Собаки следили за движениями волка, и почуяв, что волк ослаб, ринулись к нему. Они при этом набрасывались на него не спереди, а с боков. Волк поднял голову и злобно зарычал, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, чтобы встретить собак. Они старались ухватить его то за лапу, то за бок, то за шею. Но волк отбивал их атаки, и сам норовил вцепиться в собак клыками. Они пытались окружить его, но им это не удавалось из-за крутого склона, на котором почти невозможно было удержаться. Как я говорил, это заранее было предусмотрено волком, когда он выбирал место для боя. Я понял, что сами собаки не могут с ним справиться и опять нужно мое вмешательство. Подойдя ближе, я опять высоко поднял палку и со всей силой опустил ему на голову. В этот раз волку не удалось ускользнуть от удара. Тяжелый набалдашник палки рассек шкуру, мне показалось, что череп волка треснул. Волк стал заливаться кровью, закрутился на месте. Собаки, вдохновившись моей поддержкой, бросились на него. Белая, даже решила атаковать его спереди, а другие, как и прежде, с боков. Самая смелая из наших собак вцепилась ему в лапу, но она забыла об осторожности, и оставила без защиты шею и спину. Может, понадеялась на других собак. Но волк не собирался упускать подвернувшуюся возможность. Он вонзил клыки в ее шею, а потом отпустил, встречая нападение других собак. Белая была серьезно ранена, и ее шкура покраснела от крови. Она вынуждена была уйти с поля боя, еле волоча ноги. Теперь она лежала в стороне и могла лишь наблюдать за боем.
Я еще раз ударил волка по голове, еще ближе подойдя к нему. Этот удар оказался не таким сильным, но все равно он сотряс волка. И тут же он резко повернулся ко мне, оттолкнулся от земли и прыгнул. Расстояние в тот момент между нами было небольшое, но то, что он мог достать меня в два счета, я не ожидал. Он стиснул челюсти чуть ниже моего колена. К счастью, я был в сапогах. Они выдержали захват, добраться до ноги волк не смог. Помогло еще и то, что сапоги были мне великоваты и не обхватывали ногу. Поэтому волк, ухватившись за голенище сапог, сумел только оттянуть его еще больше. Мне стало страшно, я увидел его клыки, его жаркое дыхание било мне прямо в лицо. Я попытался ударить его еще раз, но не смог размахнуться, и удар получился слабым. Тогда я стал бить его по челюстям, нанося короткие удары, но они мало действовали. Увидев, что он занят мной, собаки осмелели и одна даже успела вцепиться ему в бок. Волк, отпустив мою ногу, молниеносно обернулся вначале в одну, потом в другую сторону; две собаки успели отскочить, спасаясь от его клыков. Но та, которая зацепила его за бок, не смогла увернуться, и волк схватил ее за шею. Я, получив возможность вновь действовать палкой, ударил хищника по шее.
Волк пошатнулся и выпустил собаку. Она, как я понял, также была серьезно ранена, истекала кровью и вряд ли могла продолжать бой. Но и волк сильно ослаб. Я продолжал бить его. Он истекал кровью, но все еще держался и демонстрировал готовность продолжать бой. Я непрестанно наносил по нему удары куда попало – по лапам, по спине, по бокам, по шее, по голове, по морде, по челюстям. Волк, озлобленно огрызаясь, принимал каждый удар, бросался к палке, стараясь схватить и перегрызть ее. Но даже его клыки были беспомощны против высохшего кизилового дерева. Палку он мог только слегка царапать, и я легко вытаскивал ее каждый раз из его пасти. Он хотел бы еще броситься на меня, чтобы распороть мне живот, но ему мешали собаки, которые после каждого удара палки возобновляли свое нападение.
Волк слабел, но все еще не давал ни мне, ни собакам атаковать его сзади, продолжая удерживать свою исходную позицию, как бы упираясь спиной в холм. После моих очередных ударов у него сломалась еще одна лапа – теперь он держался только, можно сказать, на двух – и ему все труднее становилось защищаться. Мне было неприятно, даже отвратительно продолжать эту схватку, делавшую мне и собакам мало чести. Я все время думал о том, что, может, мне лучше оставить волка, взять собак и вернуться обратно в стадо. Но были ранены три собаки и разорван мой сапог, после этого вернуться к стаду и, признаться, что мы, то есть я и четыре собаки, не смогли одолеть одного волка, казалось постыдным и унизительным. Поэтому я не видел другого выхода, кроме того, как покончить с волком, и вернуться только после этого. Я начал бить волка еще сильнее и ничего уже не видел, кроме его изуродованного тела, слышал только хруст его костей, рычание и визжание. Когда я остановился, увидел волка уже лежащим на земле; шкура его была вся разорвана, голова, лапы и все тело потеряли свою первоначальную форму, и он весь был в крови. Собаки пытались разобраться с ним окончательно, но, когда он из последних сил раскрывал пасть, они отскакивали, а потом, видя, что он не может встать, опять бросались на него: окровавленного и покалеченного.
Мне было невыносимо смотреть, как они терзали и разрывали тело обессиленного волка. Теперь я бил его только по голове, по-прежнему под моей палкой трескались и хрустели его кости. Из пасти волка пошла смешанная с кровью пена. Теперь он не мог поднять головы и оказать хоть какое-то сопротивление собакам, которые, воодушевляясь этим еще больше, уже без страха раздирали его тело. Я увидел, что у волка распорот живот и видны кишки, а собаки, вцепившись в них, с остервенением рычали. Я бросился к собакам, отгоняя их от останков волка, поскольку не мог смотреть на эту жуткую сцену. Потом, отбросив окровавленную палку, начал думать о том, что же унести мне с этого поля боя, а что оставить?
Только теперь, подойдя к раненым собакам поближе, я заметил, что одна из них уже издохла. А вторая была тяжело ранена и хоть больше не истекала кровью, было понятно, что она потеряла ее много и сильно ослабла. Я мог унести или труп волка, или же павшей собаки. За волка, как мне говорили, заплатили бы двадцать пять рублей, а за собаку ничего. Я и сам тоже мог бы убитым, если бы он изловчился поточнее напасть на меня, решил бы вначале расправиться со мной, а не с собаками. Если бы я умер здесь, как эта собака, то никто из моих близких родственников не получил бы за меня ни гроша. Меня, оплакав, похоронили бы. Но если бы волк повредил одну из овец, за нее я должен был бы заплатить самое малое пятьдесят рублей или же отдать взамен свою. Меньше всего ценилась наша жизнь – моя и собак, служащих людям. Я, сняв ремень, обернул его вокруг трупа погибшей собаки, затянул его под передними лапами и потащил ее к стаду.
Дорога предстояла длинная, поэтому я решил бросить здесь же недалеко от убитого волка палку, чтобы она не стала для меня лишним грузом. К тому же она была вся запачкана кровью, к которой прилипли еще кусочки волчьей туши и мозгов, и внушала мне отвращение и брезгливость. Собаки отправились за мной. Мы шли к месту, где остановилось стадо, очень долго, потому что тяжело раненная собака двигалась с трудом, а другая прихрамывала, из-за этого приходилось идти медленно. Только к вечеру мы добрались до нашего лагеря. Мой напарник, увидев убитую и раненых собак, мою окровавленную одежду, поспешил к нам. Увидев, что на мне нет ни царапины, только слегка разорван сапог, пастух успокоился и стал заботиться о собаках.
– И где же труп волка? – спросил он, когда я с большой неохотой рассказал ему о случившемся.
– Я мог взять или собаку, или волка… Решил взять собаку, – ответил я неохотно.
– И оставил там двадцать пять рублей? – удивился пастух.
– Ступай сам и возьми волка, если хочешь заработать двадцать пять рублей. Мне они не нужны, – ответил я.
– Хорошо, я хоть куплю себе пару хороших хромовых сапог. Тебе нужно отдыхать, а я пойду за шкурой завтра, рано утром, когда придет сменщик, – решил тот.
Но наутро, как я позже узнал, он не обнаружил на том месте, где мы бились с волком, его труп. Он увидел там только следы битвы: подсохшие лужи крови, клочья волчьей и собачьей шерсти, кусочки внутренностей волка. Нашел он там и мою палку и хотел было хоть это взять себе в качестве добычи, раз я от нее отказался, но столько на ней сидело мух и до того она была испачканная, клейкая, что он побрезговал взять ее в руки. Словом, ему пришлось вернуться с пустыми руками. Что же стало с трупом волка? Вряд ли он мог воскреснуть после вчерашней гибели на поле боя и уйти оттуда. Может, его останки растащили коршуны, которых здесь много. Но если бы это были коршуны, то какой-то след после них должен был остаться, они же, обычно, жрут труп на том месте, где он лежит, а кости они бы не унесли. И еще мне показалось, по рассказу другого пастуха, что это было скорее всего дело человеческих рук. Ведь валяющиеся под ногами двадцать пять рублей мало кто не подберет, если увидит. Останки волка, думаю, подобрал после нас кто-то случайный – ведь эти места безлюдные, туда мало кто забредает, кроме пастухов.
