Вскоре после появления Пирогова начали приезжать медицинские сестры из недавно созданной великой княгиней религиозной общины. Большинство из них были уже среднего возраста, очень грамотные, некоторые дворянского происхождения. И все они добровольно вызвались поехать в действующую армию, подвергая свои жизни опасности.

Это были, без сомнения, прекрасные люди и патриоты России, но я видела, насколько они были не свободны даже в общении между собой, связанные строгими правилами общины и сословными предрассудками.

Сестры в большинстве своем не владели профессиональными навыками, поэтому они стали учиться ассистировать на операциях, ухаживать за ранеными, заведовать лекарствами и провиантом и сопровождать обозы с ранеными. Сестры прибывали небольшими группами и однажды, уже в конце января, я встретила среди них ту, чью книгу я читала в юности и перед портретом которой клялась бороться за жизни защитников Отечества.

Я сразу ее узнала, хотя на портрете она выглядела старше. И случилась удивительная вещь. Словно какая-то искра пробежала между нами. Даже по тому, что я говорила о себе, мол, вдова мелкого служащего, погибшего в дни первой же бомбардировки, и ею, внучкой известного полководца, дворянкой, должна была пролегать непреодолимая пропасть. Еще дальше мы находились друг от друга на самом деле. А вот, поди ж ты, мы сразу почувствовали друг к другу необъяснимое расположение.

Я, разумеется, никому из защитников Севастополя не рассказывала, кто я есть на самом деле. И в знании иностранных языков не признавалась. Только умение в уходе за ранеными и моя сноровка отличали меня от других сестер милосердия. Поэтому, хоть мы были на равных в нашей неожиданной дружбе с Екатериной Михайловной, о себе, своем круге, порядках и обычаях в дореформенной России рассказывала больше она.

Я же в основном показывала то, что я умела, и что запомнила о сестринском деле со времен моей практики во время Отечественной войны следующего столетия. Мы поселились вдвоем в небольшом частном домике, хозяйка которого за небольшую плату готовила нам еду, которую мы наспех проглатывали во время краткого отдыха. Все остальное время мы проводили в госпиталях в составе бригады врачей под руководством неутомимого Пирогова. Скоро уже и доктора начали обращать внимание на то, что большую часть времени мы проводим вместе. А Николай Иванович в шутку даже называл «наши две Екатерины» и находил, что мы похожи друг на друга, как если бы были сестрами.

Это был прекрасный, и в то же время ужасный период. Почти постоянно под огнем противника, дальнобойные пушки которого простреливали все пространство, мы по многу часов подряд занимались ранеными, спасая их жизни. Ну, а на свои жизни обращали тогда очень мало внимания, можно сказать, почти никакого. Ужасающие бедствия, связанные с огромными потерями от ранений, дополняли начавшиеся эпидемии холеры и тифа. Разумеется, болели не только раненые, но и лечащие их врачи, фельдшеры и медицинские сестры.

О себе я не беспокоилась, я сделала прививки против всех эпидемий, о которых знали в средине XXI века. Когда появились симптомы заболевания тифа у Екатерины Михайловны, я поначалу была настроена оптимистически. Однако затем появились признаки холеры, и двое суток я провела у ее постели сама не своя. Надежду мне внушал факт, про который знала одна только я. Еще только почти через полвека она должна будет выпустить книгу своих воспоминаний, а, значит, сейчас ее жизни ничто не должно угрожать. Поэтому смерть моей дорогой подруги сразила меня, как удар молнии. Мало того, что я привязалась к ней, как к самому близкому человеку, а тут еще нестыковки в моем знании о будущем.

— Как же так, — думала я, — но кто-то же должен написать эту книгу, а до этого руководить общиной в Санкт-Петербурге и организовывать движение медсестер в Турецкую войну?

В тяжелых раздумьях я провела бессонную ночь. И приняла для себя единственно правильное решение. Кто-то должен прожить эту трудную жизнь, спасти сотни русских солдат и совершить те подвиги, которые станут примером для множества русских женщин. Так пусть же это буду я.

Но одного моего решения было недостаточно. Чтобы реализовать мою задумку, нужна была помощь моих друзей из далекого будущего. На рассвете ужасного дня в конце марта я ушла в близлежащие горы, а спустя пару часов вернулась совершенно другим человеком.

Это для здешнего времени минуло только два часа, а для меня в другом времени прошло несколько месяцев. Пластическая операция, кропотливое изучение исторических документов двухсотлетней давности.

Наконец, я была готова к новой для себя жизни. Жизни русской женщины XIX столетия, положившей половину жизни на благородное дело развития движения сестер милосердия в России. Это была большая честь и огромная радость для меня: быть современницей Льва Толстого, Федора Достоевского, Петра Чайковского, Николая Пирогова, Дмитрия Менделеева и других гениев. Жить в золотом веке русской культуры, быть свидетельницей стремительного обновления России. И всеми силами способствовать этому обновлению.

Это ли не завидная судьба для моей «Вестницы»?

Уже подходя к улице, на которой был расположен наш дом, я услышала несмолкаемую канонаду. В этот день обстрел Севастополя был особенно сильным. Один из разрывов накрыл и наш дом. Под его обломками были погребены старики хозяева и скромная медсестра, от которой не сохранилась даже фамилия. Но о ней еще долго горько плакала ее подруга, дама за сорок, не простого, дворянского происхождения.

Когда через пару недель Екатерина Михайловна оправилась после тяжелой болезни и вышла на работу, сильно похудевшая, но неизменно бодрая и сильная духом, никто и не обратил внимания, что она стала совсем другим человеком. Только Николай Иванович, успевший достаточно хорошо узнать обеих подруг, временами задумчиво начинал следить за руками новой старшей сестры, которая особенно быстро усвоила навыки ухода за ранеными.

После первых неудач армии Коалиции приступили к планомерной осаде и фактическому уничтожению Севастополя. Пользуясь преимуществом в дальнобойной артиллерии, они устанавливали свои батареи на расстоянии, недоступном для русских пушек, и совершенно безнаказанно разрушали защитные батареи и сам город. Для того, чтобы обеспечить бесперебойное снабжение войск, коалиция регулярно подвозила боеприпасы и снаряжение по морю.

В марте 1855 года англичане построили между Балаклавой и позициями своей армии под Севастополем железную дорогу. Все стройматериалы для неё, а также паровозы и вагоны были завезены из Англии.

Многие проблемы русской армии состояли в длительной доставке грузов, которая производилась гужевым транспортом. Боеприпасов не хватало. Армия была полуголодной. Не хватало и путей сообщения. Русская армия была сосредоточена на полуострове, на котором существовала лишь одна грунтовая дорога. Боеприпасы, амуницию, провизию приходилось везти издалека. Транспортировку часто сопровождала распутица: подводы с провиантом проходили расстояние от Перекопа до Симферополя за месяц.

К концу лета 1855 года стало ясно, что падение Севастополя — дело ближайшего времени. Со второй половины августа огонь вражеских батарей уносил жизни не менее полутысячи защитников города ежедневно. 8 сентября французские войска захватили Малахов курган. Вслед за этим защитники оставили практически полностью разрушенную Южную сторону города.

Одной из последних из медицинского персонала по временному переходу через бухту перешла Екатерина Михайловна. Еще с первых дней знакомства Пирогов обратил внимание на редкое умение Екатерины Михайловны находить общий язык с людьми разных сословий и аргументы для всех. После смерти ее названной сестры Николай Иванович предложил Екатерине Михайловне заниматься сопровождением обозов с ранеными. Разве могла она не оправдать его доверие. Кстати, тут пригодилось и ее знание языков и наречий.

Разговаривать на французском, английском и, может быть, немецком тогда могли многие представители высшего общества. А вот объясняться на языке крымцев, как тогда называли крымских татар, ногайцев и других жителей Крыма, могла она одна.