– Он мешает нам отдыхать, всё портит! Зачем ты его привёз? Ты видел, как он волочится за Галей?

– Разве? – удивился я, хотя и сам это прекрасно видел.

Но меня это совершенно не удивляло, вообще нисколечко не смущало. Я не осуждал Иуду, даже вполне понимал, почему он так поступает. Киргизочка – красивая и самодостаточная девушка, единица, а не нуль, не то что богатенькая избалованная Маша.

– Он оказывает ей знаки внимания постоянно: то цветок подарит, то – чурчхелу банановую, то какой-то камень с пляжа. Ты что, совсем ослеп? Кроме своего пива, ничего не видишь больше?

– Возможно.

– Галю это нервирует! Этот твой Иуда мешает ей отдыхать, создаёт напряжение в нашей компании! – закончила Маша больше с завистью, чем с заботой. Думаю, она бы тоже не отказалась от дополнительного мужского внимания.

– Перестань, пожалуйста, – не выдержал я. – Это только твои домыслы. Просто Иуда – классный пацан и любит делать подарки. Уверен, Ванчоус на него не в обиде.

– Ты слепец! – выкрикнула Маша и укоризненно покачала головой: – Протри глаза, ты все глаза залил!

– Ладно, хорошо.

– Что «ладно» и «хорошо»?

Маша распалилась ещё больше и продолжила меня пилить с двойным усердием. Теперь она взялась за свою любимую тему: алкоголь и творчество.

– Ты талант, а не какой-то ржавый тарантас! Но ты слишком часто пьёшь – так ты ничего не добьёшься! Так ты проржавеешь и станешь дырявым, вонючим тарантасом! Ты понимаешь это?

– Понимаю, – ответил я. – Отличная, кстати, метафора – про ржавый тарантас. Сама придумала?

– Да, сама! – Маша улыбнулась, сменив гнев на милость.

– Молодец, – похвалил я, – так держать!

– Спасибо.

Мы помолчали.

– Серёж, я вот о чём подумала, – выпалила вдруг Маша. – Тебе нужен директор и грамотный продюсер.

Я не стал у неё уточнять, кого она видит в этой роли, потому что знал, кого: себя. Меня это крайне забавляло, но не раздражало, потому что Маша ничем не могла мне помочь и уж тем более ничему не могла меня научить: она была пустышкой.

– Нужен, – согласился я. – Как вернёмся в Москву, поговорим.

Мы вышли к центральной площади Джанхота, даже не к площади, а к пятачку, вокруг которого концентрировалась основная инфраструктура: пляж, дом отдыха, продуктово-вещевой рынок, магазин и шашлычная.

– Давай бутылку вина купим? – предложил я. – Выпить хочется.

Маша покривилась, но запрещать мне ничего не стала. Она была не настолько дура, чтобы не понимать: одна из возможных опций отпуска – оскотинивание. Я имел на это полное право.

– Ты какое вино хочешь: белое или красное? – спросил я, когда мы зашли в магазин, единственный на весь хутор. Цены там были соответствующими, монопольно-конскими, я таких даже в Якутске не видел.

– Белое сухое, – ответила Маша.

Я поёжился от искусственного холода. Кондиционер работал на полную катушку, выжигая нещадно природное тепло.

– Не хочу белое. Хочу красное полусладкое, – я покосился на Машу. – Придётся взять две бутылки, чтоб всем хорошо, м?

– Делай, что хочешь. Я подожду на улице. – Она развернулась и быстро вышла из магазина.

Я купил вино и двести граммов голландского сыра на закуску. Маша сидела на лавочке с недовольным видом. Лицо кислое, как заветренная долька лимона.

– Не злись, крошка, – я искренне улыбнулся. – У нас впереди целый вечер, две бутылки вина и немного сыра. Будет романтично. Пошли к морю?

– Хорошо, котик, – ответила Маша. Она быстро оттаяла, потому что я редко проявлял нежность.

Мы пересекали центральную площадь, когда вдруг вспыхнули уличные фонари. Они были агрессивно-яркими. Лица людей просвечивались, как на рентгене: я видел каждую веснушку, морщинку, любой прыщик. Меня это напугало: а сам-то я как сейчас выгляжу, после недели пьянства? В пакете звякнули бутылки. Я покраснел. Мне почудилось, что все смотрят на меня и, что самое неприятное, видят насквозь, весь мой моральный облик. Я нервно провёл ладонью по щеке и почувствовал, что лицо горит, не столько от стыда, сколько от переизбытка июльского солнца. Сегодня я опять уснул на пляже. Этот факт совершенно меня успокоил, ведь я на юге, а тут всегда можно сослаться на то, что обгорел с непривычки.

На центральной площади – фактически набережной – шла примитивная светская жизнь. Отдыхающие неспешно прогуливались туда-сюда, попивая лимонады и разливное пиво из пластиковых стаканов. Облака рассеялись, и многие заворожённо смотрели на заходящее солнце, даже мужик в майке «Пивозавр». Он стоял около лотка с варёной кукурузой и придерживал своего друга, дедулю в гавайских шортах и тельняшке. Их только что не пустили в шашлычную, где и правда был биток, а также мясо, водка и Артур Пирожков: кто-то выбрал такой отдых. Я не осуждал этих людей, тем более что вокруг меня бегали счастливые дети: девочки лизали мороженое, а мальчишки дули в свистки и прыгали на батуте. В Джанхоте всем было плевать на чемпионат мира по футболу.

– Россиянство! – Маша произнесла это слово так, будто оно означало нечто гадкое. – Надо было в Геленджик ехать. Там хоть супермаркеты есть и отели хорошие. А тут даже аптеки нет!

Я промолчал. Маша любила комфорт, и с этим ничего нельзя было поделать. Вдруг в дальнем углу площади заиграл саксофон. Я сразу узнал песню Игоря Талькова «Летний дождь».

– Хоть какая-то культура тут есть. Пойдём послушаем?

Маша снисходительно улыбнулась. Она считала себя утончённой и чуткой до любого искусства. Девушка и правда кое-что в нём понимала, но только как зубрила. Она могла пересказать сюжет, но не умела читать между строк и уж тем более не могла сформулировать суть. Пару раз мы разговаривали с ней о книгах, и всегда её анализ был поверхностным, а часто – просто ошибочным. Зато Маша была богата. Не то чтобы это было для меня важно, но в перспективе могло решить кучу проблем: я мог бы писать книги, не волнуясь о тыле. Что было ещё немаловажно, она верила в меня. Вернее, в то, что я могу стать известным, сделав известной и её. Маша была тщеславна.

– Какую прекрасную музыку он играет! – сказал я, когда саксофонист закончил с Тальковым и начал Шаинского, «Облака».

– Дешёвка! – ответила Маша. Ей не понравился репертуар. Она утверждала, что саксофонисты должны играть только классику или джаз.

– Боже, – сочувственно протянул я.

– Хватит слушать этот детский сад! – Маша потянула меня за руку.

Мы пошли на пляж, но не на центральный, а на дикий. Хотелось уединиться и потрогать друг друга.

– Осторожно! – я держал Машу за руку и медленно вёл за собой. Берег был не просто каменистым, а буквально состоял из камней, местами весьма крупных.

Люди поначалу нам встречались часто, и только минут через десять появился реальный интим. Мы сели на плоский валун и начали пить вино из горла. Поодаль небольшая компания жгла костёр. Солнце уже село, поэтому мы были для них только силуэтами. Они для нас – тоже: красное пламя и чёрные тени.

Я стал приставать к Маше. Она, захмелев, посмеивалась и была категорически «за», подрагивая, как довольная кошка. Шептала мне всякие пошлости и спрашивала, напишу ли я об этом в новом рассказе. Я отвечал, что напишу непременно, а сам гладил её прекрасные груди, мял их и теребил соски, отчего Маша громко ахала.

– Он встал, – сообщил я спокойным голосом и, будто предъявляя улику, положил Машину руку на свои шорты. – Потрогай.

Маша не только потрогала, она расстегнула ширинку и сделала это. Её язык был прохладен и свеж, будто она только что пила ключевую воду. Я глотнул вина и посмотрел на Чёрное море, утопая в море удовольствия. Когда Маша закончила, я протянул ей бутылку. Мы молча потягивали «Лыхны» и считали звёзды.

– Сорок первая, – сказал я, тыча пальцем куда-то в небо, – сорок вторая.

«Дзинь-дзинь-дзинь!» – зазвонил мой телефон.

Это был Ванчоус. Он спросил, куда мы запропастились. Я, как мог, объяснил ему, что мы находимся около рая: у воды, в темноте, на камнях. Ребята нашли нас минут через двадцать. После грибов настроение у всех было какое-то упадническое, хотелось напиться. Вино пошло по кругу, но, понятно, быстро закончилось. Ваня сбегал в магазин и принёс пять бутылок «Массандры». Мы пили портвейн жадно, и вскоре нас окутал приятный алкогольный дурман, который я всегда любил гораздо больше наркотического.