- Но нас же там ищут? – беспокоилась мать. Она хотела жить ближе к детям. Силы стали не те. Для ухода приходилось нанимать соседей.

- Мама, уже никого не ищут. Все стихло.

- А почему в паспортах не наши фамилии и имена? – насторожился отец. – Я Петр Петрович какой – то , а мать Мария Ивановна?

- Так надо… Поселим вас в хорошем месте. На Садовом кольце, на площади Маяковского. Это центр. Напротив дома два театра. В театр будете ходить. Мама, ты же любишь театр. Когда вы в последний раз приезжали, помните, как я в Большой театр вас на “Пиковую даму ” водил.

- Нам уже восемьдесят шесть лет.

       Родители привычно отказались лететь на самолете. В поезде Пантелей спросил мать:

- Мама, ты никогда не говорила. Кем ты приходишься Смирновым.

- Я не говорила, потому что не считала важным! – отрезала мать. – Я им вроде кузины что – ли. По девичеству, - оправдалась она, будто могла перерасти свое родство.

- Мадам, - галантно остановил отец сотрудницу вагона – ресторана, развозившую судки с супом и вторым.

       Взяли и напитки. За окном бежали поля с наливавшейся зерном пшеницей.

                                                                                49

        Птусь пришел к Серафиме. Она торопливо отправила сына в другую комнату.

- От него? – спросил Птусь.

- От него.

- А от меня не рожала! – сказал Птусь. – Принимай гостей.

       На кухне он ей, до смерти перепуганной, сказал:

- Ты чего людям лепишь, что замужем только за Арнольдом Оскаровичем была? Ну, и словосочетание! Язык сломишь. Фотки свадебные с ним показывала. А наши свадебные фотки выбросила?

- Слухом земля полнится!.. Ты мне чай из заварочного чайника наливай. У тебя с банкиром третья ходка? Я, Арнольд и он. Подкидыша он твоего оформил?

- Чего тебе от меня нужно, … Птусь?

- От тебя мне уже ничего не нужно, хоть и похорошела ты, расцвела. Как  кочерга была, когда по – юности и глупости мы поженились. Но я тебе целку ломал!.. Мне деньги твоего хомячка нужны. Откинулся я. Надо бы подустроиться. А жениться я теперь не могу, по понятиям.  Вольный человек!

            Серафима гремела чашками. Птусь пил заварку, разогретую в кофейнике.

- Кое – что для начала… Передумал! И от тебя возьму. Загородный дом на меня перепишешь. Спиногрыза своего зови. Будем знакомиться.

              Птусь играл столовым ножом. Когда зашел Саша, он обратился к нему с притворной нежностью:

- Знакомимся, Александр. Я – дядя Петя… Медведей я не ел.

             Мальчик улыбнулся. Птусь посмотрел поверх его чубатой головы на Серафиму:

- Со второй женой, Анькой Гундерман, или как там ее, Сааковой, тоже мне надо будет встретиться.

- Моя мама - твоя жена, дядя Петя? – спросил Саша.

- Нет, - потрепал его по голове Птусь. – Свобода – моя жена. А сваты – мозги. Лучше в школе учись!.. Что это у мамы за иконостас? – спросил Птусь про иконы на стене кухни.

                Саша пожал плечами.                                                                                                       52

- Дядя Петя, а где ты живешь?

- Где живу, меня уже нет. Пока буду жить у вас. Потом – рядом.

                Серафима выронила чашку. “Полиция “, - незаметно для сына написала она на запотевшем стекле. Птусь оттолкнул мальчика, быстро встал и вытер написанное. Саша потер ушибленное место.

                                                                              50

             Глеб в Оксанином загородном доме демонстрировал родителям их голографические копии. Родители восхищались и побаивались самих себя, ходивших в снопах света прожекторов, как живые. Что они  формально похоронены на Ваганьковском кладбище, Глеб и Пантелей им не сказали. Рассчитывали, что Оксана, Олег и молодежь, присутствовавшие на похоронах пустых гробов, ничего не скажут.

- Надо взять слово с Дениса и Костьки, - шепнул Пантелей Глебу.

              Тут “дети “и вошли. Облобызались с бабушкой и дедушкой.

- Какую тебе шизофрению поставили? – спрашивал Глеб Константина. – Параноидную?

- Психопатоподобную. Сейчас по американской классификации ставят: шизофрения и точка. Без базара.

- Как врачи к тебе в больнице относились? Не обижали?

- Врачам  не до меня было. Они госзадание выполняли. Это типа плана.Медсестры шпателем проверяли, чтобы мы колеса пили, на кадык не ставили. Мы натренировались не только таблетки, но и часы на кадык ставить. Потом отхаркиваешь, и норма. Можно нормальные таблетки пить: азалептин или феназепам, лирику. Остальные – говно.

- Спец!  Вы как в психушке без женщин обходились? В ручную переписывали?

- Глеб! – остановила мать.

               Глеб погрозил Константину пальцем:

- У них там было женское отделение!

                Вошел Арнольд Оскарович с Еленой Владимировной, державшей Яночку на руках.

- Где пациент?- весело спросил психиатр.

                 Глеб, Пантелей и Олег пожали ему руки. Пантелей указал на Константина, который смотрел настороженно.

- Костя, Арнольд Оскарович посмотрит тебя частным образом.

- Мало меня психиатры смотрели! Не хочу!

- Надо.

- Как он меня посмотрит?

- Дружок, я тебя на кушетке. Или на диване. Вот под язык пнксиолитик  положи.

                 Константин рассмотрел таблетку:

- Феназепам я люблю.

- Бери больше таблеток, не стесняйся.

                 Арнольд Оскарович подмигнул Звирам:

- От анксиолитика Костя расслабится. Психанализ и психотерапия легче пойдет.

- Разговоры я люблю, - сказал Константин. – Главное, без уколов.

- Без уколов, мальчик. Пойдем вместе со мной. Тетю Оксану  возьмем с собой. Она мне будет помогать. Тетю Лену можем с собой тоже взять, чтобы ты чувствовал себя увереннее. Дочушка плакать не станет? – спросил он жену. Та передала спящую Яночку Серафиме, к которой жался Саша.

               Константина отвели в спальню. Приглушили свет. Сначала Константин сидел, и Арнольд Оскарович раскачивал перед его лицом блестящий шарик. Глаза утомились. Подействовал транквилизатор. Константин прилег. Когда мягкий голос Арнольда Оскаровича овладел им, Оксана стала тихо ходить по комнате, поливая цветы. Оксанаследила за домом, переданным ей под временной жилье брату – холостяку. Раздражала “аппаратура” для фантомом, которую брат перетащил в ее дом, забрав у Анны Сааковой, отдавшей без спора. В осуждении “дьяволщины” Оксана сходилась с Серафимой.

            Поливая цветы, Оксана тихо плакала.

            Старшие Звиры радовались своим фантомам. Они пришли в совершенный восторг, когда Глеб “подпустил “ свое изображение, брата, сестры. Родители прошли к фантомам. Трогали их. Руки хватали воздух. К фантомам подошли братья Звиры. По знаку Олег переключил проекторы, и уже было двое отцов, двое матерей, и по - трое братьев и сестер. Живые люди путались с изображениями зрелых и детей. Пантелей – живой, он же – чуть моложе, и он же – подростком катается на велосипеде, купается, играет в волейбол и выбитного. Оксана что – то взвешивает на игрушечных весах. Глеб, всегда увлеченный техникой, мастерил планер. Появились изображения его одноклассников, Миры, Сергея Макарычева, Володьки Гончарова. У Эллы Леонидовны закружилась голова от  волнующих воспоминаний, она присела. Евстахий Николаевич обмахивал ее платком. Элла Николаевна задыхалась. Она спрашивала, “не сделали ли ее родителей “.

             Константин, лежавший на кровати, заторможено говорил:

- Когда я жил в детдоме, потом – интернате, я вспоминал мать. Мне говорили, что отца убили, а мать – жива. Но мать не приезжала. Я пытался кого – то из воспитателей и учителей “взять” себе в родители. Придумать, что это они. Потому что к другим детям родители иногда приезжали, забирали на каникулы. Кого – то усыновляли. Я влюбился в первую учительницу, Надежду Константиновну. Воображал, что было бы здорово, если б она была моей матерью. Надежда Константиновна была старой и потом умерла. Я спутался с дурной компанией. Тетя Фима забрала меня, и я увидел мать. Я сразу понял, что она мать, потому что мне казалось, что я помнил ее грудь, ее – в мои шесть месяцев.