Он ответил совсем уже странно:

— Я не Павел, а Анатолий, а вы что, были знакомы с моим отцом?

Я взглянула в стоящее в прихожей прямо напротив входной двери зеркало и обомлела: на меня смотрела высокая тощая старуха, в ужасных обносках и с растрепанными, отросшими сверх всякой меры седыми волосами.

В голове у меня помутилось, и я услышала, как кто-то невидимый дважды произнес странное имя: «Рип ван Винкль! Рип ван Винкль!»

— Рип ван Винкль! — повторила я и проснулась.

Точнее, я еще не совсем проснулась, когда вскочив, отправилась к зеркалу в туалетном отсеке номера. Электрического освещения не было, но в свете, неуверенно пробивающемся сквозь маленькое оконце в верхней части стены, я увидела то, что хотела. Я не была старухой из своего кошмарного сна.

Теперь пришло время проснуться окончательно, и я вспомнила, что это за странное имя, которое я только что повторила.

Остроумный рассказ Ирвинга Вашингтона, американского писателя, о пьянчужке охотнике, пропавшем на два десятилетия, а затем вернувшемся в свой поселок с рассказом, что все это время он проспал.

Я часто читала этот рассказ своему маленькому сыну, до тех пор, пока он, выучив азбуку, не прочел его почти по слогам самостоятельно.

После этого я, уже успокоившись, на скорую руку привела себя в порядок, потому что воды в кране и унитазе по случаю отсутствия электричества не было, и вышла из номера.

Не об этом ли мгновении я так долго мечтала?

Стояло погожее утро. Солнце еще не успело встать из-за высоких гор, но было уже совсем тепло и выпавший вчера глубокий снег растаял как по волшебству. В память о нем остались только быстро исчезающие лужицы да горный ручей, обычно почти не слышимый в это время года, ревел как в первые дни весны.

Я прошла по заасфальтированным дорожкам, которых появилось значительно больше, мимо незнакомых мне строений, и по едва заметной тропинке пробралась на свою любимую полянку в окружении зарослей низкорослого можжевельника.

Здесь как будто ничего не изменилось за прошедшие годы.

Положив куртку на замшелый камень, я присела на него и глубоко задумалась.

Как величественно прекрасен был этот мир: покрытые снегом скалистые горы, застывшие в торжественной неподвижности… Могучие и недоступные. Что им какие-то жалкие двадцать лет человеческой жизни? Всего лишь одно мгновение. А для человека это огромный пласт жизни, а иногда и целая жизнь.

Ведь у меня, возможно, кроме этих двух парней не осталось больше никого из знакомых. Что же мне дальше делать? Как мне жить? Где работать? И работать ли вообще? Ведь по обычным, земным меркам мне уже под восемьдесят… Стать дряхлой, беззубой старухой, какой я видела себя в этом ужасном сне? Сложить лапки и ждать, пока наступит физический конец жизни?

Но нет, я и не думала сдаваться. Сказать по правде, я давно уже не чувствовала себя такой бодрой. Даже хронический холецистит вроде бы перестал меня мучить. Вчера, когда Витя накормил нас салом, я еще подумала, что привычная тупая боль в правом подреберье этой ночью мне обеспечена, а вот, поди ж ты, я спала как ребенок, и сейчас никаких симптомов…

Я чувствовала, что все не случайно: и моя командировка в обсерваторию, и эта снежная буря, и этот удивительный случай, который как в чудесном невидимом лифте забросил меня на много лет вперед.

Значит, я должна еще что-то совершить в своей жизни. Что конкретно, я еще не знала, но чувствовала: это должно быть очень значительное и важное, может быть, гораздо более важное, чем все, что мне приходилось делать до этого.

Не помню, сколько я просидела на своей полянке тем ясным тихим днем, но, когда я спустилась вниз, я почувствовала себя совсем другим человеком.

Я не знаю, произошло ли в это утро что-то подобное еще с одним человеком. Мы никогда не разговаривали с Геной на эту тему. Только обменялись понимающими взглядами при встрече.

Застала его я в небольшой щитовой, где он в толстых резиновых перчатках колдовал над видавшим виды трансформатором. Наконец, тот сдался, натружено загудел, и загорелась лампочка под потолком.

— Знаете, что, мальчики? — начала я во время импровизированного завтрака, для которого Витя не пожалел остатков вареной картошки, пары луковиц и полдюжины яиц. Все это он поджарил на видавшей виды электрической плитке и подал прямо на сковороде к столу.

— Мне кажется, нам пора обсудить сложившееся положение.

Наш астроном застыл с куском румяной картошки на вилке, а Гена только согласно кивнул и, не останавливаясь, продолжал с аппетитом жевать — сказывался, видимо, накопившийся за прошедшие двадцать лет голод.

Я продолжала:

— Мы, тут свалились Вите на шею, без денег, без документов и, вообще, неизвестно кто, — при этих словах Витя протестующе замотал головой, — а у него и самого, как я вижу, денег кот наплакал.

Коваленко согласно кивнул и развел руками.

— Однако, — я вела речь дальше, — у нас есть один неоспоримый козырь. Мировая сенсация: возвращение в обсерваторию двух путешественников после двадцатилетнего отсутствия. И этим нужно немедленно воспользоваться. Во-первых, для того, чтобы подтвердить наш статус вернувшихся из небытия, а во-вторых, для того, чтобы заработать немного денег нам на обратную дорогу домой и Вите для небольшой материальной компенсации.

— Вы согласны со мной? — мужчины дружно кивнули, и я продолжила:

— Давайте поступим следующим образом: поскольку у нас есть электричество, а, следовательно, и связь, Витя, на правах нас обнаружившего, немедленно направит телеграммы в Академию наук, наш «почтовый ящик», свой институт и, главное, — в редакции местных информагентств.

— А в иностранные издательства посылать? — с деловитым видом спросил Коваленко, — у нас их много теперь развелось.

— Посылай, — сказала я, — только не забудь предупредить, что интервью платные.

Мы перешли в «командирский домик», где вместо знакомой мне по прежним командировкам рации, оказались невиданные нами прежде спутниковый телефон, факс и даже ксерокс.

К немалому удивлению Вити, я освоилась с этим оборудованием очень быстро. Мы откатали на ксероксе свои паспорта, приложили в подтверждение институтскую заметку о нашей пропаже, и фактический материал был готов.

В это время Гена отправился к нашему укрытию, которое на самом деле стало местом нашего чудесного путешествия во времени, сфотографировал все Витиным «Полароидом» и забрал свой системный блок, при виде которого Коваленко даже руками всплеснул от радости — оказывается, он ему был давно просто необходим.

Несколько часов прошло в кропотливой работе по рассылке информации. Наконец, телефон ожил и нам стали звонить с просьбами уточнить расположение обсерватории и возможное время встречи. Коваленко аккуратно записывал, и вскоре у нас набрался целый список предполагаемых гостей, в основном начиная с завтрашнего утра. Но были и более ранние встречи.

Едва время перевалило за обеденное, как, шурша шинами по еще влажному асфальту, к нам лихо подкатила новенькая иномарка. Мы пошли встречать гостей.

Из машины вышли двое мужчин азиатской внешности. Витя на ломаном английском уточнил, кто к нам пожаловал. Оказалось, южнокорейское издательство.

Корейцы быстро о чем-то переговаривались на своем языке, почти не обращая на нас внимания.

Я прислушалась. Оказывается, они обсуждали прелести местных девочек, совсем не похожих на кореянок.

Наконец, один что-то заподозрил и сказал другому:

— Мне кажется, эта старуха нас слушает.

— Ну и пусть, — ответил тот, — держу пари, что она все равно ни черта не понимает. Ну да ладно. Нужно брать у нее интервью, а то того и гляди приедут китайцы и нас обскачут.

Я, конечно, удивилась тому, что понимаю каждое слово из их разговора. Но еще больше я удивилась тому, что еще через секунду нарушила молчание и на свободном английском пригласила корреспондентов в помещение.

Витя прямо рот раскрыл от удивления. Признаться, я тоже была более чем шокирована, потому что в школе и в институте я изучала немецкий.