— Где же люди? Хотя бы те призраки? — спросил Иван.

— На Земле, — уверенно ответил капитан. — То есть людей-то не найти и там. Во всяком случае, живых людей. Но там разгадка.

К экспедиции на Землю готовились два дня. У нас была вместительная шлюпка — посадочная ракета, которую с помощью механизмов поставили рядом с кораблем.

Ракета стартовала, взметнув облако пыли. У всех нас зачастил пульс, когда увидели темный диск в голубом ореоле атмосферы. Земля наплывала, увеличивалась. Что ждет нас на родной планете? Она молчала. Ни звука в микрофонах, ни одного светового всплеска на черном диске. В наш двадцать первый век ночная сторона Земли казалась из Космоса мерцающей. Светились города, в океанах проплывали ярко иллюминированные лайнеры. А сейчас — ничего. Огни цивилизации погасли…

Приборы показывали высоту сто километров, потом пятьдесят. Ракета, выпустив крылья, входила в плотные слои атмосферы.

Мы прильнули к экрану радароскопа. Он серыми красками, но в сильном увеличении рисовал неясную картину — лениво перекатывающиеся волны океана. Затем водные просторы сменились сушей. Однако это была странная суша: те же волны, но неподвижные, вдруг закаменевшие.

— Что такое? — бормотал планетолог. — Хотя бы руины, как на Луне… А то ведь ничего. Какой-то застывший океан.

— Скоро будет освещенная сторона Земли, — капитан хмурился, около тонких губ залегла жесткая складка. — Сейчас увидим.

И мы увидели… Трудно передать чувство смятения, охватившее членов экипажа. Под нами расстилалась серо-желтая пустыня, безграничный застывший океан песков.

Планирующая ракета еще снизилась и замедлила полет. Внизу мелькали барханы. Ни одной зеленой рощицы или дерева, ни одной нежданно сверкнувшей реки.

Кружили над мертвой планетой долго.

— Будем садиться, — сказал, наконец, капитан.

Ни один мускул не дрогнул на его каменном лице. Часто я восхищался, но иногда смущала эта волевая непроницаемость. У нас сжимались сердца от предчувствия беды, постигшей человечество. Но что думал Федор Стриганов? Трудно сказать. Движения его рук за пультом управления были по-прежнему уверенными и спокойными.

Место для посадки капитан выбрал удачно — ровную гранитную площадку, почти не затянутую песком.

Иван Бурсов и биолог выпустили на волю автономные приборы — автоматы. Первые показания их не радовали. Песок и воздух не содержали не то что капли, но и росинки воды. О жизни и говорить нечего. Чуткие приборы не обнаружили даже микроорганизмов. Это была стерильная пустыня, пустыня-абсолют.

И вдруг…

— Человек! В пустыне человек! — закричал Ревелино.

Мы поспешили к бортинженеру на горбатый бархан. С вершины заметили вдали одинокую фигурку, точнее — силуэт. Человек поднял руку, не то показывая вверх, не то подзывая к себе. Рядом с ним — решетчатый остов полуразрушенного здания. И ничего больше. Кругом унылая холмистая равнина.

— Это контакты! — воскликнул легко возбуждающийся Иван. — Скорее в вездеход!

Под прозрачным бронекуполом гусеничного вездехода разместился весь экипаж. Завыл двигатель. Машина, покачиваясь, переваливала через бугры и оставляла за собой рубчатые следы. Когда до цели оставалось метров триста, мы поняли свою ошибку: это был не человек, а внушительных размеров статуя.

Двигатель внезапно заглох. Ревелино долго копался в нем, но повреждений не нашел. Что это? Снова шутки невидимок?

Мы выпрыгнули из кабины и осмотрелись. Позади остроносой гусеницей-шестиножкой серебрилась горизонтально поставленная ракета.

В крайнем случае к ней можно вернуться пешком.

Подошли к статуе. Металлический идол с застывшей усмешкой простирал руку вверх. На постаменте какая-то надпись из замысловатых знаков, которые раньше, очевидно, светились.

Сейчас, уже побывав в Электронной эпохе, я смог бы объяснить товарищам, что это статуя Генератора Вечных изречений. Прочитал бы и надпись: «Болезней тысячи, а здоровье — одно». Сотни лет простоял чугунный Генератор. Сначала во всемирном городе, затем в глобальной пустыне — пустыне абсолютного «здоровья». Идеальное воплощение Вечных изречений?

Это сейчас… А тогда я вместе со всеми с недоумением взирал на статую. Она вызывала тревогу, ощущение забытой вехи погибшей цивилизации. Но какой цивилизации? Сфинкс пустыни с загадочной усмешкой молчал. Ничего не дал нам и осмотр металлического покосившегося скелета здания.

Прошли еще километра два. Ракета утонула за горизонтом. Компасы не работали словно планета лишилась магнитного поля. Среди пустых холмов четко вырисовывался на белесом небе единственный ориентир — силуэт статуи. За нами цепочкой тянулись глубокие следы. Они, решили мы, приведут нас обратно к вездеходу. Это был просчет. Мы еще не знали нрава таинственной пустыни.

Пустыня, до этого неподвижная и немая, вдруг зашевелилась и заговорила звенящим шепотом. Задымились макушки барханов, поползла, Скручиваясь в желтые веревки, струистая поземка.

Потом поднялся сильный ветер и началась песчаная круговерть, быстро стершая наши следы.

Обернулись, но ориентира своего не увидели. Горизонт затянуло колышащейся мглой. Мы крепко взялись за руки, чтобы не потерять друг друга, и зашагали, как нам казалось, в нужном направлении. Только бы дойти до вездехода — там баллоны с жидким кислородом и запасы питательной пасты.

Все кругом забилось. Серая пелена скрыла не только статую, но и солнце. Мы брели упорно и долго и, конечно, сбились с пути.

Ветер усиливался. Тугие струи воздуха, взвинчиваясь пыльными вихрями, пошли гулять по барханам. С шипением и грохотом налетел ураган. Тысячи песчинок щелкали по гермошлемам, густые потоки сбивали с ног.

Бурю решили переждать около скалистого обнажения. Тем более, что по нашим часам на планете наступила ночь. Однако не было ни Луны, ни звезд. Ничего, кроме мчавшейся с визгом и воем песчаной мглы.

Ураган смолк внезапно. Искать, ракету сейчас не имело смысла. Надо ждать утра. Мы уселись плотнее друг к другу. Я опирался на широкую, как плита, спину Ивана Бурсова и чувствовал его учащенное дыхание. Могучим легким планетолога не хватало воздуха. Кислород кончался и в моих баллончиках. По показаниям приборов воздух планеты содержал кислород. Но годился ли он для дыхания? Я осторожно приподнял, а потом совсем откинул назад гермошлем.

— Не курорт, но дышать можно, — сказал я Ивану.

Планетолог открыл гермошлем и облегченно вздохнул. Остальные последовали нашему примеру. Мы даже вздремнули до рассвета.

Утреннее солнце осветило безотрадную картину — безбрежный песчаный океан. Мы сориентировались по солнцу, посовещались и направились на северо-запад. Там, казалось нам, была надежда найти ракету или вездеход.

Через час мы чувствовали себя, как в раскаленной печи. Сколько бы ни двигались, всегда сказывались в центре ослепительной и знойной бесконечности. А еще через три часа едва плелись. Голод, который ночью сосал желудком, отступил перед новым врагом — жаждой. Жгучее солнце выжимало из нас последние соки. А мы все брели и брели, с трудом вытаскивая ноги из сыпучего песка.

Первым свалился с ног самый старший из нас — Яков Петрович Зиновский. Капитан подхватил биолога за плечи и помогал ему идти. Я присматривал за Иваном Бурсовым. Крупному, полнотелому планетологу приходилось туго. Но он крепился. И даже разразился витиеватой бранью по адресу статуи.

— Чугунный подонок… Стоит сейчас где-то в пустыне и ухмыляется. Это он завел нас…

В горле пересохло. Сухой и шершавый язык с трудом ворочался во рту. От усталости шатало из стороны в сторону. В голове закружилось, и я готов был упасть, когда услышал крик Ревелино:

— Оазис! В пустыне вода… Оазис!

«Бредит», — подумал я, еле взбираясь на вершину бугра, где стоял Ревелино. На западе, куда клонилось перешагнувшее через зенит солнце, увидел деревья и блеснувшее между ними зеркальце воды.

— Мираж? — спросил я капитана.

— Не похоже, — ответил он. — В такой глобальной пустыне не должно быть миражей.