В доме хоть и был календарь, но для почти неграмотной деревенской девицы исчисление дней давалось весьма и весьма затруднительно, а посему и срок каждый раз выходил разный. Да и само время при подсчётах как будто нарочно норовило запутать след, петляло, а то и вовсе затягивалось в такие узлы, что приходилось снова и снова считать всё заново.

Но как бы то ни было, а Олеся нутром чувствовала, что подходит самая пора – пора припугнуть пана Сакульского! Только такой неблаговидный поступок мог спасти её от нищенского прозябания, по крайней мере, хотя бы на первое время. Деваться горничной было просто некуда.

В душе Олеся понимала, что снова, вопреки данному зароку, совершает обман, совершает грех. Но она успокаивала себя тем, что от этого греха никто особо не пострадает и совершён он будет только ради и во благо будущего ребёнка.

Олеся с превеликим нетерпением ждала удобного случая, и вскоре он представился.

Ядвига Наумовна вышла во двор и со спокойной душой любовалась поздними цветами в палисаднике. Особое умиление у неё вызвали настоящие королевы осени – хризантемы. Однако вскоре у неё возникла обидная мысль: «Все хризантемы на клумбе – глаз не оторвать. Вот почему бы и людям тоже не быть всем красивыми? Несправедливо как-то…»

Ядвига снова сокрушалась о своей невзрачности, да вот только о красивых хризантемах как о цветах она по обиде думала обобщённо. Хризантемы – это всего лишь один сорт ярких цветов. Природа же настолько богата разнообразием форм, видов, пород и, в конце концов, рас, что по одному сорту цветов или по одному человеку судить о её несправедливости – глупо.

Пока хозяйка в палисаднике заставляла своё самолюбие горевать из-за предвзятости окружающего мира, горничная в доме пыталась заставить хозяина горевать по более житейской причине.

– Пан Лешек, я… – с дрожью в голосе взволнованно обратилась Олеся к хозяину. – Я… тут такое…

Отложив газету, пан Сакульский удивлённо посмотрел на горничную. Увидев её смятение, он живо встал с софы и, опасливо бросив взгляд на дверь и в окна, взял девушку за плечи.

– Что случилось, милая?

– Ох, не называйте меня так… – всхлипнула горничная. – Беда… Беда стряслась…

– Да ты не волнуйся, – пытался успокоить девушку пан Сакульский. – Какая беда?

Олеся молча смотрела на хозяина. Сквозь слёзную пелену в её глазах читались страх и мольба.

– Пан Лешек… я… я… Боже, что ж мне теперь делать? – волнуясь, служанка всё время сбивалась с мысли.

– Говори.

Пан Сакульский с тревогой смотрел в прекрасные глаза.

Ещё раз всхлипнув, Олеся наконец виновато проронила:

– Я беременна…

Девушка стыдливо опустила голову.

Выдержав несколько секунд для пущего результата, она со скрытым интересом исподлобья глянула на пана Сакульского. Глянула и… оказалась немало разочарована: в облике женатого мужчины не было ни тени испуга от известия о беременности полюбовницы! Глаза его лучились спокойствием и даже, как на мгновение показалось Олесе, радостью.

Чего-чего, а вот такого девица никак не ожидала, и это её сильно озадачило!

«Если пан Лешек не испугался, – лихорадочно соображала она, – то вся моя затея и ломаного гроша не стоит! Что-то тут не так! Что-то упустила! Но что?! В чём же промашка вышла?!»

Ответы искать времени не было, да и отступать было уже поздно.

«А может, он просто не понял?» – мелькнула надежда, и Олеся снова решила надавить на непонятливого хозяина.

– Пан Лешек, у меня будет дитё… от вас, – горестно выдохнула служанка.

Вот теперь на лице пана Сакульского вроде бы промелькнула тень тревоги. Это вдохновило Олесю.

– И что ж мне, сердешной, делать-то теперь? – жалобно заскулила она. – Остается только в земельку сырую сховаться… от срама несусветного?

– Ну, ну, успокойся, – Сакульский погладил Олесю. – Не плачь, любезная, не плачь. Я придумаю, как нам лучше поступить.

Олеся ещё раза два шмыгнула носом, вытерла слёзы и подняла взор на пана Сакульского – у хозяина никакой паники!

Поняв, что её уловка разжалобить хозяина, похоже, не удалась, Олеся зашла с другой стороны.

– Скоро всё станет известно… – испуганно произнесла она. – Думаю, Ядвига Наумовна будет в ярости, когда узнает о нас.

Горничная в упор смотрела в глаза господина. В её взгляде было столько укора, что Сакульскому впору бы платком с лица его смахивать, да и всему отряхиваться, а он стоит себе, едва не ухмыляется. Это Олесю уже разозлило.

– Она меня вышвырнет из дома, – уже более твёрдо сказала она и совсем уж решительно продолжила: – Вот только кажется мне, что и вам достанется тоже.

– Олеся, солнышко, успокойся, ты не покинешь наш дом, – тихо промолвил Сакульский. – Я этого не допущу.

«Ну конечно! – мысленно вспыхнула девушка. – Где ещё найдёшь такую дурочку… красивую!»

Тыльной стороной пальцев пан Сакульский провёл по щеке Олеси, вытер слезу.

– Не волнуйся, милая, – уверенно сказал он. – Почти из любой западни всегда можно найти выход.

Он обнял девушку и нежно прижал к груди.

– Особенно если с этой западнёй стоять рядом… а не в ней маяться, – слезилась Олеся. – Есть только один выход…

Мужчина отстранился и, держа девушку за плечи, заинтригованно воззрился на неё.

– Я должна уйти… немедля. Тайну нашу я унесу с собой. Но мне надо будет… на что-то жить и растить нашего ребёнка… Вы должны мне помочь…

– И что, по-твоему, я должен сделать?

– Без грошей и я пропаду… и дитё.

– Деньги, значит, тебе нужны, – удивился Сакульский решимости служанки. – Ну и сколько ж тебе нужно? – уже ради интереса спросил он.

– Тысяча, – ответила горничная и, помедлив, неуверенно добавила: – Пока тысяча…

Сакульский в изумлении вскинул брови. Глядя во все глаза на девушку, он быстро понял, что она явно не представляет, сколько это денег «тысяча рублей».

– Деньги немаленькие, – спокойно сказал он. – И как ты намерена распорядиться ими, куда подашься с этой тысячей?

Только теперь Олеся вдруг поняла, что она ещё совершенно не задумывалась, куда пойти и что делать после того, как получит деньги. Совсем смутившись, девушка пожала плечами.

– Пока не знаю…

– А хочешь, я тебе скажу, что будет дальше, когда ты уйдёшь с деньгами?

Олеся подняла глаза – в них через край плескалась тревога.

Помедлив, пан Сакульский продолжил свою речь:

– Не пройдёт и двух-трёх дней, как ты непременно останешься без денег. Уж поверь мне, на улицах ушлых людишек с тёмной душой хватает, и они быстро поймут, что у тебя есть чем поживиться. Такой шанс мошенники ни за что не упустят… Ну а дальше… Полагаю, ты и сама можешь догадаться, что будет дальше. Одна, ни друзей, ни знакомых, без денег… Да ещё и… – пан Сакульский не стал продолжать, не хотел ранить девушке и без того израненную душу.

Слеза тихо скатилась по девичьей щеке. Слёзы были в душе, слёзы были на сердце. Противиться судьбе у Олеси уже просто не было сил, но она собрала волю в кулак и тихо сказала:

– Пани Ядвига всё равно выгонит меня из дома. Лучше уж я сама… Она была добра ко мне, а я… Мне очень стыдно перед ней.

Олесе и в самом деле было стыдно за новый обман, за новое притворство и за старую роль, которую безжалостная судьба опять заставляла её играть против воли. Вот только этой ролью девушка уже была сыта по горло. Всей душой она старалась быть благочестивой, но словно какой-то бес снова и снова норовил втравить её в дела неправедные.

Совершенно неожиданно для себя Олеся вдруг передумала о первоначальном своём плане и решила не впутываться в рискованную игру. Не хотела она обрастать новыми грехами, ведь старые ещё не замолила!

– И даже если вы не поможете мне, – решительно сказала она, – я всё равно уйду. Не хочу, чтоб у вас были ссоры из-за меня.

Пан Сакульский смотрел на девушку в некотором замешательстве. У него в голове раз за разом звучали только что услышанные слова: «…я всё равно уйду. Не хочу, чтоб у вас были неприятности из-за меня».