Он вошел в метро, спустился по эскалатору и оказался на переполненном людьми пироне – такое столпотворение случалось только в час пик. Дмитрий нехотя слился с этой бурлящей массой, которая двигала им как пушинкой по своему произволу. Его занесли в вагон, после чего он, отвоевав кусочек пространства и, освободившись от царапающих его ноги сумок, принялся за излюбленное занятие: изучение прелестных девичьих головок. Выбирать долго не пришлось: как раз напротив стояла очаровательная девушка, которая, к несчастью, оживленно беседовала со своим молодым другом или, быть может, любовником… Да, второе вероятнее всего, хотя в такой давке не грех и ошибиться, – по крайней мере, парень ловко использовал благоприятные обстоятельства.

Дмитрия это не смущало. Он тихо упивался нежными чертами её чудесного лица, дающего приятное отдохновение его одичавшему от смутного желания взгляду. Девушка пару раз взглянула на бесцеремонного наблюдателя, а затем, несмотря на изрядную трудность решения, демонстративно повернулась к нему затылком. Дмитрий улыбнулся такому повороту событий и уставился в окно поезда…

Сергей строчил что-то на печатной машинке в своем кабинете, когда его друг показался на пороге.

– Одну минуту, я сейчас допишу…

– Не спеши, – ответил Дмитрий, располагаясь у большого окна, из которого открывался восхитительный вид на Кремль, блестевший золотом под лучами весеннего солнца.

– Ну всё, я свободен, – произнес Сергей спустя пару минут, поднимаясь со стула. – О чем задумался?

– Ни о чем.

– Тогда ты, верно, ошибся временем года, если хмуришься как осеннее небо.

– Извини, все в порядке, сам не знаю, что на меня нашло. Может правда на работу устроиться?

– Попробуй, авось понравится. Подожди, я сейчас позвоню Светику, скажу, что мы с тобой немного задержимся.

Сергей отправился звонить жене, а Дмитрий снова погрузился в отрешенное созерцание из окна. “Вот человек, у которого все в порядке, – думал он про себя. – После работы он возвращается к жене или позволяет себе немного побыть с друзьями; он постоянно что-то делает, не задумываясь о глубинном смысле, о человеческом предназначении и всякой другой ерунде, поганой болезнью, растлевающей все мое существо. “Мне мало жить, я еще хочу понять, что такое жизнь”. Какая гнусность! Какая гордыня! Уже после Платона в человеческом самосознании не осталось ничего, что было бы ново под солнцем. Остальное лишь тщеславные интерпретации. Не проще ли взвалить на плечи одну из уже созданных картин мира, какая больше по душе, и жить согласно её философии, тем более, что выводы у всех почти одни и те же? Наверно проще. Наверно я так уже давно и сделал. Наверное, это гедонизм, из пламени души мутирующий в ничегонеделание. Это ужасно! Как же я деградировал!” Крашеный металлический подоконник судорожно задрожал под отчаянным ударом Дмитрия.

– Только не надо крушить здесь все, пожалуйста, – отреагировал Сергей. – Придумал что-то грандиозное?

– Надо жить, черт возьми, жить для чего-то! Почему я не верю в Бога?

– Да ты, друг мой, рехнулся! – Сергей с ужасом посмотрел на Дмитрия, глаза которого яростно заблестели.

– Разве тебе не тошно так корпеть, существовать? Помнишь о наших мечтах отправиться в путешествие по всей России, а оттуда в Индию, Аравию, северную Африку, а затем через Гибралтар и всю Европу? Помнишь нашу жажду единения с природой, мечты о женщинах, о славе и желании потрясти мир?

– Сейчас здесь случиться пожар пятой категории и мне придется оправдываться перед начальством, что мой друг своим необузданным вдохновением устроил злостный поджег у меня на рабочем месте.

– Тебе хоть надо то, что ты делаешь? Ведь впереди смерть.

– Надо. А на счет смерти существует и альтернативная версия о вечной жизни.

– Альтернативная версия!.. Если бы ты в это верил! Верил, как Авраам перед жертвенным камнем, а не с циничным конформизмом и детским страхом боли в преисподней!

– Ну хватит! Ты опять меня втянул в спор, который может привести к дурным последствиям. Остынь. Меня твои перепады начинают беспокоить: депрессивный философ был куда приятнее.

– Ты ничего не понимаешь! – с отчаянием проговорил Дмитрий.

– Понимаю, но тебе пора бы уже взрослеть и начинать адаптироваться к реальности – ведь ты знаешь, что происходит с теми, кто начинает конфликтовать или убегать от неё.

– Спасибо за доверие, маленький человек.

– Пребольшое пожалуйста, огромный человечище.

– Быть может ты прав: “Я полагал, что рожден для великих дел, – и прозябал в ничтожестве”.

– Во-во!

– Это Бальзак.

– Нет, это всего лишь Люсьен де Рюбампре.

– Но прототип – Бальзак.

– Как будет угодно вашему самолюбию.

– Издеваешься?

– Да.

Наступило молчание. Друзья надувшись друг на друга, спустились вниз и часть пути прошли, как незнакомые люди неспешно идущие в ногу. Дмитрий заговорил первым, попросив Сергея свернуть с Причистенки в тихие переулочки старого города, что удлиняло путь и доставляло душе сладкое удовольствие.

Невысокие строения прошлых веков, созданные с любовью и неповторимостью, навевали воспоминания о гоголевских чиновниках, толстовских дворянах, тургеневских дворниках, купцах, хозяевах доходных домов, гусарах, романтичных девицах… И в этой премилой атмосфере ушедшей старины, гармоничными вкраплениями вдруг представали взору новые кирпичные здания в девять и двенадцать этажей, уже прославленные своими обитателями – писателями и артистами, великими учеными… Дмитрий невольно вернулся мыслями к своей царице физике, которая еще терзала отрекшееся сердце тупой щекочущей болью.

– Я словно возвращаюсь к своему счастью, гуляя здесь, – сказал он, проходя сквозь маленький, огороженный сквер.

– А я вижу красивую девушку в красном плаще, которая вышла выгуливать собаку и тоже возвращаюсь к своему недавнему счастью, когда был так же холост, как ты, дуралей.

– И это не смотря на то, что тебя ждет восхитительная женщина, умная и красивая, которая скоро распахнет двери перед тобой, обнимет, расцелует, накормит и распалит наслаждениями эту промерзшую ночь, в которой я поплетусь один на встречу с одиночеством.

– Как живописуешь! А почему бы тебе не познакомиться с этой девушкой: чем не приключение, которого ты так жаждешь? Это будет похлещи твоих мировых переворотов, – помнишь у Ницше: “Мужчина жаждет опасности и игры, а женщина самая опасная игрушка”, – ведь все твои безумства кипящей крови от неудовлетворенной сексуальности.

– Я подумаю над твоим предложением, – Дмитрий запрыгнул на маленький заборчик клумбы, и оттуда, обеими ногами, в большую лужу, взорвавшуюся тяжелыми комьями мокрого снега.

– Нет, определенно жаль, что ты расходуешь свою энергию столь дурацким образом, – произнес шарахнувшийся от брызг Сергей.

– Я не люблю женщин с собаками! – полупрокричал, полупропел Дмитрий, с ребяческим восторгом преодолевая очередной заборчик. – Помнишь, я в этой школе учился, – сказал он, указывая вправо на маленькое двухэтажное здание из светло-коричневого кирпича.

– Помню, и что?

– Ничего, жизнь хороша!

– Ну, замечательно!

– Замечательно! Как же я люблю вас с Ленкой и… мою покойную бабушку. Ведь это именно она меня в музыкальную школу определила. Она вообще была замечательной женщиной – доброй, мудрой, чуткой, – сейчас таких не встретишь.

– Может, ты вирус подхватил, – этакой всеобщей любви – того и гляди меня заразишь.

– А надо бы – тогда ты и к жене начнешь относиться, как к женщине!

– Вот женишься, я на тебя посмотрю, умник.

– Вот и посмотришь, – крикнул Дмитрий, кидая в друга талый снежок.

– Вот и чудесно, – ответил тем же Сергей.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.