Ноздри щекотал аппетитный аромат пекущегося хлеба.

Терпя частые ненамеренные толчки, грубую речь и едкий мужицкий дух из смеси запахов пота, махорки и дёгтя, неместная чета степенно прохаживалась у торговых рядов. Судя по внешнему виду, пара была «из богатых», а светские манеры и надменность мужчины красноречиво говорили – важный чин.

Супруги уже в третий раз проходили рядом с задумчивой красивой девушкой, сиротливо пристроившейся с нехитрым товаром на самом краю базарной площади. Мужчина и женщина скрытно разглядывали необычную торговку.

Олеся ничего этого не видела и не слышала. Она не замечала не только откровенно заинтересованных взглядов богатой пары, но даже пылающие взоры, часто бросаемые в её сторону хлопцами и молодыми мужиками, также оставались незамеченными.

Помимо воли обращая внимание на задумчивую девушку, у многих проскакивала мысль, что такой красавице вовсе не место на бедненьком волостном торжище.

Оставшись без батьки, без мельницы, да ещё и в интересном положении, Олеся оказалась на обочине жизни. Братья никудышные. Чёрствая мать наобум хваталась то за одну работу в селище, то за другую, но всё без толку – домашнее хозяйство вконец извелось. В семье не тянули, а рвали «одеяло» каждый на себя. В конце концов, нужда заставила и несостоявшуюся хозяйку мельницы подумать о себе.

В крестьянских семьях дочерей не особо чтили, и Олеся, видя, что обнищания не избежать, твёрдо заявила о своей доле, или хотя бы о выделении ей причитающегося каждой девушке приданого. Поюлив, братья и мамаша отдали ей, как они бесстыже уверяли, едва ли не самое дорогое, что имелось в общем хозяйстве: пяток полуобщипанных куриц, да десятка три яиц.

Обиду Олеся проглотила молча.

С рассветом она уже ехала на попутной телеге в сторону местечкового базара. Куры ей были без надобности, а вот кой-какие гроши пригодятся. Уж кому-кому, а беременной девушке, как никому другому, просто необходимо хоть что-то приберечь на будущее.

И вот уже почти полдень, а её товаром так никто и не поинтересовался – поглядывали больше на саму торговку. Надежда на хоть какие-то вырученные гроши таяла с каждой минутой. Да и Олесе было не до торговли…

Она сидела в отрешённой неподвижности, во взгляде – пустота. Мысли витали в плену тяжёлых раздумий, вырваться из которых им не давали воспоминания о недавних событиях. Как такое могло случиться? Кто во всём виноват? У красавицы тут же наворачивались готовые ответы в угоду совести, но в душе-то она понимала, что обманывать себя не стоит! Почти во всём была её вина, её просчёт! Осознание этого ещё глубже затягивало Олесю в омут горьких воспоминаний…

Да, она, первая красавица деревни, была влюблена в бедняка Ефимку Асташова, но коварная судьба уготовала ей особый «сюрприз»: её отдали за старого мельника, одного из самых богатых хозяев в округе. И всё бы ничего, Олеся лишь несколько дней и пробыла замужем, да и мельник в те дни относился к ней более чем душевно – с безысходной тоской да со слезами смирения жить всё же можно было. Вот только со странностями оказался её старый муж. Да ещё с какими! Вскоре после женитьбы он вдруг пропал невесть куда, а потом вышло, что вроде как и в живых его уже нет – нашли лишь останки.

Тогда возле Берёзовки, в проклятом урочище Волчий мох, бесчинствовала какая-то нечисть – люди жили в страхе. Вот старый мельник, похоже, и стал её жертвой, хотя полицейские о какой-то там нечисти и слушать не хотели.

Олеся тогда не особо убивалась из-за страшной участи супруга и с подсказа матери быстро смекнула, какая ей выгода со всего этого сулит. Она с трепетным волнением уже начала представлять себя в ипостаси самой богатой в округе юной вдовы. А тут и молодой паныч Зибор подкатился, наобещал ей всего с короб вплоть до женитьбы, да и подбил в смерти мельника обвинить Ефимку Асташова, её возлюбленного.

Вышла перед этим у паныча стычка с Ефимкой, в результате которой случайно погибла юная паненка Гражина. Это уж потом выяснилось, что паныч снасильничать пытался Гражинку, а Ефимка вступился. Но тогда мерзавец так всё вывернул, что именно Ефимку винили в смерти паненки. Ну а раз паненку загубил, то уж мельника и подавно мог порешить из-за девки. Паныч уверял Олесю, что, скорее всего, так оно и было.

Недолго колебалась Олеся, оболгала бедняка-возлюбленного! Важной пани за Зибором вознамерилась стать! И всё у неё тогда шло гладко! Подкупленные панычем полицейские охотно приняли её версию. Мало того, так и некоторые другие таинственные преступления начали приписывать Ефимке.

Да, всё шло как по маслу, и Олеся втайне уже мечтала в большом городе с панычем жить, но…

«Господи! Как я могла такое сотворить?!» – ужаснулась она и, тяжко вздохнув, невесело огляделась. Возвращение из мрачных воспоминаний в полную безнадёгу настоящего не прибавило ей бодрости.

Девица уныло посмотрела на свой товар: яйца в кошёлке да связанные бечёвкой взъерошенные куры, которые, устав вырываться и сбившись в кучку, лишь тревожно вертели головами. На их куриное счастье, они были всем без надобности, а для самой Олеси так и вовсе выходили срамной обузой. Стыдилась красавица сидеть тут на людях да, краснея с непривычки, уговаривать, чтоб кто-нибудь купил её тощих куриц.

На выручку ей снова пришла память и, вырвав сознание из базарной срамности, опять бросила мысли Олеси в омут событий месячной давности. Но и тут не повезло! Из огня да в полымя получилось! Память унесла Олесю в самое чёрное время недавних происшествий…

Горе ударило Олесю неожиданно: коварная нечисть в Волчьем мху жестоко расправилась с её батькой. Так совпало, что это случилось именно в то время, когда перед судом по неизвестной причине Ефимку отпустили на день домой. Но не домой, а к ней, к зазнобе своей спешил парубок! Объяснить хотел, что не виноват он ни в чём! Всё надеялся, что его возлюбленная просто ошибается. Вот только возлюбленная его в доме мельника уже с панычем Зибором тогда миловалась, на порог Ефимку не пустила. Грубо выставила хлопца, причинив обиду крепкую.

Вспоминая те мгновения, Олеся в горечи раскаяния закрывала лицо руками. Она жалела о содеянном, и ей было нестерпимо стыдно – стыдно за ложь, за коварство и… за предательство. Сердце девушки кровью обливалось, и она с трудом сдерживалась, чтобы прямо тут, на людях, не разрыдаться горькими слезами. Душа её грешная каялась! Сейчас каялась, а тогда…

А тогда ушёл униженный хлопец, и вскоре чёрная весть о гибели батьки вырвала Олесю из объятий паныча. Ну как тут не поверить в причастность Ефимки и к этому злодейству?!

И снова Зибор убедил Олесю оговорить Ефимку и в этом преступлении, мол, ему теперь без разницы: семь бед – один ответ. Да вот только «ответ» этот уже и без того на виселицу тянул!

И снова Олеся лжесвидетельствовала, опять оговаривала Ефимку! Твердила, что в день гибели батьки она случайно заметила, как Ефимка у реки смывал кровь с себя и рычал словно зверь. И так складно врала, что порой даже сама начинала верить в слова свои. Конечно, ей и тогда было стыдно, временами и вовсе сквозь землю готова была провалиться. А уж совесть как роптала! Вот только у кого совесть чиста, у того судьба трудна! И Олеся, плюнув на совесть, решительно шла к цели отнюдь не праведным путём. Да, она тогда думала только о себе! А такой грех, как клевета – невелика поруха для неё, переживёт. И пережила бы! Но совершенно неожиданно всё рухнуло во время суда…

Когда все готовы были услышать страшный для Ефимки приговор, в суде неожиданно появился проверяющий чин из Петербурга, да ещё с какими-то бумагами по делу Ефимки. И всё пошло не так! Подкупленные Зибором судебные чиновники тряслись от страху. А дальше – хуже. Из бумаг, предоставленных петербуржским чином, и вовсе выяснилось, что паныч Зибор был отъявленным аферистом и казнокрадом. А тут и паненка Гражина, к всеобщему изумлению, оказалась жива и тоже появилась в суде. Она и рассказала о подлости паныча – его арестовали прямо в зале суда. Ефимку же вместо препровождения на виселицу отпустили на все четыре стороны.