молится и готовится ко сну.

Но в этот вечер Дю Лез зовет Аббаса в гостиную. Дю Лез сидит в кресле из тикового дерева, на коленях толстая красная книга.

– С сегодняшнего дня начинается наставничество.

– Наставничество, Сахаб?

– Я буду учить тебя французскому. Чтобы потом, когда меня не станет, ты смог многому научиться сам из книг, которые я собираюсь тебе оставить. У меня есть прекрасный перевод трактата Туриано о Механическом монахе – он был закончен где-то в конце шестнадцатого века, – а также хорошая книга по часовому делу. Во всяком случае, для начала. Когда ты начнешь понимать часовой механизм, перед тобой откроется целый мир. Серебряный лебедь, par exemple[21], – это часовой механизм, покрытый перьями и изящной отделкой, – Дю Лез останавливается. – Почему ты притих?

– Ты хочешь оставить мне книги, Сахаб?

– Только две, да. Я не могу перевезти их все во Францию.

Аббас не знает, что ответить, какие слова могли бы соответствовать величию этого подарка. В его жизни не было ни одной книги. Буквы он учил, рисуя на песке.

– У меня здесь есть «Contes de ma mère l’Oye», – Дю Лез показывает ему обложку со сверкающими золотыми буквами. – Король Людовик прислал ее в подарок Типу, но Типу счел ее слишком глупой. Она называется «Сказки… Матушки Гусыни».

– Самки гуся?

– Нет, это женщина по имени Матушка Гусыня. Человеческая женщина.

Аббас и Дю Лез смотрят друг на друга, ошеломленные языковой пропастью.

– Alors, начнем? – говорит Дю Лез.

Аббас садится в кресло и кладет книгу на колени. Язык дается ему нелегко, но он еще долго будет помнить, как впервые перевернул обложку и вдохнул аромат, поднимающийся от страниц, похожий на влекущее дыхание самой Франции.

Однажды утром Дю Лез просыпается в тисках жутчайшего похмелья. Единственное лекарство – добавка вина – должно быть в шкафу, но, открыв дверцы и перебрав все бутылки (пустая, пустая), он может только проклинать себя. Какая-то уксусная дрянь жалобно стекает по пищеводу.

Приняв решение пополнить запасы, он быстро одевается в джаму и патку. Зеркало на двери сталкивает его с отражением. Обычно он предпочитает не смотреться в зеркало до полудня, если уж не получается избежать этого совсем. Когда он видит себя, у него всегда возникает один и тот же вопрос: «Что с тобой случилось?» Ему пятьдесят семь, вся непринужденность испарилась с его лица. Он ухмыляется: вот он, старый развратник с щербинкой в зубах – или, во всяком случае, какая-то его часть. Блак был первым, кто сказал, что ему нравится эта щель между двумя передними зубами. Не просто нравится. Я скучаю по кончику моего языка, погруженному в нее, написал он. Это было в Париже. Последние письма Блака были сухими как мел, нужно было учитывать шпионов и цензоров Типу, хотя в последнем послании все-таки был небольшой рисунок – улыбка с щелочкой между зубами.

Это письмо пришло год назад вместе с бутылкой арманьяка. С тех пор ничего.

Поспешно одевшись, Дю Лез идет в гостиную. Аббас уже закончил завтрак. Теперь он сидит в кресле и рассматривает иллюстрацию из «Сказок матушки Гусыни».

Они забросили книгу после первого занятия, когда Дю Лез понял, что большего прогресса можно добиться с помощью простых слов и фраз, которые можно складывать в предложения. Bonjour. Bonsoir. Quel est votre nom? Bonne nuit[22]. Теперь Дю Лез сомневается, не был ли он слишком амбициозен в своих планах – с трактатом Туриана и всем остальным. Но кто знает, на что способен мальчик, обладающий таким упорством и такой челюстью?

Аббас поднимает взгляд:

– Bonne matin, monsieur[23].

– У меня дела, – беспомощно грубит Дю Лез, направляясь к двери. – Сегодня ты работаешь без меня.

– Но, Сахаб, у нас осталось всего две недели…

– Тогда трудись. Я скоро вернусь, – Дю Лез чувствует, что до двери его провожает нахмуренный взгляд мальчика.

Дю Лез седлает в конюшне дремлющую кобылу и укладывает в седельную сумку свои пустые бутылки. Вместе они бредут по узкой грунтовой дороге, ведущей к Французским скалам – французскому поселению у подножия холмов Хироди.

Дорога вьется мимо дождевых деревьев, дающих мимолетную тень, тонкое плетение крон напоминает бретонское кружево. Лужи блестят вчерашним дождем. Хотя бы жара еще не так давит, думает он, пока не покидает сень деревьев и не выходит на бессолнечный белый зной; через несколько минут на спине собирается лужица пота. Лошадь время от времени спотыкается, ее шея такая же мокрая, как и его собственная.

Людей здесь практически нет. Женщина в розовом доит корову. Другая длинным изогнутым ножом копается в куче растений. Мальчик сидит на траве, упираясь ладонями в землю, в окружении четырех белых буйволов в разных позах, выражающих покой и отдых. Мальчик смотрит на Дю Леза, который мимоходом касается своей шляпы, но никак не реагирует.