– Анна…
– Да, – согласилась я. – Анна – это я.
Мы смотрели друг на друга несколько секунд, и нам все было ясно.
– Тогда давайте… выпьем за вас, – решительно сказал Шварц.
И я опять не возражала.
Спустя еще сколько-то часов беседы мы уснули на диване сидя.
Утром мы шагали к дому Снегина, и я объясняла Шварцу:
– Понимаете, что бы там ни было, я вообще за него не боюсь. Может, он дома заперся – и сидит там просто так. Но даже если и нет, ничего страшного не случилось. С такими, как он… не случается.
У самого дома я притормозила. Оглядела все девять этажей.
– Наверное, это важное для вас место, – предположил Шварц, рассматривая здание вместе со мной.
– Как вам сказать, – усмехнулась я. – Я была очень к нему привязана…
Раздумья следовало отринуть во избежание. Я бодро подбежала к подъезду, открыла дверь.
Лифт презрительно проворчал что-то и не открылся. Я вздохнула.
– Испытание первое: седьмой этаж…
Шварц кивнул. Он очень хорошо изображал спокойствие.
Лестница тревожно зарябила ступеньками. Я не очень понимала, разогнался мой пульс до немыслимых скоростей или исчез вовсе.
Дверь. Замок. Ключ.
Мы зашли в квартиру.
Мне казалось, если бы Снегин здесь обитал, я бы почуяла. Но то ли время немного притупило эту специфическую интуицию, то ли он, действительно, не появлялся дома уже давно.
Квартира молчала. Отрешенно, скорбно. Как я.
Три года мы с ней молчали в унисон. В этом воспоминании не было ничего приятного.
Шварц заметил мое настроение.
– Наверное, не стоило…
– Мы уже здесь, – чуть раздраженно ответила я. – Пора, видимо, рассказать все. Вам будет интересно, обещаю.
– Заинтриговали, – признал он.
Я прошлась по комнате. Книжки, бокал возле дивана – он всегда здесь стоял, на маленьком столике – камень. Ничего нового. На кухне, как обычно, рассеянный хаос. Дикий, абсолютно непонятный человек – за столько лет не научился ставить посуду, куда нужно…
В квартире было тихо и сумрачно. Но – не страшно. Когда Снегина нет, это обычное помещение. Даже с этим камнем, с какими-то жутковатыми фигурами, всякими благовониями и всегда задернутыми шторами. Без него тут не так уж плохо.
Шварц молчал. Я знала, что он уже все заметил и сделал свои выводы. Но это было самое начало истории.
Я остановилась и вгляделась в висящую на стене картину. Он встал рядом.
– Снегин разбирается в искусстве, – заметил Шварц. – Или это вы квартирой занимались?
– Он много в чем разбирается. У меня не было времени заниматься этой квартирой. Но если вам интересно, рисовала я.
Шварц посмотрел на меня с каким-то оттенком восхищения. Я поморщилась.
Ни картина, ни снегинские безделушки меня не интересовали. Я смотрела на дверь, ведущую в маленькую комнату. Я была уверена, что там теперь все так же, как раньше. Снегин давно уже ни черта не боялся, максимум, на что его хватило – закрыть эту комнату на замок.
– Ключа у меня нет, – сказала я, кивая на дверь. – Откроете?
Шварц пожал плечами и ударил дверь ногой.
Чудесный хлипкий замок легко сломался.
Я шагнула вперед – и рефлекторно задержала дыхание, будто ждала, что пола подо мной не окажется. К счастью, пол был на месте.
На месте было и все остальное.
Снегин, видимо, любил заходить сюда и мечтать в этом антураже долгими зимними вечерами…
Шварц усиленно делал вид, что его ничего не шокировало. Впрочем, он, наверное, и не такое за жизнь повидал, но уж от умника Снегина подобного никак не ожидаешь.
– Добро пожаловать в мою жизнь, – весело сказала я, ткнув цепь носком туфли.
Железная миска, задвинутая в угол. Гвозди и молоток на тумбочке. Опущенная штора.
Все осталось так же, как при мне. Очень мило, аж до слез!
Шварц хотел задать вопрос, но не мог сформулировать.
Я решила ему помочь.
– Да, вот здесь прошла большая часть моего замужества. Если я хорошо себя вела, меня выводили гулять. На поводке, естественно.
Выгуливал он меня, как положено.
На рассвете, когда никого на улице нет, вытаскивал голой на улицу. Я даже не кричала, не плакала – команды «голос» никто не давал. За такую вольность можно было получить ремнем по лицу.
Снегин предпочитал дрессировать кнутом, а не пряником.
Я изо всех сил пыталась смотреть на ту женщину на цепи со стороны, не становиться ей. Руки все равно начали трястись.
– Иногда он заставлял меня ходить в туалет на улице, как будто правда собаку выгуливал, – улыбнулась я. – Я была голая, он меня тащил вдоль дороги, потом заводил под куст, и стоял, ждал… Специально утром, когда никого еще нет, даже… коллег-собачников. Я каждый раз молилась, чтобы никто не увидел. Такой стыд…
– Представляю, – мрачно кивнул Шварц.
– Вряд ли, – я покачала головой. – Если я жаловалась, что мне тут сидеть неудобно, он хватал молоток и гвозди и грозился прибить меня к полу… Очень правдоподобно, я каждый раз немного седела после этих сеансов внушения. Он редко меня бил, но как-то раз в таком порыве зарядил по руке… Вообще, со Снегиным было жить весело и страшно. Не знаю, успели ли вы заметить, но он вообще… чудак.
Шварц выразительно поднял брови, уточняя, то ли слово я использовала.
– Да, – кивнула я. – Он… необычный. Праздники любит, например. Все подряд. Все отмечает. Масленицу, день Святого Патрика, Пасху, Троицу, Хэллоуин… В общем, ни одного буднего дня у человека нет. На музыкальных инструментах играет чудесно, особенно на пианино. Книжки любил мне читать долгими зимними вечерами. Вслух, с выражением. Стихов много знает… Гёте в оригинале… Очень здорово читал, жаль, я немецкого не знаю.
– Анна! – взмолился Шварц.
– А что вы хотите услышать? – я пожала плечами. – Я свой курс лечения в психиатрии прошла, о стену головой биться не буду от травмирующих воспоминаний… Хочется, конечно. Но не буду. Некрасиво это. Невежливо даже.
Шварц хотел меня поддержать, помочь мне, но не знал, что делать.
Да и если бы знал…
Тогда меня уже никто не спас.
Когда муж бил ремнем. Когда вынуждал есть несвежую еду из миски. Когда заставлял часами сидеть, не шелохнувшись, у его ног.
Я вдохнула еще – настолько глубоко, насколько умела, сморщилась от запаха тухлого мяса. Нет, здесь нет никакого мяса, это мне показалось…
– Он любил издеваться особо жестоко, унижать в самом необходимом, – я старалась говорить быстро и без эмоций, будто мне нужно было сделать отчет. – Одеться не давал, только для праздника. Если холодно – мог постелить что-то на пол. Как-то раз заставлял есть мясо… оно было испорчено. Тыкал лицом в миску. Следил, чтоб я жевала. А потом я считала секунды, пока он выйдет, потому что боялась сблевать при нем. Он бы заставил съесть рвоту… ну, знаете, собаки же иногда так делают. Он уходил на работу, а я была заперта здесь, в туалет не могла выйти. Оставлял ведро. Или унижайся, или терпи. Про месячные рассказывать или не стоит?
Шварц усиленно заморгал, будто пытаясь очнуться от дурного сна.
– Я… Слушайте, это, наверное, глупо прозвучит, но я вам правда… очень сочувствую. И просто не могу поверить, что он на такое способен. Снегин, конечно, далеко не святой, но это… Особенно на фоне всех его пианино и прочих Гёте в оригинале…
– Вот именно, – кивнула я. – Он на это и рассчитывал, я полагаю. В люди меня выводил. То есть, не морил прямо, я выглядела слегка уставшей, в каком-то роде загадочной. Одевал, причесывал, даже макияж делал. И несколько часов я была куколкой, любимой женой, Нусичкой… А потом – опять на цепь. Хотя нет, ладно. Иногда он меня баловал. Могла несколько дней прожить по-человечески, порой по-королевски даже. В эти моменты он обожал меня так – в каждой детали – что я начинала сомневаться в реальности происходящего. В театры водил, на концерты… Один раз совсем свихнулся и на годовщину повез наблюдать испытания ракетного движка. Зрелище незабываемое, надо сказать.
– Он разве такое мог устроить? – недоверчиво спросил Шварц.