И, разумеется, у нее не прослеживалось никакой робости в общении ни с генералами, ни с любой другой знатью. Тут выручало воспитание советского человека.
Для барина в генеральской форме изысканный французский, с которым к нему обращалась простая сестра милосердия, означал, что он разговаривает с ровней, а не с человеком низшего сословия, которого можно было послать куда подальше.
Но еще большего эффекта она добивалась, обращаясь к простому погонщику лошадей, на его собственном родном диалекте. Даже если требовала от него почти невозможного.
А невозможное тогда было везде. И не было никакой возможности достать лошадей, повозки и солдат сопровождения. В пути негде было разместить раненых на отдых, найти замену измученным животным и прочее, и прочее.
Однажды, для того чтобы вытащить застрявшие в грязи повозки с ранеными, Екатерине Михайловне пришлось убеждать не только татарский обоз, но и проходивший поблизости конвой с французскими пленными. Без свободного владения татарским и французским это было бы просто невозможно.
Но особенно тяжело пришлось, когда после падения Севастополя она сопровождала санитарный обоз, переправлявший 500 раненых из Симферополя в Перекоп. А спешить с эвакуацией нужно было и даже очень. Она помнила, что смертность от болезней и эпидемий повысилась в Крыму именно к концу 1855 года.
Екатерина Михайловна всегда с восхищением относилась к Пирогову. Мало того, что он был «хирургом от бога». Но он был настоящим патриотом своей страны и никому, даже царю не спускал, а прямо в глаза резал правду-матку. Когда, после окончания Крымской войны Пирогов удостоился аудиенции императора Александра II, хирург напрямую высказал самодержцу, что главные причины поражения — это отсталость России, продажность чиновников и бездарность верховного командования. Александру этот «диагноз» был крайне неприятен, и с тех пор Пирогов находился в опале.
Странный это был разговор: врач пекся перед царем о судьбе России, а тот пенял ему за одежду не по форме и не застегнутый воротничок. Врач о России, а царь о воротничке. Уровень понимания проблем, как говорится, был налицо. Однако время отмены крепостничества было уже не за горами.
После окончания Крымской войны Екатерине Михайловне пришлось некоторое время руководить монастырской общиной сестер. Однако ее живой характер не давал сидеть на месте, и она активно вовлекалась в организацию сестринских обществ по всему Санкт-Петербургу.
У нее не раз возникали трения с высшими представителями царской семьи по поводу преимущественно клерикального характера сестринского движения. Что, в общем-то объяснимо, если вспомнить, где и при каких обстоятельствах проходила ее юность. Но зато с каким энтузиазмом взялась она за дело, в котором ей уже никто не мог помешать: обустройством больницы в глубинке России. единственной на весь уезд с почти 150 тысячным населением.
Она на свои средства не только построила здание больницы и выплачивала содержание врачу, но и обеспечила клинику таким уровнем сервиса, что у сведущего человека того времени просто захватило бы дух.
На самом деле это было вполне объяснимо, учитывая тот факт, что еще какое-то время она могла пользоваться переходом в будущее время и снабжать свою клинику оборудованием и медикаментами, которые появились в России только через два столетия.
Когда же временной мост по неизвестным для нее причинам закрылся, она уже ни о чем не жалела. Екатерина Михайловна твердо знала, что нашла свое место в этой жизни.
Она с огромным удовольствием вела прием больных, ухаживала за ними и давала лекарства, которые, как считали полуграмотные крестьяне, приготовила сама. Она покинула свое любимое детище только один раз, когда Россия вступила в Русско-турецкую войну. Как одна из опытнейших организаторов госпитального дела, она оказалась востребована руководством Российского общества Красного Креста.
Несмотря на достаточно преклонный возраст, она еще поедет на Кавказ в качестве руководительницы медсестер временных госпиталей. На фронте в этот раз Екатерина Михайловна пробудет больше года, затем снова вернется к своим земским делам.
Разумеется, она напишет воспоминания о работе сестрой милосердия в период Крымской войны. Те, которые почти через полвека, в Советской стране случайно прочтет девочка Катя и «заболеет» заботой о раненых бойцах.
Так замкнется некий мистический круг фантастических путешествий и великих забот о спасении русских людей.
Пленить Бонапарта
Вспоминаю еще одно свое путешествие во времени, которое запомнилось не столько его содержанием, сколько резонансом, связанным с его подготовкой, и решением проблем, имеющих, можно сказать, историческое значение.
А начиналось все еще во времена моей юности, в предвоенные годы. Но все уже дышало предстоящей войной, и нас, подростков, готовили стать защитниками Родины. Я помню, как однажды к нам в школу приехал ученый-академик со странной, как будто иностранной фамилией, который читал в нашем клубе главы из своей книги, которая называлась: «Нашествие Наполеона на Россию».
И хотя действие книги происходило больше ста лет назад, у всех нас было ощущение, что через годы с нами говорят наши современники.
В общем у Тарле так складно все получалось (я потом купила книжку и запомнила фамилию автора). Наполеон напал на Россию, а ему противостоял весь русский народ и армия с полководцем Кутузовым во главе. Но были у Кутузова и внутренние враги: английский генерал Вильсон и его недоброжелатели из штаба, и даже царь Александр, который прислушивался больше к завистникам нашего полководца.
Прошло очень много времени, прежде чем я снова взялась за прочтение книг Та́рле, именно так, а не Тарле́, просил он читать свою фамилию в годы репрессий. Что и говорить, смелый был человек, и не боялся признать себя евреем, именно тогда, когда это было наиболее опасно.
Правда, и он был обескуражен известиями из Франции, которую, как мне представляется, горячо и неизменно любил. Начиналась холодная война, и мнения сторон перестали быть объективными. Так, во Франции совершенно «забыли» о роли России и Кутузова, в частности, в поражении Наполеона, приписывая его неудачи то пожару в Москве, то «генералу Морозу».
Короче, в нашествии Наполеона на Россию не усматривали ничего предосудительного и сожалели только о том, что оно так бесславно завершилось.
Вот с этой «забывчивости», которая продолжалась без малого полтора столетия, и начались мои хлопоты по подготовке моего очередного проекта под названием «Пленить Бонапарта».
Вслед за холодной войной началось головокружение от «победы» над «Советской империей». И победа идеологии Западного либерализма, с его безоглядным оправданием почти любых позорных страниц колониализма и агрессии. В двадцатые годы следующего столетия дошло до того, что либералы пытались поставить на одну доску фашистскую Германию и Советский Союз.
Разумеется, в этих условиях «мировая общественность» напрочь отказывалась давать добро на любую операцию против такого исторического деятеля, каким являлся Бонапарт.
И только когда морок либеральной идеологии окончательно рассеялся, и в большинстве стран стали трезво смотреть на свое историческое прошлое, появилась, наконец возможность реализовать мой давно перезревший проект.
Это произошло в самом конце XXI века, но, как говорится, нет худа без добра. Мне удалось захватить из того времени такие технические средства и прочие «прибамбасы», с которыми путешествие на рискованную «экскурсию» в начало XIX оказалось в итоге весьма безобидным приключением.
Однако мне обязательно были нужны помощники, и лучше моих друзей из 1995-го я и придумать не могла.
Не стану утруждать читателя техническими подробностями, как мне удалось встретиться с Геной Фроловым и Витей Коваленко. Скажу только, что была очень рада встрече с ними, и, судя по всему, они разделяли со мной это чувство.
Я вкратце пересказала произошедшие перемены, и мы начали готовиться к новому проекту. Местом подготовки выбрали ту самую обсерваторию в окрестностях Алма-Аты, из которой мы как будто совсем недавно уехали. На самом деле нам было очень уютно и свободно готовиться в этом чудесном месте, которое выглядело крайне безлюдным и запущенным в середине девяностых.
