Я пытаюсь убедить себя, что Эдди ничем не отличается от любой другой девушки. За исключением того, что я не настолько глуп, чтобы поверить, что это правда. Правда в том, что она не должна быть с кем-то вроде меня, и мы оба это знаем. Это погубит её, разрушит её карьеру. И я ей не подхожу, такой же ущербный, какой есть.

Когда я возвращаюсь, Грейс уже ушла, а Эдди развалилась на диване, допивая последний бокал чего-то, похожего на вино.

— Ты вернулся, — говорит она без энтузиазма, и это сразу же задевает меня за живое. Интересно, разговаривали ли они с Грейс о том, что произошло, и я внезапно начинаю защищаться.

— Жаль разочаровывать.

Эдди садится на диван, её телефон в руке, палец на экране прокручивает то, на что, чёрт возьми, она смотрит. Меня раздражает, что она не кладёт трубку, учитывая тот факт, что мы не сказали друг другу больше пары слов с тех пор, как это случилось, и я подумываю вырвать телефон у неё из рук и выбросить его с балкона. Но я этого не делаю. Вместо этого я молча поздравляю себя с проявленной выдержкой.

— Ты хочешь поговорить о том, что произошло? — спрашиваю я. В моём голосе есть резкость.

Эдди смотрит на свой телефон, очевидно, считая, что переписка или общение в социальных сетях важнее, чем смотреть на последнего человека, с которым она переспала. Она пожимает плечами.

— Не совсем, — говорит она ровным голосом. — Всё так, как ты сказал. Этого никогда не было.

Мне хочется накричать на неё, схватить за руки и встряхнуть, сказать, что этим утром я имел в виду совсем не это. Вместо этого я говорю:

— Хорошо. Этого никогда не было.

— По рукам, — говорит она, не поднимая глаз.

— Договорились, — я пересекаю гостиную и иду по коридору, чертовски раздражённый этой девчонкой. Я окончательно хлопаю дверью спальни.

Разговор окончен.

***

Это самая глупое противостояние на свете. Мы с Эдди целую неделю разговариваем друг с другом отрывистыми фразами, избегая зрительного контакта на всех возможных мероприятиях — интервью, на которые я сопровождаю её, благотворительное мероприятие, возвращение в студию звукозаписи несколько дней подряд, где я её больше не жду. Вместо этого я высаживаю её и забираю, когда она закончит, поскольку реальной угрозы безопасности нет. Я прославленная няня, только гораздо менее знаменитая.

Поэтому, когда Эдди выходит из своей спальни в самом крошечном из платьев, белом, едва прикрывающем её задницу, и на золотых каблуках, из-за которых её ноги кажутся длиной в милю, я чуть не падаю:

— Куда, чёрт возьми, ты идёшь?

— Гулять, — отвечает она. — У моей подруги Сапфир день рождения.

— Вот так одета, — категорически отвечаю я.

— Да, вот так одета, — говорит она. — Это просто день рождения.

— Не для тебя, не в этом, — отвечаю я вполголоса. Я даже не уверен, что она меня слышит, пока она явно не ощетинивается, отвечая жёстким тоном.

— У тебя есть какие-то возражения против того, что на мне надето?

Я глубоко вдыхаю, пытаясь сохранить самообладание, но едва могу сдерживаться, когда речь заходит об Эдди. Я пытался быть разумным, пытался не вести себя рядом с ней как изголодавшийся по сексу лунатик, но это невозможно, особенно когда она выходит из спальни в таком виде… ну, этом. Я стою рядом с ней, глубоко вдыхая её запах.

— С таким же успехом ты могла бы быть голой, — говорю я серьёзным голосом.

Её челюсть сжимается.

— Ты не имеешь права решать, что я ношу или не ношу, — говорит она. — Я выйду в стрикини (прим. перев. — наклейки для защиты сосков во время загара в солярии и, возможно, аксессуар к наряду для сексуальных извращенцев) и стрингах, если захочу. И я иду гулять со своими друзьями.

— С какими друзьями?

Единственная причина, по которой она встречается с друзьями — это позлить меня. В таком наряде это определённо работает. Я разрываюсь между желанием придушить её и желанием задрать край платья, которое на ней надето, и перекинуть Эдди через колено. В моей голове вспыхивает образ: она склонилась над моей ногой, голая задница в воздухе, и, клянусь, мой член тут же становится твёрдым как камень.

— Друзьями, с которыми ты не давал мне видеться из-за своей властности и того, что всё время ошиваешься поблизости.

— Потому что твои друзья такие классные и так хорошо за тобой присматривают, — говорю я.

Она поднимает голову, чтобы посмотреть на меня, выпячивая челюсть, как обычно, и перебрасывает прядь светлых волос через плечо:

— Что ж, ты отлично поработал, присматривая за мной.

— Я присматривал за тобой каждый день, — говорю я, игнорируя её замечание о том, что произошло между нами двумя. Всё, о чём я могу думать — это факт, что она стоит передо мной, одетая так, как она есть, и что я хочу сорвать с неё эту чёртову одежду. Чего я не хочу делать, так это ходить за ней по пятам, как щенок, всю ночь, в то время как парни набрасываются на неё.

Это грёбаное определение ситуации высокого риска, потому что мне придётся наброситься с кулаками на первого же парня, который прикоснётся к ней пальцем. К чёрту навыки управления гневом.

— Сегодня день рождения Сапфир. И, знаешь, на самом деле ты мне не начальник, — говорит она. Я чувствую запах её духов, жасмина и чего-то ещё, что напоминает о тропиках, и мне хочется впитать её аромат. Мне приходится напоминать себе, какая она, чёрт возьми, законченная сволочь. Как выясняется, мне не нужно долго напоминать себе об этом, потому что она снова открывает рот. — Ты мой телохранитель. И это так. Ты работаешь на меня, а не наоборот.

Она произносит слово «телохранитель» с презрением, как будто она в чём-то лучше меня, и меня захлёстывает гнев. А потом мне кажется, я вижу на её лице проблеск чего-то ещё — сожаления? — и на секунду мне хочется схватить её, притянуть к себе и сказать, чтобы она перестала валять дурака и поцеловала меня, потому что всё, что она только что сказала полная чушь.

Но, чёрт возьми, у меня есть гордость:

— Ты ведёшь себя как полная…

— Сучка? — перебивает Эдди.

— Это ты сказала, а не я.

Челюсть Эдди сжимается, и она смотрит на меня, в её глазах вспыхивает гнев.

— Не волнуйся, телохранитель, — молвит она, слово тяжело повисает у неё на языке. — С этого момента я буду вести себя с тобой абсолютно профессионально.

— Хорошо, — отвечаю я, имитируя британский акцент. — Куда мадам отправится сегодня вечером?

— Ты мне не нравишься, — говорит она, хватая свою сумочку. Она лжёт. Я знаю, что это так. И вся эта ссора — выдуманная чушь. Она ненастоящая. Но я также знаю, что нам обоим будет легче, если мы притворимся. Будет легче, если мы возненавидим друг друга. Это к лучшему.

— Ты мне тоже не нравишься, девочка Эдди, — говорю я, следуя за ней к двери. Её бёдра плавно покачиваются, когда она идёт на своих слишком высоких, чтобы быть в безопасности, каблуках, и когда она снова перекидывает волосы через плечо, мне приходится сжать кулаки по бокам, чтобы не схватить их и не притянуть её к себе.

Я не лгу, когда говорю, что она мне не нравится. Спускаясь с ней на лифте, когда она смотрит в сторону, демонстративно игнорируя меня, я осознаю это с растущей уверенностью. Она мне определённо не нравится. «Нравится» — неправильное слово на букву «Н», которое не следует использовать, когда речь заходит об Эдди.

Глава 20

Эдди

Четыре года и восемь месяцев назад

— Дай мне взглянуть на них, — говорит Грейс, хватая мой дневник. — Давай, Эддисон.

— Ни за что, — я крепко сжимаю блокнот в одной руке, отмахиваясь от неё другой. — Это личное.

— Хорошо, — говорит она. — Я всё равно всегда могу разгадать твои секреты. Это о мальчике?

Я тяжело выдыхаю:

— Нет, конечно, нет.

Грейс морщит нос:

— Тебя никто не интересует? А как насчёт того певца, с которым ты гастролировала? Не тот парень постарше. Другой, симпатичный, твоего возраста?