Я еще понимаю – братец. Его влечет рыбалка. А дети-то что? Ни телека, ни даже радио, сидят на каком-то маленьком островке безвылазно; невестка, как проклятая, кашеварит на костре. Но им там как медом намазано.

В том году по целому ряду причин мои планы на отпуск накрылись медным тазом. И я решила поехать с ними: чем черт не шутит? Вдруг и вправду так хорошо?

Серьезных планов я не строила. Народ там, по слухам, серьезный, сплошь доктора наук и кандидаты. Очень может быть, что попадаются и холостые, но нафига мне холостяк в глуши?

Однако напроситься с братцем в отпуск – дело непростое. Первым делом я предложила помощь в подготовке. Еду на остров надо было брать с собой, так что я съездила с невесткой пару раз на рынок, помогла выбрать мясо и все для тушенки, развила бурную деятельность – жарить-парить, стеклянные банки стерилизовать, раскладывать, закатывать.

А между делом на мозги капать. Как бы и не я инициатор задушевных разговоров, но со вздохами, скупой слезой поведала я о непростой своей судьбе на текущий момент: на работе подсиживают, придираются по каждому поводу; недавно на наш отдел выделили подписку на «Иностранную литературу», так вместо того, чтобы жребий бросить, отдали старой кошелке, которая если и умеет читать, так только нотации; у подружки бурный роман, ей не до меня, хотя именно я их и познакомила, ну не совсем я, но все-таки и я присутствовала и всячески способствовала, и вот теперь я третий лишний; мать вконец задолбала (ну понимаете? Мне-то она мать, а невестке моей – свекровь, так что можно рассчитывать на отклик в ее обиженной душе). Невестка моя, конечно, стерва еще та, но подход найти можно, если нужные струны затронуть. Нашла. Затронула. Невестка дала слабину. Еду!

Я стояла на обрыве высоко над Волгой и смотрела вокруг.

Вот и еще одно волжское лето подошло к концу. Сегодня сняли лагерь, осталось всего две палатки и Юрок при них, остальные погрузились в катера и отбыли к лодочному причалу в ближайшем городке выше по течению. Юрок категорически отказался ехать «в цивилизацию» и остался один:

– Ой, да езжайте уже, дайте отдохнуть от вас. Вы же все равно послезавтра опять нагрянете. Не успокоитесь, пока всю рыбу не переловите. Все-все, счастливого пути!

Наша лодка отчалила последней, но оказалась настолько перегруженной, что едва не черпала бортами воду. Малейшее волнение – а оно на Волге может наступить внезапно, без всякого предупреждения – и катер хлебнет забортной водички. Чтобы ничего такого не случилось, приняли решение подойти к берегу и сгрузить лишний балласт. Балласт – это я, мать семейства, которая не умеет плавать и до смерти боится воды. Заодно скинули еще пару рюкзаков и спальников, раз уж все равно за мной возвращаться.

Высадили на узкую полоску гальки под обрывом. Ждать предстояло довольно долго, так что я решила подняться в гору, благо отсюда наверх вела едва заметная тропинка. Обрыв в этом месте был не отвесный, но очень крутой, пришлось продвигаться почти на четвереньках, цепляясь за редкие кустики. Одуряюще пахло нагретой на солнце полынью. Выжженная земля осыпалась под ногами пылью, обнажая камни. Может, не стоило переться наверх: как я спускаться-то буду? Но не было смысла и сдаваться на полпути.

И вот я на самом верху! Не самое широкое место на Волге, но другого берега все равно не видно. Подо мной фарватер, водный тракт для всех видов судов. Дальше наш островок, за ним мне отсюда уже ничего не видно. Зато наш островок как на ладони. Правда, не весь, а нижняя его часть, как бы две клешни, которые обнимают спокойную лагуну.

Правая клешня – это длинная песчаная коса. Тончайший чистейший белый песок! Не раз я вспоминала эту косу, когда много лет спустя бывала на иных, очень знаменитых, но не всегда таких же прекрасных пляжах, как тот, что на маленьком безвестном островке посреди Волги.

Противоположный берег лагуны был поуже и покороче, течение подмывало его и обнажало цепкие корни невысокого кустарника, покрывавшего его по всей длине.

Между двумя клешнями на краю лагуны на неширокой полоске полукруглого бережка и располагался наш лагерь. Ближе к воде стояла походная кухня, большой обеденный стол под парусиновым навесом, лавка, чурбаны, служившие табуретками, поленница, изрядно похудевшая к концу сезона. Палатки мы ставили глубже в лесу, под кронами деревьев, подальше от ветров и палящего солнца.

Жаль, я не взяла наверх свой театральный бинокль, который всегда вожу с собой в отпуск. У Валеры бинокль, который он берет на рыбалку, а у меня свой, театральный. Удобная штука. Сейчас бы пригодился. Вот сбоку от стола расположился в раскладном парусиновом кресле Юрок, Юрий Юрков. Кайфует в тенечке. Он никогда специально не загорает, не мужское занятие, но всегда покрыт загаром до черноты. Днем ходит в плавках, после захода солнца надевает ватник. Такой вот дресс-код.

Немногословный. Говорят, специалист, каких мало. Но мне говорить с ним трудно, ибо – не о чем. Вечерами у костра слушает, но не вступает. Когда выпьет (каждый божий день!) может бормотать что-то невразумительное. Матерится негромко, но изобретательно.

Поначалу я удивлялась, как он попал в эту компанию. Мы-то с Валерой попали сюда через своего одноклассника Вольдемара Либиха, в школе его звали Волли, здесь зовут Волька, а официально – Владимир Карлович. Вольдемара на Владимира заменили, а с Карлом, Карловичем – не получилось. Шумный и безапелляционный, у него всегда на все есть свое мнение, причем единственно верное! Другой член компании – интеллигентный Шурик, который если и возражает, то не повышая голоса и с легкой улыбкой, что порой доводит Вольку до белого каления. А еще добродушный Николай, сглаживающий острые углы и всегда готовый взять на себя любой груз – груз ответственности, груз в килограммах, груз с души чьей-нибудь.

Со временем про Юрка догадалась. Вернее, пришла к предположению, которое считаю верным. Дошла до этого через его сына. У Юрка есть сын Валюшка, ударение на второй слог. Именно Валюшка, а не Валентин, или Валя, или тем более Валька. Ласковый, умный, застенчивый, отзывчивый. Смуглое лицо (в папу) мгновенно заливается краской, когда он смущается. Несмотря на свою застенчивость, легко идет на контакт и прекрасно ладит с людьми, потому что умеет слушать. Сам говорит мало – опять в папу!

И мне подумалось: Юрок немногословен, потому что осознает свою культурную «ограниченность», что ли; опасается попасть впросак, ляпнуть чего-нибудь в такой культурной и интеллектуальной компании, но ума ему не занимать на самом деле; в нем есть то, что я просто оценить не в состоянии из-за – в свою очередь – ограниченности в той сфере, где он царь и бог, ведь я совсем ничего не понимаю в химии и тем более химическом производстве, а Юрок в этом деле – ас! Так говорят, не мне судить.

Так вот. Юрок со всеми своими странностями, неизменным ватником и изощренным тихим матом – просто человек застенчивый, но гордый и независимый.

Так что в этой замечательной компании у него вполне заслуженное и прочное место.

Попробовала изложить свою теорию Вольке. Он поднял меня на смех. По его словам, Юрок с его «культурной ограниченностью», как я это неосторожно определила, на голову выше каждого в этой компании и даже выше всех их вместе взятых. У него острый аналитический ум и мгновенная реакция, способность все разложить и просчитать на много ходов вперед. А мне, курице, не дано даже догадаться, насколько он умен. На курицу я было обиделась, но Волька подвел черту: если бы я думал, что ты курица, то не стал бы и объяснять.

Не обходится на острове и без некоторых трений – жизнь есть жизнь. Не далее, как вчера услышала обрывок перепалки между Юрком и Шуриком. Я так поняла, что Юрок велел Шурику оставить в покое Алку, а Шурик тихим, как всегда, голосом, возражал, а потом просто послал Юрка невзирая на всю свою интеллигентность. Странно, никогда не замечала, чтобы Шурик выходил за рамки обычной своей галантности. Нет, Шурик не волокита, тут Юрок, конечно, погорячился. Просто Алка, Юркина жена, который год пишет кандидатскую, а Шурик ей помогает. И не только он. Помогают, как говорится, всем скопом.