Делать в штаб-квартире токийской муниципальной полиции особо нечего, так что я занялся своим новым хобби — старался не думать о том, чего не мог забыть. Не знаю, сколько пришлось ждать. Очевидно, я заснул, потому что в комнате вдруг нарисовались четверо мужчин, которые смотрели на меня так, будто я здесь лишний. По-моему, это не означало, что меня отпустят.

— Я главный инспектор Арадзиро, — сказал самый высокий полицейский. Красивый парень. Атлетическое сложение, модная прическа. Превосходный альфа-самец. Он не счел нужным представить остальных трех, чьей главной задачей было глазеть на меня. Двух парней, которые меня сюда привели, не видать.

— Билли Чака, — сказал я, поднимаясь и кланяясь. Он в ответ едва кивнул. Ну все, попал, понял я.

— Мы знаем, кто вы, — сказал он. — Садитесь.

Как по сигналу, один из молчаливых головорезов подал ему досье. Арадзиро углубился в чтение.

— Похоже, господин Чака, вы не впервые в Японии. И, кажется, у вас и прежде бывали проблемы с законом. — Он бросил на меня взгляд поверх досье. Взгляд сосредоточенный и испытующий. Любой детектив гордился бы таким взглядом.

— Могу объяснить.

Он махнул рукой — мол, помолчи. Затем продолжил читать — на этот раз вслух:

— Май 1985 года, арестован за участие в беспорядках в клубе «Рок-Коттедж».

Ну, это были не беспорядки. Просто полиция ни разу не видела слэм-дэнс, так что всех загребла в участок. Рок-группа «Гиндза Питбуль» была вынуждена извиниться перед мэром за подстрекательство к беспорядкам в клубе «Рок-Коттедж».

— … Оправдан. Январь 1987-го, — продолжил Арадзиро. — Уголовно наказуемая порча личного имущества…

Об этом эпизоде я забыл. Это случилось на аукционе в Наре, где продавались работы японских художников пятнадцатого века. Там была работа кисти Куваты, самого почитаемого буддистского анималиста того периода. Конечно, я знал, что это подделка, потому что на картине была изображена черепаха. Кувата боготворил чудеса природы и любил все разумные существа. Кроме черепах. Причина, очевидно, в детской травме, которая перешла в патологическую ненависть к животному. Он не только отказывался их рисовать, но часто ловил и мучил часами, прежде чем убить. Это сделало его парией среди монахов, но из монастыря его не выгнали и терпели издевательства над черепахами ради таланта живописца. В общем, я встал, подошел к картине, будто хотел ее изучить, и огромным красным маркером, который всегда беру с собой в художественные галереи, обвел черепаху кружком. А затем поставил на картине огромный крест. После чего меня повалили на землю и арестовали.

— … Дело прекращено.

Мало того. Вероятный покупатель предложил мне сотни тысячи иен за то, что я-сохранил ему несколько миллионов. Я, конечно, отказался. Я не верю в искусствоведение ради выгоды.

— Февраль 1989 года, нападение и избиение эстрадного актера в Роппонги…

Мне не хотелось об этом вспоминать. Дело было путаное, полное культурного недопонимания и личных недоразумений. Может, и я был не без греха. Тем не менее…

— … Обвинения сняты, — продолжал Арадзиро, обходя меня кругами. Затем остановился прямо передо мной. — Кажется, вы в нашей стране статистическая несуразность, господин Чака. Три ареста и ни одного обвинения. Видимо, вы счастливчик.

— У меня хороший адвокат, — сказал я.

— Он вам потребуется, — парировал Арадзиро. — Может, вам стоит вызвать его сейчас, пока мы не начали задавать вопросы.

— Он уже здесь, — улыбнулся я.

— Понятно, — сказал Арадзиро, хрустнув пальцами. — Тогда начнем. — Он сел напротив меня и поставил на стол между нами крохотный диктофон «Сони». — Вы знаете человека по имени Аки Рокахара?

— Вряд ли.

— А должны, — сказал он. — Несколько дней назад вы сломали ему нос и украли его мотоцикл. — Он сердито уставился на меня, ожидая, пока до меня дойдет обвинение.

Ах, этот Аки Рокахара. Я чуть не улыбнулся. Я не знал, почему меня забрали, и решил, что не обошлось без якудза. Хуже того, я испугался, что это связано с Человеком в Шляпе. Ну ладно — и что же мне сказать? Что пришлось реквизировать у Аки тачку, чтобы оторваться от подозрительного личного водителя и тайно встретиться с главарем Ямагама-гуми?

— Так вы его знаете? — спросил Арадзиро.

— Я бы не сказал, что я его прямо-таки знаю…

— Но вы напали на него и украли его машину.

— Ну… да, но… — Я лихорадочно прикидывал, чего бы соврать, но ничего подходящего не находил.

— Такое поведение считается нормальным в Америке? Избить и ограбить незнакомца? — ядовито осведомился Арадзиро.

— Прошу меня извинить. Как правило, я очень сдержан, довольствуюсь отражением событий для своего скромного журнала и положением вежливого гостя вашей прекрасной…

— Кончай туфту гнать, — разозлился Арадзиро.

— Но я же вернул мотоцикл, — робко напомнил я.

— О да, мы знаем. Мы всё знаем. Эта идиотка, мамаша Аки, отказалась поддержать обвинения. Она считает, что вы просветленный человек. Что благодаря вам ее сын изменился. Он теперь клянется, что будет опять ходить в школу, перестанет общаться с дурными компаниями и все такое. Но это не надолго.

На этот раз я не сдержал улыбки. И про себя отметил, что, когда вернусь в Кливленд, надо будет звякнуть в отдел подписки и попросить их прислать юнцу подшивку журнала за несколько лет.

— Так почему я здесь?

— Потому что у вас проблемы, господин Чака.

— Я и не думал, что буду караоке тут исполнять. Какие проблемы?

— Тебе не кажется, Харуки, что он как-то нервничает? — спросил Арадзиро одного из безмолвных полицейских. Я не понял, кто из них Харуки, потому что кивнули все трое. — Это для протокола. Вы какой-то нервный, Чака. С чего вам нервничать? Что вас тяготит?

— Всегда такой. А сейчас просто хочу спать.

— Проблемы со сном, да? Не сомневаюсь, — сказал Арадзиро. — Я навидался столько дикости за свою жизнь, но даже у меня проблемы со сном. А Харуки? Он вчера просто блевал. Крутой полицейский, пятнадцать лет стажа, а рыгал как мальчуган, который переел ирисок и перекатался на карусели в Луна-парке. О да, я уверен, что вы плохо спите.

— Послушайте, у вас определенно талант к этим песням и пляскам, — сказал я. — Ночь была длинная, так что выкладывайте, что там у вас?

Арадзиро вспыхнул, как от пощечины. Но сдержался.

— Эй. Харуки, — сказал он, не отводя глаз от меня.

— Да, сэр? — Я повернул голову, но не успел заметить, кто это сказал.

— Он говорит — выкладывайте.

— Да?

Арадзиро выдержал паузу.

— Это для протокола, — сказал он. Затем сделал знак копам-молчунам. Жеста я не понял, но они, кажется, были в курсе. Копы вышли из комнаты.

Не скажу, что мне их недоставало, но и перспектива остаться в комнате один на один с Арадзиро не прельщала. Он был задира и, судя по всему, не мой поклонник.

Я ждал, когда он приступит к делу, но он так и не приступил. Он также не стал донимать меня светской болтовней. Лишь несколько раз откашлялся и ладонями устало потер глаза. Раз или два глянул на меня, хрустнув пальцами. Вот и все общение. Видимо, сольные выступления его не интересовали.

Я подумал о Флердоранж. Потом о Перманенте. Потом о Квайдане. Едва я начал рисовать в уме слюнявого мастиффа, послышались шаги. Шаги замокли, и дверь распахнулась. Гуськом вошли трое молчунов. Тот, что был посередине, внес металлический ящик.

Он поставил его передо мной на стол. Полицейский, который вошел следом за ним, закрыл дверь, а тот, что был впереди, вынул пару хирургических перчаток. Театрально их натянул. Перчатки щелкнули. У меня в голове заплясала дикая мысль об «осмотре полостей».

Равнодушие Арадзиро вдруг превратилось в глубочайшую сосредоточенность. Думаю, все было отрепетировано специально для меня. Отчего-то мне это не льстило.

Один полицейский подошел и поднял крышку ящика, точно официант в претенциозном ресторане. Тут же страшно завоняло. Парень в перчатках нервно покосился на меня и сунул руку в ящик. Отвернувшись, что-то оттуда выудил.