Весь этот год он думал, что будет после. Они действительно больше никогда не встретятся? Есть ли причины продолжать общаться? Сможет ли он найти причины, и держаться за них? Сейчас они продолжали сидеть за одной партой, для всех вокруг они уже давно были известной парочкой, но что вообще знали люди вокруг? Ничего не знали и никогда не узнают.

Иногда он просыпался с мыслями, что у него не осталось сил даже встать с кровати. Может быть никуда не идти, смысл куда-то идти, если этот день растворится, как и все предыдущие, и ни к чему не приведет. Ему не нужен ни диплом, ни встречи со всеми этими лицами, ему ничего не нужно. Но он все равно вставал, почему-то вставал. Может быть потому, что где-то далеко внутри все еще была ниточка надежды, которую он никак не хотел отпускать.

И вот, настал тот день, в который большинство людей неимоверно счастливы. Длинная процессия из студентов в шапочках, вручение ничего не значащих бумажек. Может быть, для кого-то эти бумажки что-то и значат, но только не для него. Для него этот день значит только одно. Большую точку, завершение, а дальше только пустота.

Она ждала его у выхода после церемонии, все так же улыбалась, но как-то грустно.

– Поздравляю.

– И я тебя поздравляю. Хотя, это все слова, ты же знаешь.

– Да, знаю. Мы еще встретимся?

– Нет. Давай больше никогда не встретимся. Помнишь, все, или ничего. Я не смогу так больше, ты это понимаешь.

– Да, я понимаю.

Она выглядела очень грустной, такой он ее еще никогда не видел. Ему захотелось обнять ее, и возможно никогда не отпускать. Но он четко понимал, что иначе между ними никогда не будет, а так, как есть, он не сможет. Лучше поставить эту точку и хоть как-то выжить, чем продолжать пытаться и медленно умереть. Хотя он был бы не против умереть, пусть бы на него с неба упал камень, и все это бессмысленное под названием жизнь, уже просто бы закончилось. А она все стояла с грустными глазами и молчала. Не прощаясь, и не останавливая. И ему так захотелось попросить ее об одном поцелуе. Ничего ведь из-за этого не изменится, уже ничего не изменится. Но так он хотя бы запомнит вкус ее губ, и как оно на самом деле. А может быть не просить, а просто взять и поцеловать, подойти вот так, не спрашивая, просто сделать. Она не будет против, точно не будет, он знает это. Но он так ничего не сказал и не сделал. Этот поцелуй будет разное значить для них. Так пусть все так и останется, таким, какой он запомнил ее. Он развернулся и ушел. Это был последний раз, когда он ее видел.

Методичный, монотонный, размеренный звук, слившийся со всеми прочими звуками в одну общую вязкую кашу. Клик, клик, клик… Мышка щелкает, будто сама по себе, никем не гонимая, никем не признаваемая. Эти щелки, как удары метронома, отсчитывают ритм времени, забивают невидимые гвозди в плотную сетку настоящего.

Полгода с момента получения диплома, полгода с момента последней встречи с ней, полгода затворничества в этой квартире, словно в берлоге. Полгода отвратительной погоды на душе. Без сил, без надежд, без обещаний, без веры, что когда-нибудь станет легче.

В голове перемешиваются воспоминания, мысли, фантазии, картинки, которые смотрят на него с экрана, громкий звук телевизора за стенкой. Все это всплывает в голове само по себе, никак не контролируемое, ничем не управляемое. Кто он такой, зачем он здесь, почему так невыносимо. Почему он никому не нужен таким, какой он есть? Почему? Эта квартира, это тело – его гроб, в котором он давно себя похоронил.

Умер. Так говорят про тех, чье сердце больше не стучит. Но это не так. Он умер даже несмотря на то, что в его теле все еще есть пульс. Это тело живет, дышит, спит и ест, но это не он. Его давно здесь нет. Он больше не тот, кем родился, а кем стал непонятно. Он лежит в кровати, пытается уснуть, наблюдает, как за окном постепенно становится все светлее и светлее. Единственный вопрос, который он повторяет и повторяет: кто я? Он чувствует, как к нему подползает кот, тычется мордой в руку, он скидывает кота на пол, накрывается одеялом с головой. Только один ответ приходит в голову, на вопрос, который когда-то написала она.

– Кто ты?

– Тьма.

Он не может быть чем-то в бездне, он не может быть тем, кто падает в бездну, он и есть бездна. Тьма, в которой может прятаться все, что угодно. Тьма, в которой придется идти на ощупь. Тьма, полная демонов и падших ангелов. Необъятная, сосущая, поглощающая.

Я твой океан, твоя вселенная, твое море и солнце. Я твоя вера, твое спокойствие, твое сумасшествие, твоя радость, твоя гордость. Я твое удовольствие, твое дыхание, твоя причина, твоя вечность.

Смотри. Смотри! Что от меня осталось? Что от тебя осталось?..

Ты для меня панацея. Ты для меня судорожные вздохи, ты для меня болезнь, пропасть. Мне упасть? Мне раствориться? Мне исчезнуть? Ты для меня якорь и парус. Мне улететь, или остаться? Что мы такое друг для друга? Мы слышим? Мы чувствуем? Мы живем? А «мы» вообще есть?

Я открою глаза, вдохну глубоко, посмотрю чисто и ясно. Я посмотрю с пламенем, с холодом, с любовью и скажу:

– Уходи.

И ты упадешь в свою пропасть, растворишься в своем море, сгоришь в своем солнце. Ты утратишь свою веру, потеряешь свою гордость. Ты разлетишься на миллионы частиц, и у тебя больше не будет вечности. Смотри. Смотри! Чем мы стали?

И ты откроешь глаза, посмотришь чисто и ясно, и скажешь:

– Уходи.

И воплотятся два океана, зажгутся два солнца, возродятся из пепла две вселенные. Взрастут два спокойствия и две радости, обретутся две мудрости.

Мы уйдем, мы умрем, но родимся заново. И мы увидим, услышим и почувствуем, и мы взлетим высоко.

Иногда она пахла малиной и мятой, иногда смазкой и маслом. Она ходила в старом запачканном комбинезоне, из-под которого всегда как-то нелепо торчала уже давно не белая футболка. На ногах у нее были берцы. И почему-то один ботинок был зашнурован вплотную, а второй еле держался, то и дело, норовя соскочить.

Ее черные, как смоль волосы, были завязаны в высокий хвост и развивались, догоняя вечно бегущую куда-то хозяйку. У нее были удивительные глаза. Один карий, а второй зеленый. Она смотрела пристально, глубоко, будто в самую душу. Хотелось спрятаться от этого взгляда, но не было сил оторваться.

Она всегда немного улыбалась и смотрела куда-то вдаль, в небо. Она говорила мало, больше молчала или смеялась, будто ей и не нужны были никакие слова. Она вдыхала саму жизнь и не тратила времени на любезности или правила.

Наверное, единственная страсть, которая у нее была – это механизмы. Она могла сутками разбирать и собирать, чинить и смазывать, создавать и переделывать. Она заглядывала в души машин, и те отвечали ей взаимностью.

Она любила мятный чай с малиновым вареньем. Она была такая простая и такая непостижимая. Подойдет, скажет пару фраз, смотрит в глаза и молчит. И уйдет, больше так ничего и не сказав, а ты потом ходишь и думаешь над ее словами неделю. Вроде и не хочешь, но думаешь.

Она никогда ничего не спрашивала и не интересовалась, зато ее «я рада тебя видеть», было истиной на все сто процентов, без оговорок, без полумер. Иногда она могла обнять, просто так, будто никого, кроме вас и не существует, и пойти потом дальше по своим делам.

А дел у нее было много. Со всего района к ней тащили всяческие неработающие железяки. Ей принесут, она улыбнется, возьмет, бережно положит на полку, а протянутые деньги будто и не заметит, словно не знает, что делать с этими бумажками.

Она почти все время бегала у себя по мастерской, но как-то неспеша, с чувством момента. Никто не видел, чтобы она ходила в магазин, но холодильник у нее всегда был полный. К ней мог зайти любой. Она посмотрит, приподнимет уголок губ, и дальше к своим машинам, а ты что хочешь, то и делай. Хоть спать ложись, хоть бери все, что угодно.

У нее ни в вещах недостатка не было, ни в еде, а она все ходила в своем старом комбинезоне и перехватывала с кухни, что первое под руку попадет. Она никогда не готовила, но у нее почему-то всегда что-то вкусное стояло, и пахло всегда чем-то приятным.