Но джелеки никогда не нападали ни на кого из азатанаев. Они не похищали детей, не насиловали женщин. Они лишь сжигали дома и убегали с добычей, а азатанаи попросту смеялись им вслед, словно бы собственность не имела для них никакого значения.

«Богатство, – говорили они, – ложное мерило. Честь невозможно накопить. Ею не украсишь комнату. В золоте нет отваги. Лишь глупцы строят крепость из богатства. Лишь глупцы могут жить в ней, считая, что находятся в безопасности».

Эти слова повторялись не раз, хотя Ринт не знал, кто из азатанаев впервые их произнес; они часто звучали в солдатских лагерях во время войны, подобно рассказам о героических подвигах, но при этом были полны удивления, непонимания и недоверия. Но Ринта и прочих ставила в тупик вовсе не их замысловатость, – собственно, здесь не было ничего особо сложного. Не по себе становилось оттого, что азатанаи делом доказывали свое безразличие.

«Тот, кто сокрушается о голодающих крестьянах, сам каждый вечер ест досыта. И на поверку все его осуждение богачей оказывается лицемерием, пустыми словами».

Но азатанаи говорили правду, невозмутимо наблюдая, как джеларканские разбойники похищают или уничтожают все, что у них имелось.

Подобная невозмутимость пугала Ринта. Способны ли азатанаи вообще на гнев? Испытывают ли они негодование? Можно ли их оскорбить?

Он бросил в реку привязанное к веревке ведро, глядя, как оно наполняется водой. Тяжесть ведра оттягивала руки.

Драконус поднялся на возвышенность и смотрел на запад, где в красном сиянии опускалось за горизонт солнце. Мгновение спустя он поднял руку в перчатке.

Вытянув ведро. Ринт поставил его на берег, расплескивая воду. Сердце его внезапно загрохотало, будто барабан. Драконус повернулся и направился обратно к реке, где его встретил Раскан. Они обменялись несколькими словами, а затем повелитель двинулся дальше. Сержант продолжал смотреть ему вслед.

«Кто-то приближается сюда. С запада. Кто-то… кого они ждут».

К брату подошла Ферен, хрустя подошвами мокасин по прибрежной гальке:

– Видел? – (Он кивнул.) – Кто бы это мог быть?

– Вряд ли кто-то из яггутов, – ответил Ринт. – Но кто же тогда? Азатанай? – Он заметил, как Ферен бросила взгляд на лагерь. – Боишься за парнишку? Какова его роль во всем этом?

– Не знаю.

– Ты сделала то, о чем тебя попросили, Ферен. И теперь он будет ждать большего.

Она недовольно взглянула на брата:

– Разве Аратан не всего лишь клятый щенок, которого нужно обучить послушанию?

– На этот вопрос ответить можешь только ты, – хмыкнул он.

– Ты мужчина. И ничего в этом не понимаешь.

– Это я-то не понимаю? Сколько лет было бы сейчас мальчишке? Столько же, сколько и Аратану, или около того. – Ринт увидел, что его слова обрушились на Ферен, подобно удару меча по лицу. – Прости, сестра.

Взгляд ее стал бесстрастным.

– Дети умирают. И матери приходится это пережить.

– Ферен…

– Это вина его отца, а не моя.

– Знаю. Я не хотел…

– Горе вложило в его руку нож, а эгоизм заставил вонзить этот нож в сердце.

– Ферен…

– Он покинул меня, когда я больше всего в нем нуждалась. Это стало для меня уроком, брат. Хорошим уроком.

– Аратан не…

– Знаю! Разве не я сегодня весь день жевала мертвое мясо? Разве не я трудилась до потери сознания? У меня был сын. Он умер. У меня был муж. Он тоже умер. И у меня есть брат, который думает, будто хорошо знает меня, но знает он лишь образ сестры, который сам же и придумал. Иди снова к ней, Ринт. Ее легко найти. Она закована в цепи внутри твоей головы.

Ферен подняла руку, будто собираясь его ударить, и Ринт напрягся, но ничего не произошло, и мгновение спустя она уже шла обратно к костру.

Ему хотелось расплакаться. Но он лишь обругал себя за глупость.

На возвышенности по другую сторону реки появилась массивная рослая фигура, облаченная в толстые кожаные доспехи. На плече незнакомца лежала связка копий, а в руке он держал тяжелый мешок. Голова его была непокрыта, свободно падающие волосы отбрасывали кровавый отблеск в лучах заходящего солнца. Помедлив, пришелец направился в сторону брода.

Ринт понял, что это азатанай, хотя никогда прежде их не видел.

«Единственный воин среди азатанаев. Тот, кого знают как Защитника. Хотя на вопрос, с кем он сражался, я ответить не смогу. Полукровка-телакай, близкий друг Кильмандарос. Это Гриззин Фарл».

Вода едва доходила до края тяжелых сапог великана.

– Драконус! – взревел он. – Так ты и впрямь прячешься от всего мира? Ха, а я-то не верил – и каким же дураком оказался! Смотри, у меня есть эль!

Он явился среди них как тот, кому нечего было опасаться и нечего терять, и лишь намного позже, спустя годы, Аратан понял, каким образом оба этих качества подпитывали друг друга, вызывая по очереди чувства восхищения и крайней жалости. Но при появлении этого незаурядного мужчины в лагере создалось впечатление, будто некий великан спустился с высоких горных утесов, из продуваемой всеми ветрами крепости, где в залах гуляет эхо, подножия деревянных дверей покрыты инеем, а хозяин ее устал от одиночества и ищет общества.

Есть те, кто пышет пьянящей, как испарения эля, радостью, манящей, словно тепло костра в холодную ночь. Они способны развеселить одним лишь взглядом, будто весь мир полон шуток и все вокруг готовы упасть в их радостные объятия.

Азатанай сообщил, что его зовут Гриззин Фарл, и, не дожидаясь, когда Драконус представит ему присутствующих, сам подошел к каждому по очереди: к Раскану, Ринту, а затем Аратану. Когда пальцы великана сжались на запястье юноши, морщинки в уголках его глаз стали резче и он сказал:

– Это рука умеющего держать меч. Твой отец постарался подготовить тебя к предстоящей жизни. Ты – Аратан, неудобный сын Драконуса, потерянное дитя охваченной горем матери. Не эта ли рука, которую я сейчас держу, вонзит нож в спину своего отца? Именно этого Драконус боится – да и какой бы отец на его месте не боялся?

Аратан уставился в серые глаза азатаная.

– У меня нет никаких амбиций, – ответил он.

– У тебя, может, и нет, зато у других есть.

– Им никогда меня не найти.

Кустистые брови поднялись.

– Ты собираешься всю жизнь скрываться?

Аратан кивнул. Остальные стояли рядом, слушая их беседу, однако юноша не мог отвести взгляда от глаз Гриззина Фарла.

– Но это недостойная жизнь, – заявил тот.

– Я сам недостоин жизни, господин. Так что это меня вполне устраивает.

Гриззин Фарл наконец отпустил руку Аратана и повернулся к Драконусу:

– Говорят, Тьма стала оружием. Против кого? Вот в чем вопрос, и я намерен услышать ответ. Скажи мне, Драконус, потрясет ли Харканас мое судьбоносное появление?

– Башни рухнут, – ответил Драконус. – Женщины упадут в обморок.

– Ха! Это уж точно! – Но гость тут же нахмурился. – Как-то одно с другим не слишком-то вяжется, старина. – Он повернулся к Ферен и опустился перед ней на одно колено. – Кто бы мог ожидать увидеть такую красоту здесь, на самом краю Баретской пустоши? В моем обычае всегда приберегать лучшее напоследок. Я Гриззин Фарл, известный среди азатанаев как Защитник, а среди джелеков – как воин, который пропускает любое сражение, просыпает любую битву и лишь улыбается в ответ на любой брошенный ему вызов. Я также известен оставшимся яггутам как Спящий Камень – так поэтично они описывают мою печально знаменитую склонность дрыхнуть. А теперь я хотел бы услышать твое имя, чтобы насладиться им и навеки сохранить в своем сердце память о твоем голосе.

На Ферен, казалось, его слова не произвели никакого впечатления, хотя щеки женщины и покрылись румянцем.

– Я Ферен, – ответила она. – Пограничница и сестра Ринта.

– Ты слишком молода, – помедлив, произнес Гриззин Фарл, – чтобы терять надежду. Твой голос поведал мне трагическую историю, и хотя подробности ее остаются в тайне, потеря несет страдания, а страдания превращаются в жгучую боль, постоянно об этой потере напоминающую.