–В Ля Рок,– сухо повторил Норов.

Своей интонацией он давал понять, что тон собеседника ему не нравится. Но Жерома Камарка это явно не волновало.

–Скажите им, я сейчас буду. До скорого. – И он положил трубку.

–Что говорит? – поинтересовалась Ляля.

–Что он за вами приедет.

–Ну вот, заставил человека сюда тащиться! – упрекнула Ляля Брыкина.

–За такими клиентами как мы не грех и побегать,– отозвался Брыкин.– Пусть спасибо скажет, что я его не в Москву вызываю.

* * *

Возможность введения карантина будоражила Францию уже несколько дней. Перед выступлением президента весь вечер на всех каналах обсуждалось только это. Политические комментаторы, ученые, врачи и политики спорили о том, объявят ли жесткий режим с комендантским часом, как в Италии и Испании, или все же оставят некоторые послабления. Вновь и вновь приводились цифры заразившихся и уже умерших; сравнивалась статистика разных стран. Много говорилось об отсутствии масок и перчаток, – средств индивидуальной защиты, – и удручающем состоянии госпиталей; звучали сомнения в готовности национальной медицины к эпидемии. Редкие заявления скептиков о том, что китайский грипп вовсе не столь страшен, как им пугают, тонули в громком и нестройном хоре взволнованных и встревоженных голосов.

Ситуация осложнялась тем, что в субботу должны были состояться муниципальные выборы, которым французы придают большое значение и в которых они всегда активно участвуют. Высказывались опасения, что из-за эпидемии выборы могут перенести на лето. Последнее слово в этих бурных дискуссиях принадлежало президенту; страна с нетерпением ждала его решения.

В кафе над барной стойкой висел большой телевизор; когда четверо русских вошли внутрь, свободных мест поблизости от телевизора уже не оставалось. Даниэль сбегал на улицу, притащил для Норова и компании стол, который втиснул посреди зала между другими. Русские сели напротив монитора, а Даниэль вновь убежал за их напитками.

Молодой красивый президент Франции говорил о надвигающейся угрозе и необходимости защитить пожилых людей. Забота об их здоровье требовала, по его мнению, целого ряда серьезных мер. Он проникновенно смотрел в камеру синими глазами и произносил слова хорошо поставленным голосом, то возвышая его, то доверительно понижая.

Его рыжеватые слегка вьющиеся волосы были тщательно зачесаны на висках, где они редели; загорелое лицо, мастерски покрытое тональным кремом, не блестело от влаги; яркий синий галстук был завязан убедительным, крупным узлом; из под рукавов пиджака выглядывали белоснежные манжеты с тонкими запонками. Он напоминал Норову статиста, попавшего в театр благодаря слащавой внешности и старательно, но безуспешно разыгрывающего на сцене пылкого героя-любовника.

–За километр видно, что пидарас, – поморщившись, заметил Брыкин, уверенный в том, что французы вокруг его не понимают.– Не то что наш.

–Насколько жена его старше? – подхватила тему Ляля.– Лет на тридцать? Как называются те, кто со стариками живет? Не педофилы, а эти…– она наморщила лоб, пытаясь вспомнить.– Зоофилы, что ли?

–Геронтофилы,– подсказала Анна.

–Во-во! Бабуля его вечно в камеру лезет, короткие юбки таскает или джинсы в облипку, все молодится. Смотреть противно. Кому она нужна?

–Ну, может, охрана ее харит полегоньку,– рассудительно предположил Брыкин.– А почему нет? Там же арабы в основном, в охране-то, им какая разница? Деньги плати да подставляй, куда совать. Может, они и его заодно от геморроя лечат, а, Паш? Как думаешь?

Ляля рассмеялась. Клотильда, следившая за выступлением президента из-за стойки, с любопытством поглядывала на русских.

Президент говорил, что не считает возможным отменять выборы, ибо демократию он чтит превыше всего, – в этом месте его голос зазвучал патетические, и он твердо опустил на стол крепко сжатые руки с отполированными блестящими ногтями. Однако с понедельника во Франции вводится особый режим, – президент осторожно прижал правую руку к сердцу, вернее к темно-синему, отлично сшитому пиджаку.

–Тебе не кажется, что он репетирует свои выступления? – негромко спросила Анна Норова.– Слишком декламирует, будто стихи читает. Только руками как-то он невпопад двигает…

Норову действительно показалось, что президент перепутал жесты, лучше было бы проделать их в обратном порядке: прижать руку к сердцу, признаваясь в любви к демократии, и обозначить твердость в соблюдении особого режима.

…Все предприятия, кроме тех, что обеспечивали жизненные потребности населения, переводились на работу по удаленному доступу либо временно закрывались. Переставали с понедельника работать рестораны, бары, театры, спортивные центры, почти все магазины, кроме продовольственных. Пожилым гражданам не рекомендовалось выходить из дома, кроме как в случае крайней необходимости. Требовалось соблюдение дистанции при общении, ношение санитарных масок и частое употребление дезинфицирующих средств.

Это означало – карантин. Президент, правда, всячески избегал этого слова, предпочитая ему другое, более мягкое «confinement», но суть от этого не менялась.

–Ну че там? – поинтересовался Брыкин у Норова.

–Карантин,– ответил Норов.– Все закрывается.

–Звезда рулю! – заключил Брыкин.– Сваливать отсюда надо.

* * *

Норов услышал снаружи громкое тарахтение мотоцикла, повернул голову и через стеклянные двери увидел, как перед кафе остановился черный «Харли-Дэвидсон» с хромированными трубами. Высокий стройный мужчина в черной коже не спеша слез с мотоцикла, снял шлем и, держа его в руках, вошел в кафе.

–Салю,– небрежно произнес он всем.

У него были темные вьющиеся волосы, орлиный профиль, густые брови, ясно очерченный рот, подбородок с ямочкой и быстрый взгляд острых черных глаз. Он был красив той резкой подвижной красотой, которая характерна для юга Франции, где она граничит с Испанией.

–Жером! – просияв, воскликнула Клотильда, выходя к нему из-за стойки и раскрывая руки для объятий. – Какой приятный сюрприз! Я тебя не ждала!

–Бонжур! – произнесла Ляля, вставая и улыбаясь.

Клотильда бросила на нее удивленный взгляд. Камарк расцеловался сначала с ней, затем с Лялей, потом с Брыкиным. С Даниэлем он целоваться не стал, ограничившись снисходительным кивком.

–Почему ты не предупредил, что приедешь?– упрекнула его Клотильда.

–Не собирался. Я на минуту, за друзьями,– ответил он, указывая на Брыкина и Лялю.

–О, это твои друзья?

–Мои русские очень важные друзья!

При этих словах, произнесенных довольно громко, все посетители уставились на русскую компанию.

–Черт,– с досадой проворчал Норов Анне, незаметно отодвигаясь.– Только этого мне не хватало!

–Я вас познакомлю,– продолжал Камарк, не обращая внимания на посторонних.

Он представил Клотильду и Даниэля Ляле и Брыкину; последовал обмен приветствиями.

–Сит даун,– предложил Брыкин Камарку.– Летс дринк. Виски или коньяк? Зисис Павел и Аня. Зей а фром Раша. Рашин, короче.

Камарк посмотрел на Норова, и скулы его напряглись.

–Мы виделись,– холодно проговорил он по-французски.

–Правда? – отозвался Норов.– Не помню.

–Enchante,– так же холодно произнес Анне Камарк, чуть наклоняя голову.

Она ответила вежливостью. Брыкин почувствовал какое-то напряжение между ними и слегка нахмурился, пытаясь понять, в чем дело.

–Ну что, едем? – по-английски обратился Камарк к Ляле и Брыкину.

–Вы куда? – спросила Клотильда.

–Обедаем в «Шато Салет».

–Почему не у меня? – с шутливым укором осведомилась Клотильда.

–Извини, в следующий раз.

–Это он? – одними губами спросила Анна у Норова.

–Кто? – Норов сделал вид, что не понимает.

–Он! – уверенно заключила Анна.

–Разве тебе не интересно, что скажет президент? – спросил Даниэль Камарка.

Тот скользнул взглядом по экрану и усмехнулся.

–Я наперед знаю все, что он скажет, – негромко ответил он. – Завтра выборы, у его партии неважные шансы, агитация уже запрещена. Парень пользуется случаем выступить перед народом в роли отца отечества.