«Только зря эфир переводят». — Додуматься до иного не успела. Дверь заскрипела, и в допросную вошла женщина в форме судебного следователя. Немолодая, вполне обычная, но стоило ей сесть, как стала отчетливо видна черная кайма вокруг глазной радужки. Яга. Из запечатанных. Уродство у ведьмы тоже имелось: сплющенный нос и шрам от заячьей губы.

Редчайший случай встретить такую на службе. Чаще всего яги по хоромам сидят да магам одаренных детишек рожают, а эта гляди-ка — до чина коллежского асессора дослужилась.

— Вечер добрый, Василиса Ольгердовна. Хотя для вас вряд ли, конечно. Тем не менее давайте не будем тратить время друг друга. — Следователь дотронулась до наручников, и те раскрылись, а на стене вспыхнул светильник. — Вот вам писало, бумага. И прошу максимально подробно поведать, как, при каких обстоятельствах вы убили Велимира Порошина и что послужило мотивом.

Василиса сжала до белизны губы и отрицательно замотала головой. Как бы то ни было, она не верила, что пощечина могла сбить с ног крепкого мужчину. Мага.

— Я его не убивала. Он сам упал.

— Городовому вы сказали обратное.

— Не помню, может быть. У меня был шок. И, как его, мотива у меня нет. Мы с Велимиром пожениться хотели.

Следователь картинно закатила глаза, всем своим видом показывая, что она предлагала все закончить чистосердечным признанием и не копаться в чужом нижнем белье, но ее вынуждают.

— Милочка, но неужели думаете, что вы первая барышня, убившая своего жениха? Решили все отрицать — ваше право. Посидите в камере, мы пока улики соберем. Уже есть показания свидетелей. Двоих из таверны, видевших вашу ссору, и городового, которому вы вчера вечером во всем сознались. Даже этого уже достаточно для суда и плахи. Но вы герой войны, лекарь, женщина, в конце концов. Поэтому я хотела, чтобы ваше имя как можно меньше трепали.

Василису хлестнула паника.

«Прознали про родство царское или нет?»

— Я ничего писать не буду. Я никого не убивала. Велимир сам оступился. Да, у нас произошла ссора, но посудите сами, я ниже его на голову, легче в полтора раза, магию не использовала, (в противном случае разговаривала б не с вами, а с поповичами), как я, по-вашему, могла пощечиной сбить мужчину шести футов росту?

— Не знаю, но думаю, после вскрытия станет понятно как, — отчеканила следователь, — а вам, боярыня, придется пока посидеть в камере.

На этот раз камера оказалась без соседок, если, конечно, не считать таковыми двух крыс, резво носившихся по полу. Василиса огляделась: из всей утвари лавка в локоть шириной и ведро. Окон нет, потолок низкий. Руку подними – достанешь. Она села на лавку, отметила, что крысы с любопытством присматриваются к новой постоялице, и прикрыла глаза. Собственное спокойствие поражало. Да, вначале точно был шок. Все симптомы налицо. А сейчас состояние больше всего походило на то, которое она испытывала в операционной, особенно в первые дни осады, когда раненые шли сплошным потоком. Там только начни истерить, не остановишься. Хотя были и такие. Их били по щекам, наливали разбавленного спирта и гнали работать. Многие после стрелялись… Но Василиса любила жизнь. Да и все произошедшее отказывалось укладываться в голове. Что теперь будет? Донесут ли царю? Захочет ли он тратить силы на высвобождение незаконнорожденной дочери или, напротив, умоет руки, даже несмотря на то, что ее признал родовой артефакт.

Постепенно адреналин спал, Василиса почувствовала, как проваливается в пустоту. Вязкие объятья сна постепенно окутывали истерзанное переживаниями сознание. Сквозь подступающую дрему она слышала, как неторопливо ползла вбок задвижка, как медленно с протяжным скрипом открылась тяжелая дверь.

«Еду что ли принесли?» — спать хотелось больше, чем есть. По внутренним ощущениям со злополучного ужина в трактире прошло не менее двенадцати часов.

— Вась, — позвал тихий знакомый голос, и внутренности обожгло кислотой. Сон как рукой сняло. Василиса резко села, проморгалась, прогоняя сон. Примяла вставшие дыбом волосы.

— Чур меня! — защитные слова вырвались сами собой, но Велимир и не думал развеиваться. Огляделся растерянно и спросил: — Ты что тут делаешь?

Боярыня оставила этот вопрос без ответа. Молча поднялась и на ватных ногах подошла к жениху, взяла его руку. Та оказалась теплой и мягкой, без трупных пятен. Захотелось положить ее себе на щеку, и тереться ласковой кошкой, уверяя себя, что все дурное позади.

— Что ты задумала, душа моя? — от мягких, едва насмешливых слов в нутро словно углей насыпали.

— И зеркалом сейчас тебя не проверишь, — пробормотала Василиса, чтобы не молчать. В руках тут же возник блестящий кругляш.

— Понятно, — произнесла она и разжала пальцы. Зеркало со звоном упало на пол. Повернулась к жениху спиной, забралась на узкую лавку с ногами и уткнулась лбом в колени. Разочарование оказалось горьким на вкус. Сон. Это просто сон.

Со дня инициации, когда лучшие маги страны вынесли вердикт, что царская дочь — пустышка, ей снились вот такие реалистичные сны. Поначалу она путалась, терялась в них, не умея отличить вымысел от реальности. Тем более, что пребывание во снах каким-то образом влияло на мир. Если она во сне переставляла вещи, они меняли свое положение в Яви. Если во сне она убеждала отчима отпустить ее на вечерку, то поутру он приходил и спрашивал, когда ее ждать домой. Если во сне она ела или читала…В общем, все шло впрок. Нормального объяснения этому явлению так и не нашлось. Но во снах она могла входить в любые дома, колдовать и даже посещать чужие сны. В реальности, при этом, оставаясь пустышкой. Собственно, благодаря наличию там у себя магии она и определяла, когда спит. Вторым явным отличием от реальности было небо. Неизменно изумрудное.

Вот и сейчас изнуренный переживаниями мозг выдал ей самое желанное сновидение — живого Велимира. Только вот смотреть на жениха и знать, что он умер — худшая из возможных пыток. Куда как проще было бы не догадаться, что спишь. Попрощаться, попросить прощения, сказать, что любишь. А на утро проснуться с чувством необратимой утраты и зябкого одиночества.

Велимир подошел, сел на лавку, обнял невесту, делясь теплом, и прошептал:

— Душа моя, ну прости меня, не дуйся.

Василиса зажмурилась. Щеки обожгло слезами. Казалось, из глаз течет огонь.

— Приревновал, наговорил глупостей. Но ведь не поздно еще все исправить?

— Поздно, любимый! — Василиса вскочила с лавки, — Слишком поздно! Ты умер, Велимир! Умер, понимаешь?! Упал вчера с утеса на острые камни, и море, словно верный пес, слизывало твою кровь. А теперь ты приходишь ко мне целехонький, в чистой рубахе, без единого пятнышка. Зачем? Хочешь утянуть в Навь, измучить чувством вины?! Можешь не тратить зря силы. Меня подозревают в твоем убийстве, и если не случится чуда, то подозрения превратятся в приговор. Ты ведь знаешь, что делают с убийцами магов? Их казнят. Отрубают голову. Так старомодно, и так эффективно. Поэтому не долго тебе пребывать в одиночестве! Скоро твоя невеста пересечет Смородину-реку. Жди.

Велимир нахмурился, почесал в задумчивости скулу. Ту самую, в которую прилетела пощечина.

— Ты ударила меня, — наконец произнес он. — И я упал… Выходит, удачно, раз не помню. Так надо было, пойми. Конечно, надо… в тарелке яд. Правильно. Иначе я не смог бы, испугался, а надо было успеть, пока связь крепкая, ведь она таять начала. — Он поднял на Василису пустой остекленевший взгляд. — Но, я не хочу там быть. Кругом пустота, снег. Тропы не видно. Помоги, выведи меня!

Василиса невольно отпрянула, а Велимир медленно, тягуче поднялся, взял ее за руку, и камеру поглотил туман. Серый, плотный, влажный. Сквозь его клубы валил снег больше похожий на пепел. Под ногами чавкала липкая жижа. Жених отпустил Василису и попытался согреть дыханием собственные руки.

— Тут холодно. Всегда, — произнес он, и облачко пара осело инеем на его усах, — вечный снег и вечная слякоть... Знаешь, снег — это слезы по умершим. Он очень замедляет путь домой.