– Если желаете меня взять, не медлите, деверек, – поддержала ее Цзиньлянь.

– Я завтра же и принесу серебро, а потом вечером невестку в дом приглашу.

Старой Ван все еще не верилось, что У Сун такие деньги отвалит, но согласие она дала.

На другой день открыл У Сун сундук, достал сто лянов, которые вручил ему Ши Энь для начальника крепости Лю Гао, отсчитал еще пять лянов мелочью и направился к свахе.

Серебро взвесили на безмене и разложили на столе. У старухи в глазах зарябило. Ничего она не сказала, а про себя подумала: «И Чэнь Цзинцзи сто лянов обещал, да жди, когда он из столицы привезет. Раз дают, бери. От добра добра не ищут. Он и пять лянов добавил».

Она торопливо убрала серебро, а сама все рассыпалась в благодарностях.

– Вот что значит брат У Второй знает толк! – твердила она. – Жизнь человек понимает и в людях разбирается!

– Ну, мамаша, серебро ты получила, сказал У Сун, – теперь можно и невесту взять.

– А к чему же, брат, так спешить! – удивилась старуха. – Или потешные огни пускать будут – никак вечера не дождешься, а? Обожди. Вот отдам хозяйке серебро, тогда и возьмешь. Нынче, брат, шапка на тебе блистает, удалой жених счастье предвкушает.

Не терпелось У Суну, на месте не мог сидеть, а старуха, знай себе, подшучивала. Проводив У Суна, она прикинула в уме: «А ведь хозяйка велела мне забрать ее из дому, но никакой цены не назначила. Дам ей лянов двадцать, а остальное заначу. Говорят, и с нечистой силы выкуп бери, если только ее поймать удастся».

Ван отправилась к Юэнян, где и вручила ей двадцать лянов за Цзиньлянь.

– Кто же ее взял? – спросила Юэнян.

– Бегал заяц по горе, да вернулся к своей норе, – отвечала старуха. – Деверь взял. Из того же котла кормиться будет.

Услыхала это Юэнян и про себя пожалела. Ведь она знала, что встреча кровных врагов до добра не доведет.

– Найдет Цзиньлянь смерть от руки своего деверя, – говорила она Мэн Юйлоу. – Он человека убьет и глазом не моргнет. Нет, от него пощады не жди.

Однако не будем говорить, как сокрушалась Юэнян, а перейдем к старой Ван.

Отдав Юэнян серебро, она после обеда велела Ван Чао перенести к У Суну сундуки и стол Цзиньлянь. У Сун тем временем прибрал комнату. На столе стояли вино, мясные блюда и закуски.

Под вечер старуха привела Цзиньлянь. Та сняла траур, сделала себе высокую прическу и оделась в красное платье. Лицо ее прикрывала вуаль. Женщины вошли в гостиную, где ярко горели свечи. Прямо перед ними на почетном месте стояла дщица покойного У Чжи. Подозрение невольно закралось им в душу. Ощущение было такое, будто кто-то схватил за волосы, на крюк поддел за живое. Тут У Сун наказал Инъэр запереть ворота и заднюю дверь.

– Ну, я пошла, брат, – предвидя недоброе, проговорила старуха. – Дом без присмотра оставила.

– Проходи, мамаша, винца выпьем, – пригласил У Сун и велел Инъэр подавать закуски. Вскоре появилось и подогретое вино. У Сун пригласил обеих женщин к столу, сам же безо всяких церемоний знай подливал себе, пока не осушил чарок пять.

– Я выпила достаточно, брат, – проговорила старуха, видя, как лихо опрокидывает чарку за чаркой хозяин. – Отпусти старуху. Я вам мешать не буду.

– Брось, мамаша, ерунду городить! – оборвал ее У Сун. – Мне с тобой еще надо будет поговорить.

Тут он со свистом выхватил из-под полы меч. Был тот длиною в два чи, с толстым ребром и тонким лезвием. Волосы у богатыря встали дыбом, страшные вытаращенные глаза округлились.

– Не волнуйся, старуха! – говорил он, а сам пробовал, хорошо ли наточен меч. – Исстари так повелось: раз появился должник, значит есть и ростовщик. Совершено насилие – ищи насильника. И довольно прикидываться, будто знать не знаешь, ведать не ведаешь. Ты с братом расправилась. Его гибель на твоей совести лежит.

– Ты пьян, брат У, – взмолилась старуха. – А время уже позднее, и мечом играть тут не место.

– Брось ерунду городить, старуха! – оборвал ее У Сун. – Я смерти не боюсь. Погоди, вот потаскуху допрошу, потом с тобой рассчитаюсь. Только пошевелись у меня, старая свинья! Мечом пудовалым полосну, сука! – Он обернулся к Цзиньлянь. – Говори, потаскуха, как брата погубила! Правду выложишь, пощажу.

– А я тут при чем, деверек?! – проговорила Цзиньлянь. – Не в холодном котле бобы трещат. Ваш брат от сердечной боли умер. Я не виновата.

Не успела она договорить, как У Сун с силой вонзил меч в стол, левой рукой схватил ее за волосы, правой уперся в грудь и толкнул ногой стол. С грохотом опрокинулся уставленный блюдами и чарами стол. По полу разлетелись черепки. У Сун без труда приподнял Цзиньлянь, перетащил ее через опрокинутый стол и бросил перед дщицей покойного брата.

Увидала старая Ван, что дела плохи, бросилась было к двери, но дверь оказалась запертой. У Сун тотчас же настиг ее, прижал к полу и связал ей поясом руки и ноги. Она скорчилась, точно обезьяна, подносящая плоды. Как она ни старалась выпутаться, у нее ничего не вышло.

– Начальник! – кричала она. – Не сердись на старуху. Это невестка твоя сотворила. Я тут ни при чем.

– Все знаю, собака! – отвечал ей У Сун. – На других не сваливай. Это ты надоумила негодяя Симэнь Цина меня в ссылку загнать. А я взял да вернулся! Симэнь же твой где? Что?! Молчишь? Дай мне потаскуху прикончить, а там и с тобой расправлюсь, свинья старая!

У Сун поднял меч и махнул им дважды перед самым лицом Цзиньлянь.

– Деверек! Пощади меня! – закричала со страху Цзиньлянь. – Дай мне подняться. Все расскажу.

У Сун приподнял ее, сорвал с нее платье и поставил на колени перед дщицей У Чжи.

– Говори, потаскуха, да побыстрей!

У Цзиньлянь со страху, казалось, вот-вот душа расстанется с телом. Она рассказала все, что было: как она угодила шестом по голове Симэню, как взялась шить, чтобы завлечь его; как он ударил У Чжи ногой под самое сердце, как она отпаивала его снадобьями, как старая Ван подговорила их подмешать отравы, как они с Симэнем добились сожжения покойного и как потом она перешла в дом Симэня. Все подробнейшим образом выложила Цзиньлянь.

Слушала ее Ван и втихомолку злилась: «Вот дура! Расписала! А как же я, старуха, буду ему зубы заговаривать!»

Тут У Сун одной рукой схватил Цзиньлянь, а другой возлил жертвенное вино и предал огню бумажные деньги.

– Старший брат мой! – воскликнул он. – Твоя душа еще близко. Я, У Второй, вершу нынче месть за тебя.

Поняла Цзиньлянь, что дело плохо, и только хотела закричать, как У Сун зачерпнул из курильницы пригоршню золы и заткнул ей рот. Потом он пригнул ей голову к полу. Цзиньлянь сопротивлялась. У нее сбилась прическа и выпали шпильки. Чтобы она не вырывалась, У Сун пнул под ложечку, а потом встал ей на руки своими тяжелыми сапогами.

– Слыхал, ты уж больно бойкая, потаскуха, а? А ну-ка поглядим.

С этими словами он обнажил ее белую грудь, – не скоро сказка сказывается, скорее дело делается, – занес меч и вонзил в самое сердце. Из раны брызнула алая кровь. Цзиньлянь только успела глазами блеснуть. Ноги ее забились в предсмертных судорогах. Тогда У Сун закусил меч и запустил руки в зияющую рану. Хрустнуло. И вырванное вместе с внутренностями сердце, с которого текла кровь, было положено на жертвенник перед дщицей У Чжи. Последовал еще удар меча, и покатилась отрубленная голова. Весь пол был залит кровью. Стоявшая в стороне Инъэр от страху закрыла лицо руками.

Ну и жесток был в этот момент У Сун, а какой жалкой казалась Цзиньлянь!

Да,

Ей шел тридцать второй год.

Только взгляните:

От руки мстителя в расцвете лет погибла. От меча карающего рассталась с жизнью красотка. Семь низших духов-по, ее покинув тело, унеслись в загробные Палаты чащоб и тенет[1632]. Три высших духа-хунь, рассеявшись, вернулись в адский Град непрерывных страданий[1633]. Навсегда закрылись очи-звезды. На голом полу, раскинувшись, в крови застыла. Губы закушены, отливают серебром белые зубы. Поодаль лежит отрубленная голова. И кажется, будто снег ранней весною повалил, сломал и запорошил ивы веточку в убранстве нитей золотых. И мнится, ветер неистовый конца зимы сорвал и растерзал нежнее яшмы сливовый цветок. Куда девались прежние чары и краса! Под кровом чьим найдет пристанище сей ночью ее душа?