ЦВЕТЫ С ОКРАИНЫ
Вьюном ефросинья вся в желтых цветочках
У ржавой трубы где труха и кирпич —
Мильон срамокашек… пук лапушек сочных
И скромный лиловый иван-ильич
Хлион и валерия – белые точно
Движенье души – все равно не постичь
И чемпиоза – махроза мистич-
ческая – вся в клопах и окантах барочных!
Собрать эту живность и нечисть в канаве
Домой принести и поставить на стол
Принюхайтесь к этой любви и отраве —
Как будто здесь чистили рыбу и жрали
Арбуз пили пиво газету марали —
И кровью и спермой букет изошел!
БЕССТРАШНАЯ
И плоти-то в ней не было почти —
Одна улыбка. Смерти что за пища! —
Пронзительные светлые глазищи
А вот о н а возьми и предпочти
Споткнулась и лежит на полпути
А там весной как соловьи засвищут
Ее покойный Цыферов отыщет
И скажет: «Есть надежда… не грусти…»
Искусство лезло в парки и в квартиры
Бульдозеры корежили картины
И коршуном над паствою – Оскар…
Соратница! пьянчужка! анархистка!
Ты – с нами! мы – с тобой! мы здесь! мы близко!
Вот только б тебя Генка отыскал
ЖИВЫЕ И МЕРТВЫЕ
При получении извещения с черным крестом из Праги
Мой тесть Гуревич Александр Давыдович
И музыкант из Праги Глеб Ерохин
Солагерники – что вы там навиделись! —
И снова вместе – тени духи вздохи
И собеседник мой пожалуй с виду лишь
Еще вполне – он мертв – и ухо в мохе
А если жив ему не позавидуешь —
Кариатида вымершей эпохи
Но в памяти живет и ходит Прага
В глазах блестит предательская влага
Как бриллиант весь мир омыт в апреле
Вон Федоров идет по тротуару
С ним – Цыферов… И эту знаю пару
Кто умер тот живой на самом деле
ВСТРЕЧА
Был автобус – ехали к Юло
Было бледно ветрено и тонко
Бормотала старая эстонка —
Их глаза что лед или стекло
Было море ласковей теленка
Лес сквозил что аиста крыло
И шоссе куда-то вверх вело
– М е т с а к а л м и с т о о – наша остановка
Свечи на земле – на мокрой хвое
Пламя белое стоит как неживое
Позабыл я, ты в каком ряду?
Все что первым – жизнь насквозь – заметил
Чем сквозь холст – в порыв бумаги бредил
Так и знал что я тебя найду
УРАЛ ЗИМОЙ ПЯТИДЕСЯТОГО
Сугробом кровля – овощехранилище
С зарей приводят женские бригады —
Штаны платки бушлаты и заплаты
Внизу темно и скользко – запах гнили еще
Зато попеть позубоскалить рады
Всему научат в лагере: училище
—А эта блядь откуда еще вылезла? —
Глаза блестят и губы виноваты
—Скучает дура по тебе траншея! —
Из-под тряпицы тоненькая шея —
Картофелина вроде проросла
Вверху белеют смутные окошки…
Возились двое на горе картошки —
Да это ведь любовь у ней была
МНЕ 12 ЛЕТ
Весь встрепанный и потный со двора
Вбежал: отец!.. И сразу тихо стало
Из темных рук бумага выпадала —
И той бумаге не было конца
Он плакал половиною лица
Над Витебском над мятой похоронкой —
И горе вдаль веревочкой – воронкой
Закручивалось – дымная дыра
Устами – всеми звездами крестами
Отец рычал хрипел: «Будь проклят Сталин!»
Обмолвился?.. Ослышался я? да?
Не Гитлера винил он в смерти сына…
Пусть жжет вас пламя Страшного Суда! —
Да керосина больше! керосина!
ВОРОНА
Оказывается не чуждо чувство юмора
и птицам. Вот – бросаю палку пуделю —
Палка перед ним как живая прыгает
по асфальту. Ранний октябрьский
иней выбелил траву кусты. Оттуда
за нами ворона следит с любопытством
Лохмушка радуясь гарцует, перехватывая
белыми зубами толстый прут крошит
Бросаю снова. С элегантностью пантеры
ворона низко проносится над пуделем
опережая подхватывает палку – выронила
в притворном ужасе: «сыр выпал!» – тот кидается
Вдруг сообразив оскорбленно заливается лаем
Она смеется клюв беззвучно разевая
ПОЭЗИЯ ЗЕМЛИ
«Поэзия земли не знает смерти» —
Счастливая земля и небо Китса!
Перелистаешь, так и екнет сердце:
Двадцатый век – последняя страница?
Там чудище в тумане черным чертит
А здесь в березняке – и снег и птицы
И слышно как деревьям лето снится…
Опомнитесь! замрите и не смейте!
…что графоман я понял по затылку
Поставил абрикосовой бутылку
И высыпал на стол орехов грецких
День остывал – дышалось в Коктебеле
И так хотелось «плыть и плыть без цели»
Под ровный гул стихов его – советских
