Мы подошли к домику, где, я точно знаю, постоянно жил кто-нибудь из астрономов. И тут в одном окне, я заметила слабый отблеск. Я почти бегом бросилась к ближайшей двери и что есть силы принялась стучать.

— Тише, тише, а то дверь сломаете, — услышала я знакомый голос, и в створе открытой двери появился Витя Коваленко, держащий зажженную керосиновую лампу в вытянутой руке.

— Кого еще это принесла нелегкая?

— Витя, это мы! Почему же нас никто не встречает? — задала я вопрос, который, по-видимому, застал его врасплох.

— Кто это, мы? Я никого не жду!

— Коваленко! — я начинала заметно нервничать, — ведь вас должны были предупредить, что я сегодня прилечу!

— Кто это я?

— Я, Леонова Екатерина Ивановна, вот кто!

— Екатерина Ивановна? Когда-то я знал это имя. Но это было очень давно!

— Витя, да ведь это же я! — я уже не могла справиться с волнением и двинулась к нему навстречу.

— Проходите, раз пришли, — сказал он и пропустил нас в свою комнату.

И тут я увидела его лицо. Тридцатилетний парень выглядел так, как будто за два года постарел вдвое! И он тоже увидел и узнал меня.

— Екатерина Ивановна? Ведь вы же пропали много лет назад!

— Как пропала?

— Ну да! Где-то у меня была вырезка из многотиражки вашего института.

Витя покопался, отцепил приколотую к обоям порядком пожелтевшую бумажку, и я увидела на ней наши с Геной портреты.

«28 мая 1973 года в горах Заилийского Алатау во время ужасной снежной грозы бесследно исчезли сотрудники нашего института заведующая группой Леонова Екатерина Ивановна и ведущий инженер Фролов Геннадий Алексеевич. … Светлая память о товарищах … всегда будет жить в наших сердцах…».

— Да вы совсем не изменились! — воскликнул он, сравнивая портреты с нашими лицами.

— А почему мы должны были измениться? — вопросом на вопрос ответил Гена.

— Да потому, что с мая 1973 года прошло больше двадцати лет! Точнее, двадцать два года и почти один день.

— Не может быть! — только и могли сказать одновременно мы с Геной.

— Но где же вы так долго пропадали?

— Да никуда мы не пропадали! — с досадой сказала я и принялась пересказывать события сегодняшнего дня, которые, как оказалось, произошли целых двадцать два года назад.

— И это все? — спросил Витя, когда я закончила.

— Все, — подтвердила я, и Гена согласно кивнул.

Наступило долгое молчание. Наконец, астроном прервал его:

— Мне кажется, я знаю, что с вами произошло — вы попали в ловушку времени!

— А разве так бывает? — с сомнением спросил Гена.

— Теоретически, — подтвердил наш астроном, — а в случае с вами, уже и практически. Иначе придется признать, что вы просто вернулись с того света.

— Ну, вот, что, — нарушил Гена опять затянувшееся молчание, — с того света мы вернулись или затерялись во времени, но я, признаться, чертовски хочу есть. Ведь у меня больше двадцати лет ни крошки во рту не было.

— Конечно, конечно, — засуетился Витя, — вы только извините меня за мои холостяцкие припасы.

— Витя, — с недоумением спросила я, — а где же Ольга?

Но он только рукой махнул. Молча вынул он из неработающего холодильника кусок сала, несколько вареных картофелин в мундире и сноровисто все почистил и порезал. Потом все так же молча достал из кухонного шкафчика три лафитника и початую бутылку «Кальвадоса» — яблочной водки местного изготовления. «Кальвадос» я помнила по прошлым встречам с четой Коваленко.

Я помнила историю семьи, рассказанную их университетским другом Сашей Шохиным. Витя был хороший парень, добрый, ответственный, похожий на Гоголя большим вислым носом. А его жена была первой красавицей на факультете астрономии в МГУ. Жгучая брюнетка с пышной фигурой. Сибирячка со звучной украинской фамилией Коваленко. Настоящим украинцем был он. Он завоевал ее своей упорностью и тем что неожиданно взял ее фамилию.

Они заключили между собой своеобразный брачный договор. Десять месяцев в году они работали вместе в обсерватории в горах, но каждое лето жена одна уезжала на долгих два месяца в обожаемый ею Крым, а он не имел права спрашивать, как она проводит это время, и только посылал деньги по первому ее требованию.

Мы выпили по рюмке, и Витя сам начал рассказывать.

Жена не вернулась из очередного отпуска. Сначала от нее не было никаких вестей. Потом он получил пространное письмо с объяснением своего поступка. Мол она хочет жить полноценной жизнью, а не два месяца в году. Просила не винить ее и дать развод.

— Ну, да что мне было делать? Я и сам понимал, что рано или поздно так и должно было кончиться, но, когда это произошло, страшно переживал, хотел даже повеситься, и только любовь к астрономии спасла. Правда давно это было, — закончил он свой грустный рассказ.

— Да что это мы все про меня и про меня. Со мной уже давно ничего не происходит. А вот со страной…

— А что должно было со страной случиться, — не поняла я, — ну сменился один генсек, и стал править другой, а что еще?

— Ну, как же. Вы, конечно, не знаете, что больше нет Советского Союза. Нет страны победившего социализма. И социализма больше никакого нет.

— А что же мы теперь строим? — поинтересовалась я.

— Ничего не строим. Капитализм, наверное. А получается дикий капитализм. Я про такой читал в новеллах О. Генри. Был такой американский писатель. Только у нас еще хуже. Связи между бывшими республиками разрушились. Заводы и шахты стоят, рабочие и шахтеры бастуют. Сейчас у нас вместо СССР пятнадцать «незалежных» государств, часть из которых входит формально в такое объединение — СНГ — называется.

— А другие?

— А другие даже в СНГ не входят, собираются в НАТО вступать. Ужасное положение: никому ни до кого нет дела. Вот сейчас мы находимся в Казахстане, а обсерватория принадлежит России. Временно, наверное. Поэтому здесь больше ничего не строят. Даже то, что не закончили. Хорошо еще, что зарплату не забывают переводить.

Мы с Геной слушали, развесив уши, слова нашего просветителя и только диву давались.

— Да что это, вас заговорил, — спохватился Витя, заметив, что я слушаю его рассеянно, вы, наверное, устали и хотите отдохнуть?

— Было бы очень кстати, — согласился мой охотник, а я улыбнулась, вспомнив, что у астрономов, работающих в основном по ночам, было принято говорить не «спит», а «отдыхает».

Коваленко отвел нас в стоящий отдельно сравнительно новый домик, оказавшийся гостиницей. По причине отсутствия других постояльцев мы получили по номеру из четырех кроватей каждый. Как говорится, на автомате, я надела чистое белье и уснула, едва коснувшись головой подушки.

Обычно я сплю без снов, а тут мне он приснился какой-то очень странный, пугающе достоверный.

Как будто захожу я в подъезд своего дома в Москве, в котором очень долго проводился капитальный ремонт и закончился буквально накануне моего отъезда в командировку. И что же я вижу: вместо недавно отремонтированного помещения — обшарпанные стены, с облупившейся краской и сплошь размалёванные похабными рисунками и непотребными надписями. Лифт оказался в таком же ужасном состоянии. Кроме неприличных надписей меня поразили приклеенные к потолку сгоревшие спички, оставившие на пластике разводы черной копоти. С явным облегчением добралась я до своего восьмого этажа и нажала на звонок у своей двери.

После долгой паузы дверь отворил муж, в каком-то незнакомом затрапезном халате. Не дав мне и слова сказать и не делая даже попытки пропустить меня внутрь, он начал раздраженно твердить, что денег у него и самого нет, и что на нищенскую зарплату доцента самому впору идти побираться. После этого он попытался захлопнуть передо мной дверь, но я не дала ему это сделать, быстренько просунув ногу в еще остающуюся щель.

— Почему на зарплату доцента? — успела подумать я, — ведь он уже давно профессор.

— Паша, ты что, совсем не узнаешь меня?

Я воспользовалась его нерешительностью и успела проникнуть внутрь своей квартиры.