–Да, встречала. Его наши либералы часто цитируют. Патриотизм – последнее прибежище негодяев, что-то вроде этого, верно?

–У нас в университете русскую историю XIX века Николай Троицкий читал. Когда ты училась, его уже в живых не было, а я застал, повезло. Гениальный историк! Хотя убежденный марксист, как и моя матушка. Автор лучших работ о войне 1812 года. Я его лекции очень любил, даже на чужие курсы к нему бегал. Он меня в аспирантуру звал, да я не пошел. Меня тогда другое влекло: политика, реформы…

–У нас вообще не было истории, я же на романо-германской филологии училась.

–Про Достоевского и говорить нечего, национальная идея – его конек. И что ни слово – то выдумка!

–Ты же когда-то его так любил!

–Любил, да и сейчас люблю, а попробовал недавно перечитать и даже расстроился. Когда-то он большое влияние оказал на формирование моих религиозных взглядов, усиленное интерпретацией наших выдающихся мыслителей: Бердяева, Розанова, Мережковского и других. Помнишь его «Поэму о Великом Инквизиторе»?

–Нет, извини,– виновато улыбнулась Анна.

–«Человек свободен в своем выборе между добром и злом!» – вот его тезис, который в молодости меня прямо пьянил. О ней куча философских трактатов написана. Если коротко, то смысл ее в том, что Иисус повторно является к людям и встречается с Великим Инквизитором, который, по замыслу Достоевского, символизирует католическую церковь. Ну, католическую церковь среди наших писателей только пьяные не обличали… или нет, не так; обличали все, а пьяные русские писатели – с особенным азартом. Так вот Великий Инквизитор пространно и высокопарно упрекает Христа за то, что Он не послушал Дьявола, искушавшего Его в пустыне. Вот если бы Он по совету Сатаны превратил камни в хлебы и принялся раздавать их людям, то те бежали бы за Ним, как собачонки, соглашаясь с каждым Его словом. А если бы Он к тому же явил какое-нибудь чудо, то народная вера в Него стала бы непререкаемой. Ибо, как известно, нет более верного способа манипулировать толпой, чем раздача бесплатной жратвы и всякие чудеса. Но Иисус все это, разумеется, величественно отверг, ибо желал, чтобы человек верил свободно, а не по принуждению. Это, конечно, довольно грубое изложение, у Достоевского и поэтичнее, и намного длиннее.

–Погоди, – задумчиво проговорила Анна.– Но ведь Христос, помнится, кормил народ хлебами, разве нет?…

–Так о чем и речь! И хлебами кормил, и лечил, и чудеса показывал! И Достоевский, который на Евангелии гадал, подобно толстой купчихе, разумеется, об этом прекрасно знал и помнил. И бесстыдный Розанов, написавший целую книжку об этой сказке, тоже знал. И Бердяев знал, и все всегда знали. И главное, я сам знал! Только как-то не хотел уличать любимого писателя. А ведь помнил, с детства, с тех пор, как впервые Евангелие прочел. И всегда меня это смущало.

–Что смущало? Чудеса?

–Ну да, чудеса! Ну вот, зачем, думал я, вся эта чепуха нужна Богу? У него что, дел других нет, кроме как безногому инвалиду ногу приделывать? Да пусть он живет без ноги, ему же лучше, а то ему подавать никто не будет! Я уж не спрашиваю, зачем Бог сначала лишил его ноги, а потом опять ее отрастил, допустим, это моему разумению недоступно. Но Богу-то все заранее ведомо! Он же – Бог! Он – творец всего сущего, создавший все на свете, продумавший все законы физики, химии, механики и прочая и прочая! Неужто Он будет плевать в глаза слепому, как то делал Иисус, или из бесноватого дурачка придурь изгонять? Чушь какая! Он ведь если захочет – всех живущих одним разом вылечит. Или, наоборот, уморит. А такие трюки – впору деревенскому колдуну показывать, шарлатану из оперы Доницетти.

–Но может быть, Христос хотел доказать этим, что он – Бог?

–А зачем Богу доказывать, что он – Бог? Да еще подобной ерундой! И никакой свободы Иисус человеку не оставлял. Или веруй или вечно будешь гореть в Геене Огненной. Вот и вся свобода!

–Не знаю, что тебе ответить…

–Скажи, что на твою веру это не влияет.

–Не очень,– улыбнулась Анна.– Хотя в чем-то я с тобой согласна…

–И таких выдумок в романах Достоевского чрезвычайно много, хотя не все они носят патриотический характер. Вот тебе, пожалуйста, еще пример, наугад. В тех же «Братьях Карамазовых» все тот же Иван, умнейший персонаж, который и придумал поэму о Великом Инквизиторе, рассказывает страшную историю, которую он якобы вычитал в газете. О том, как богатый генерал, имевший огромную псарню с сотней псарей, насмерть затравил собаками маленького дворового мальчика. И знаешь за что? За то, что тот, играя, камешком, случайно зашиб ногу любимой генеральской борзой, и та охромела.

–Ужасно! Но почему ты считаешь, что это неправда?

– У тебя есть собака? Нет? Ну ладно, неважно. Скажи на милость, как можно «случайно» подбить собаке ногу камешком? Да еще борзой, самой быстрой в мире собаке? Которую к тому же охраняет целая сотня псарей?

–Слушай, а ведь действительно!.. По-твоему, мальчик сделал это нарочно?

–Думаю, он вообще этого не делал, а всю историю Достоевский выдумал. Ты только представь, какая участь ждала бы этого генерала, если бы подобный случай был действительно описан в газете! Суд, Сибирь или сумасшедший дом. Достоевский любил слезу вышибать из читателя, поражать его в сердобольное сердце. Многих поразил, в том числе и меня. Прямо, как тот мальчик – собаку.

–Жалеешь об этом?

–Нет, что ты! Я думаю, что если бы Достоевский писал о нас, о русских, так, как мы того заслуживаем, он никогда бы не стал великим русским писателем. Не стали бы его читать с такой жадностью. И никакой талант ему бы не помог. И если уж на то пошло, никто бы из наших писателей не стал, включая Пушкина.

–Почему?!

–Потому что правда в России никому не нужна.

–А здесь нужна?

Норов усмехнулся.

–Ты права. Пожалуй, и здесь не нужна,– признал он.

–А тебе нужна?

–А мне нужна! Хотя спроси меня, зачем, я не отвечу…

–А я с твоей мамой иногда по-прежнему созваниваюсь, – вдруг сказала Анна.– Мы с ней подолгу разговариваем. Она – очень умный человек, хотя порой бывает резковата. Но сердце у нее – золотое. Однажды Лев серьезно заболел, нас с ним в больницу положили, так она сама примчалась, тут же с главврачом договорилась, чтобы Льва лучшие специалисты лечили. Чуть ли не каждый день приезжала, пока он не выздоровел…

–Смотри-ка! А мне она ничего не рассказывала.

–Ну, она вообще довольно закрытый человек. Я ее очень уважаю. Замечательная женщина!

–Это правда. Но в разведку с ней все-таки лучше не ходить.

–Почему? Она же не испугается, не подведет!

–Не испугается. Но пристрелит, если заметит, что ты боишься. Жалеть не умеет и слабости не прощает.

–Ты преувеличиваешь! Она сейчас стала гораздо мягче. Я помню ее пятнадцать лет назад – скала, а не человек! Да и ты заметно переменился…

–Волос стало больше или тоже смягчился?

–И то, и другое, – улыбнулась Анна.

–Это, наверное, от радости, что ты прилетела.

* * *

В четырнадцать лет Норов записался в бокс. И для матери, и для сестры и для одноклассников это был дикий поступок. В интеллигентских кругах к боксу относились с презрением, считалось, что это спорт для шпаны из подворотен. В английской школе ребята занимались теннисом, плаваньем, легкой атлетикой; девочки – художественной гимнастикой и танцами. Многие учились музыке или рисованию, но боксом не занимался никто.

Норову давно хотелось научиться драться. Ему было стыдно, возвращаясь вечером, при виде уличных хулиганов переходить на другую сторону улицы, чтобы не получить от них по голове. В те времена подростков с рабочих окраин переполняла агрессия. Дрались много, среди них это считалось доблестью. Бились двор на двор, улица на улицу, квартал на квартал. Рубились беспощадно, зверски: камнями, палками, железной арматурой, велосипедными цепями. Порой доходило до серьезных увечий. Изредка они совершали набеги на центр города, и горе было тем юнцам из приличных семей, которые попадались им в руки. Их грабили, избивали, унижали.