– Перси-и-и, – протянула Лекси, но тут же оскалилась. – Хотя идея хорошая.

И она схватила Ынбёль за руку, дёрнув на себя. Ынбёль не поняла, когда у Лекси в руке оказался нож, но теперь этот нож торчал у неё из предплечья.

– Тихо! – зашипела Лекси и, вытащив из кармана миленький носовой платок, затолкала ей его в рот, – разбудишь маму, объяснять придётся.

Внутри Ынбёль всё сжалось. Мама. Эти фрики только что угрожали её матери.

Они убьют сначала её, а потом и мать, если она не будет делать, как надо. Боль была адской, но мысль о маме отрезвляла.

– Вот и умничка. А теперь вылечи себя.

Ынбёль неверяще посмотрела на Лекси. Затем на Перси. Она ожидала увидеть в их лицах насмешку, но они были непозволительно серьёзны. Они действительно считали, что Ынбёль каким-то образом должна себя вылечить.

От этого становилось только страшнее.

– Лечи себя, Ынбёль. Ты не поверишь нам, пока сама не увидишь, – поторапливала её Лекси.

– Мало, – кровожадно подсказал Перси, – она не верит, что сможет. Заставь её хотеть.

– Не надо, – хрипло попросила Ынбёль, догадываясь, что будет дальше.

Лекси не оборачиваясь кивнула, но не ей, а Перси, и, надавив на рукоять ножа, начала его проворачивать. Ынбёль задушено взвизгнула, всем телом ощущая жизнь и страх её потерять. Такое с ней было впервые. Попыталась вырваться, но тело словно приклеилось. Она была парализована болью, а Лекси всё продолжала играть ножиком в её руке.

– Заставь меня прекратить, Ынбёль, – велела Лекси. – Я сама не остановлюсь. Я могу так всю…

– Хватит! – несмотря на платок во рту, Ынбёль произнесла это очень чётко. А в следующий момент у неё во рту не было никакого платка. В руке не было ножа, а Лекси кубарем покатилась назад. Её перехватил Перси, но и он не удержался: дёрнулся назад, затормозив спиной о перила крыльца. Поморщился, но взглядом не убил.

Ынбёль тяжело дышала и пыталась отползти подальше от парочки. Запоздало вспомнила проверить руку и…

Ничего не нашла.

На руке не было никаких следов повреждения, хотя ещё буквально секунду назад рана сочилась кровью, а боль была едва выносимой.

– Что вы…

– Это ты, – перебил Перси. – Тебе было больно, и ты это остановила. У тебя шла кровь – ты себя вылечила. Не думай, что всегда будет так легко. Сегодня день твоего перерождения, поэтому дух дарит тебе подарки.

– Что за дух? – надрывно всхлипнула Ынбёль. – Кто вы такие? Что со мной?

– Дух ведьмы, – Лекси подобрала с колен Ынбёль всё тот же платок и заботливо вытерла со щёк Ынбёль слёзы. – Мы ведьмы. И ты ведьма. Ты умерла и восстала ведьмой. Ты теперь одна из нас, – кажется, Лекси нисколько не напрягало повторять это снова и снова. Каждое своё «ведьма» она произносила с сытым удовольствием, так, будто это слово было самым вкусным, что бывало у неё на языке.

– Вы ненормальные.

– Это ты едва не сломала мне шею своей магией! – притворно возмутилась Лекси и расхохоталась.

– Она с нами не пойдёт, – заметил Перси. – Много потрясений.

На мгновение стало так страшно, что Ынбёль уже была готова закричать. Она решила, что сейчас её потащат куда-то силой, что будет больно, что её, вероятно, убьют какие-то фанатики похлеще мамы. Но Лекси ответила:

– Ты прав. Давай уложим её спать, – Лекси поправила чёлку Ынбёль. – Джеб нас придушит, если мы не принесём корешки, и тогда ковену точно хана, – Лекси опустила ладонь со лба Ынбёль ей на глаза, и прежде, чем Ынбёль успела что-либо сделать, мир потух.

***

Проснулась она невероятно выспавшейся и просто до одури голодной.

События прошлой ночи казались лишь ночным кошмаром, но Ынбёль не могла не заметить, что чувствовала себя действительно хорошо. В самом деле хорошо. Также, как и прошлой ночью, она ощущала себя полностью здоровой.

Вскочив с кровати, она первым делом проверила руку – ни следа ночного ранения. Ничего не болело, не сводило. Не было ощущения, будто вот-вот с телом случится что-то страшное. Она ощущала… Силу. Сравнивать было не с чем, но сейчас ей казалось, что силы в ней больше, чем просто в здоровом человеке.

– Я пошла, – кинула она матери, шнуруя кеды у порога. По пути в школу ещё предстояло отыскать рюкзак.

– Может поешь? – предложила в миллионный раз мать.Ей нужно было проявлять умеренную заботу об умирающей дочери. Умеренную – чтобы не было так больно, когда все старания пойдут прахом и Ынбёль умрёт. Заботу – потому что она её всё-таки любила. Не так сильно, как своего бога, но всё-таки любила. Поэтому про завтрак они говорили каждый день.

Даже когда Ынбёль умерла.

– Не… – Ынбёль осеклась, внезапно почувствовав сильный спазм. Живот свело так сильно, что она едва не вцепилась зубами в собственную руку.

Это был голод. Самый настоящий, безумно сильный голод. Она не чувствовала его много лет и сейчас скорее инстинктивно поняла, что ей надо срочно поесть. Если, конечно, она не хочет пожевать обшитые скотчем потрёпанные учебники по пути в школу.

– Хочу, – призналась она.

Собственный растерянный взгляд встретился с таким же взглядом матери, выглянувшей с кухни. Впрочем, она быстро взяла себя в руки и, улыбнувшись, кивнула.

Завтракала Ынбёль непривычно долго – всё никак не могла наесться. Она заглотила тост с маслом, почти не жуя, затем сделала себе бутерброд с сыром, но и он её не насытил. Съела яблоко, с трудом разгрызла какой-то злаковый батончик, лежавший в кухонном шкафчике, вероятно, не первый год. С разочарованным вздохом осмотрела холодильник, ящики и даже обувную полку в коридоре – больше есть было нечего.

Накинув куртку, выскочила на крыльцо.

И замерла.

Мир стал совсем другим за эту ночь. Ещё вчера он был похож на незастывший бетон: вязкий, склизкий, тяжёлый и очень опасный. Каждая ступенька, каждый угол несли угрозу. Каждое дуновение ветра грозило простудой. Каждый вдох обещал стать последним.

Но Ынбёль вдохнула полной грудью – и лёгкие не закололо. Ноги стояли на деревянном настиле уверенно, щиколотки не ныли, колени не дрожали.

Её тело было полно жизни и сил. Не верилось, что так вообще бывает, а от мысли, что так живёт, так чувствует большинство, хотелось завистливо плакать. И мама, что молилась чаще, чем улыбалась, и противный церковный настоятель. И мальчишки, что всегда хихикали за спиной, и учителя, что просили Ынбёль хотя бы притвориться нормальной – все они чувствовали жизнь в себе ежедневно. Теперь Ынбёль было очевидно, почему никто из них не мог разделить её боль, не хотел понять, как ей плохо, но меньше обижаться на них она не стала.

Она посмотрела под ноги. Согнула колено, покрутила стопой, ударила пару раз носком кеда по полу. Кажется, она может побежать. Удивительно.

Приподняв с носа очки, она по привычке прищурилась, а потом поняла, что видит прекрасно и без них. Не поверив, опустила очки обратно на нос. Снова подняла. Различила вдалеке черепицу на крыше старого склада, которую прежде никогда не замечала. Осмотревшись, сняла очки и убрала их в карман куртки.

Спустившись по ступенькам, обернулась на крыльцо. На верхней ступеньке, у самого края, заметила тёмное пятнышко. Кровь. Её.

События прошлой ночи вновь вспыхнули перед глазами: и смерть, и воскрешение, и странная парочка… И чувство чужого присутствия внутри самой себя.

Как те двое это назвали?

Метаморфозы.

Нет, Ынбёль прекрасно помнила прошлую ночь. Слишком хорошо, чтобы отмахнуться от неё, списав на кошмар, о котором думала изначально. Холодный Перси, радостно взволнованная Лекси. Нож. Амулеты.

Ведьмы.

– Ведьма, – сказала она. – Я ведьма? Да как же…

Но она всё равно ещё раз осмотрелась, а затем резко выбросила руку вперёд, широко растопырив пальцы. Ничего не произошло. Она сжала пальцы в кулак, отодвинула указательный и взмахнула им, как дирижёр машет палочкой. Снова ничего.

– Ерунда какая-то, – зло пробубнила она, но всё равно ощутила досаду.

На утро всё это звучало ещё глупее, чем ночью, но Ынбёль не могла просто отогнать от себя мысли о том, что парочка, возможно, права. Что-то в ней продолжало повторять, что стоило прислушаться, стоило пойти с ними.