– Это что такое? – спросил Симэнь.

– Это моя сестра Айюэ прислала вам, батюшка, – объяснял Чжэн Чунь. – Устали вы, говорит, справляя заупокойные службы, вот и прислала вам сладостей к чаю.

В одной коробке были украшенные кремом пирожки с фруктовой начинкой, в другой – обжаренные в коровьем масле витые крендельки.

– Сестра Айюэ сама готовила, – пояснял Чжэн Чунь. – Батюшка, говорит, их любит, вот и прислала в знак почтения.

– Я ведь вас только что за чай благодарил, а теперь, выходит, Айюэ в расходы ввожу, – говорил Симэнь.

– Какая прелесть! – воскликнул Боцзюэ. – А ну-ка, дай попробовать. Одной мастерицы по кренделькам лишился, а тут, оказывается, другая появилась.

И, засунув в рот крендельки, он протянул другой сюцаю Вэню.

– Отведай, почтеннейший! – приговаривал Боцзюэ. – Зубы новые вырастут, обновится нутро. Увидать такие редкости – что десять лет на свете прожить.

Сюцай взял кренделек. Он так и таял во рту.

– Как есть из Западных краев! Райские яства! – расхваливал Вэнь. – А какой аромат! Ну так и тает, по сердцу растекается. Лучше не придумаешь.

– А что тут? – спросил Симэнь.

Чжэн Чунь медленно опустился перед ним на колени и открыл расписанную золотом квадратную коробочку.

– А это Айюэ просила передать лично вам, батюшка, – пояснил певец.

Симэнь поставил коробку на колени и только хотел заглянуть во внутрь, как Боцзюэ выхватил ее у него прямо из рук. В коробке лежал красный шелковый платок с кистями и двойной узорной каймой, на котором похожие на пару продетых друг в друга старинных монет красовались навек соединенные сердца. В платок были завернуты орехи, которые нагрызла для Симэня сама Айюэ. Боцзюэ схватил пригоршню орехов и поспешно отправил в рот. Когда Симэню удалось отнять у него коробку, в платке оставалось всего несколько орешков.

– Есть у тебя, сукин сын, совесть, а? – ругался Симэнь. – Набросился, как голодный, даже взглянуть не дал, проклятый.

– Это мне дочка прислала, – оправдывался Боцзюэ. – А кого ей и почтить, как не отца своего? Ты, сынок, и без того лакомствами сыт по горло.

– Сказал бы я тебе, не будь почтенного Вэня, – продолжал ворчать Симэнь. – Ты, сукин сын, шути, да знай меру.

Симэнь спрятал платок в рукав, а Ван Цзину наказал убрать коробки.

На столе появились закуски и приборы. Подали вино, и все сели пировать.

– Ли Чжи с Хуаном Четвертым долг принесли, – объявил вдруг Дайань.

– Сколько же? – спросил Симэнь.

– Пока тысячу лянов, – отвечал слуга. – Остальное, говорят, вернем немного погодя.

– Чтоб им ни дна ни покрышки, проклятым! – ругался Боцзюэ. – Скрыли, даже мне ни гу-гу. То-то я смотрю, они и на панихиду не приходили. А они, оказывается, за серебром в Дунпин ездили. Забери, брат, серебро и больше ни гроша не давай этим бродягам. Они и так кругом назанимали предостаточно. Гляди, как бы не остаться на бобах. Вон придворный смотритель Сюй с Северной окраины грозился сам ехать в Дунпин за своим же серебром. Смотри, брат, не увели бы они и твои денежки.

– Мне бояться нечего! – воскликнул Симэнь. – Какое мне дело до смотрителя – будь он хоть Сюй, хоть Ли?! Не вернут долгов – в тюрьму засажу. – Симэнь обернулся к Цзинцзи. – Ступай возьми безмен и перевешай серебро. И в контракт впиши, а я к ним не хочу выходить.

Через некоторое время Цзинцзи вернулся.

– Серебра ровно тысяча лянов, – докладывал он. – Матушка Старшая убрала. Хуан Четвертый просит вас, батюшка, принять его.

– Скажи, я гостей принимаю, – заявил Симэнь. – Наверно, насчет контракта? Пусть после двадцать четвертого приходит.

– Да нет, – продолжал Цзинцзи. – Дело у него к вам есть. Очень просит. Лично, говорит, с батюшкой потолковать надо.

– Какое еще дело? – ворчал Симэнь. – Пусть подождет.

Симэнь вышел в залу, где его земным поклоном встретил Хуан Четвертый.

– Тысячу лянов серебра только что вашему зятюшке передали, – заговорил Хуан. – Остальное скоро вернем. У меня к вам дело, батюшка, не откажите, помогите человеку в беде.

Хуан Четвертый бил челом и плакал. Симэнь велел ему встать и спросил:

– Говори, что случилось?

– Сунь Цин, мой тесть, с напарником Фэном Вторым торговали в Дунчане хлопком, – начал свой рассказ Хуан Четвертый. – А у напарника, как на грех, сын уродился непутевый, Фэн Хуаем звали. Запрет, бывало, лавку, а сам на всю ночь к певичкам уйдет гулять. Как-то две кипы хлопка пропало. Тесть пожаловался напарнику, и тот наказал шалопая-сына. Тогда Фэн Хуай затеял драку с моим младшим шурином Сунь Вэньсяном и выбил ему зуб. Шурин не сробел и ударил шалопая по башке. Тут их разняли приказчики и покупатели, и шалопай отправился восвояси. И что ж вы думаете? Проходит полмесяца, и шалопай вдруг умирает от побоев. А тестем ему, оказывается, доводится известный по всему Хэси укрыватель насильников и грабителей Бай Пятый, по кличке Бай Толстосум. Взял этот Бай да и подговорил Фэна Второго, напарника, стало быть, моего тестя, подать жалобу цензору, а тот, не разобравшись в деле, передал ее на рассмотрение инспектору Лэю. Господин же Лэй, занятый государевыми перевозками, перепоручил разбирательство помощнику окружного правителя Туну. Тогда Бай Толстосум подкупил господина Туна, а соседей подбил выступить свидетелями, и те показали, будто мой тесть подстрекал сына на драку. И вот по приказу правителя Туна арестовали моего тестя. Сжальтесь, батюшка, умоляю вас! Напишите письмо его превосходительству Лэю и попросите разобраться в деле еще раз. Может, он пощадит тестя, а? Скажите, тесть, мол, к драке никакого касательства не имел, а смерть Фэн Хуая наступила, когда уж у него и синяки-то зажили. Да его и собственный отец бил, почему же всю вину на одного Сунь Вэньсяна перекладывают?

Симэнь взглянул на письменную просьбу. В ней говорилось:

– Инспектор Лэй только что был у меня на пиру, – говорил Симэнь, – но мы лишь раз и виделись, так что плохо знакомы. Неудобно мне будет ему писать.

Хуан Четвертый снова бил челом.

– Сжальтесь надо мною, батюшка, умоляю вас, – просил он, громко рыдая. – Если вы не заступитесь, погибнут и мой тесть и шурин. Если уж никак нельзя помочь Сунь Вэньсяну, помогите хотя бы тестю. Вы оказали бы великую милость, если бы посодействовали его освобождению. Ему шестьдесят стукнуло, а без него дом кормильца лишится. Зимних холодов ему в тюрьме не пережить.

Симэнь долго вздыхал, размышляя.

– Ладно! – наконец заключил он. – Я попрошу акцизного инспектора Цяня. Они с Лэем однокашники, в один и тот же год получили звание цзиньши.

Хуан Четвертый опять пал ниц и, пошарив в рукаве, протянул Симэню удостоверение на сто даней отборного риса, потом отвязал от пояса два узелка с серебром. Симэнь отказался их принять.

– Зачем мне твои деньги? – говорил он.

– Вам, батюшка, эти деньги, конечно, не в диковинку, – упрашивал Хуан Четвертый. – Может, отблагодарить господина Цяня пригодятся…

– Не важно! – твердил свое Симэнь. – Если будет надо, я и сам ему подарок куплю. Тут через боковую дверь к ним вошел Ин Боцзюэ.

– Нечего тебе, брат, за него хлопотать! – обратился он к хозяину. – Когда у него все как по маслу идет, он и свечку не поставит, а как приспичит, то к стопам Будды припадает. Ты панихиды заказывал, он и носу не показал, даже чаю не прислал. А теперь, извольте, с просьбой заявился.

Хуан Четвертый отвесил Боцзюэ поклон.

– Дорогой вы мой! – взмолился Хуан. – Не губите человека! Где у меня «все как по маслу идет»? Вот уж полмесяца мечусь, покою не знаю. Вчера в областном управлении был, батюшке вот серебро добывал, нынче Ли Чжи чуть свет отправил, чтобы к утреннему присутствию подоспел, а сам скорее сюда, батюшке долг отдать да насчет тестя попросить. Но батюшка наотрез отказывается принять мой подарок, стало быть, нечего мне, бедному, надеяться на спасение тестя.