Стократ блажен, кто кровь свою смиряет;

Чтоб на земле путь девственный свершить:

Но роза в благовонье растворясь,

Счастливей той, что на кусте невинном

Цветет, живет, умрет – все одинокой!

В. Шекспир “Сон в летнюю ночь”. I, 1

Боль. Это чувство первым вернулось к Ивану вместе с сознанием. Все его лицо раскалывалось, стягивалось и отекало от невероятной боли, тело гудело и каждое слабое движение возвращало его в полуобморочное состояние.

Он лежал на грязных, прогнивших нарах в одиночной камере, где сквозь маленькое, высокое оконце мерцали три слабые звездочки. Еще мгновение и в душу его ворвалось другое чувство, которое сразу отразилось протяжным, болезненным стоном. И если физическая боль сейчас представлялась, как данность, которую нельзя превозмочь, но с которой можно смириться, то боль душевная с чудовищной силой продолжала разъедать всю прошедшую жизнь Ивана, как кислота, впиваясь в мельчайшие клочки его воспоминаний и не оставляя надежд на будущее…

Первая из этих мыслей была о женщине, которая и привела его в этот застенок. Где она сейчас? Быть может, она занимается любовью со своим мужем или заботиться огородными грядками, или готовит обед… А он лежит один, в грязной камере и все затмевающая боль проникает даже в его мысли, делая их тупыми и тяжелыми. К этому ли он стремился? Мог ли подумать, что его восторженная, беззаветная любовь способна закончиться так печально? Когда-то одна её улыбка способна была подвинуть его на великие подвиги и страшные преступления. Не будь этого, Мария сразу бы стала его презирать. Он не мог этого допустить, и продолжал мучить себя. Теперь что-либо менять было уже слишком поздно…

Его беременная жена Татьяна узнала о самоубийстве мужа спустя две недели. Она никогда не испытывала к нему пылкой любви и люто ревновала к той, с кем он мысленно изменял каждую минуту, даже в постели. Из Ивана впрямь мог получиться замечательный муж, если бы он не разрушил собственную жизнь бесплодной, мучительной любовью. Но это было выше его воли и понимания.

Он познакомился с Марией, когда учился в аспирантуре. Эта красивая, легкомысленная и жизнерадостная девушка сразу привлекла его внимание. Она была мила, скромна, её чарующая женская слабость искрящимися лучами пробивалась через все её существо, не лишенное гордости и какой-то затаенной жестокости, которая на первый взгляд казалась тончайшим проявлением ума. Все эти хитросплетения её нервного характера, полнейшая откровенность, с которой она могла открыться первому встречному, наивность, которой она умело пользовалась, – заставляли мужчин сразу же бросаться перед ней на колени и безропотно служить этой царице преисподней. Многие не выдерживали будущих пыток и тогда награждались либо презрением, либо счастьем. Иван был одним из немногих. Он дольше других продолжал служить её ледяной красоте.

Его жена смутно догадывалась о мотивах совершенного Иваном преступления. Они познакомились в деревне, куда Иван приехал погостить к своим дальним родственникам. В тот же день туда приехала и Мария. Она остановилась в его доме. Странная парочка сразу же привлекла внимания местных жителей: мало кто из горожан тогда изъявлял желание пустить корни в этой грязной и мозолистой глуши. Загадочные слухи об их прошлом стали ещё более фантастическими после того, как Мария на восьмой день после приезда расписалась в сельсовете с одним местным парнем. Чтобы не привлекать внимания, она чуть ли не насильно женила Ивана на своей новой подружке, Татьяне, а затем дала согласие на их отъезд в город. Но Мария ошиблась: через несколько дней после переезда Ивана арестовали. Еще через месяц пришло известие о смерти Ивана. Его родители тогда не позволили Татьяне уехать обратно в деревню и приняли на себя заботу о ней и её ребенке.

В деревне же после таинственного исчезновения Марии с супругом, поползли слухи о том, что Иван помогал ей расправиться с виновниками смерти её родителей и попутно каким-то ограблением. Отец Марии, поляк по национальности, умер от голода в трудовом лагере, а мать расстреляли сразу после войны по обвинению в пособничестве нацистам. После смерти Сталина её реабилитировали, но это не спасло Марию от многократных унижений в детском доме. Она поклялась отомстить…

Татьяна же через восемь месяцев разродилась мальчиком, которого назвали Дмитрием, в честь деда. Об отце предпочитали не вспоминать совсем. Мальчик рос на попечении деда с бабкой, тогда как мать устроилась на ткацкую фабрику, и безуспешно пыталась устроить свою личную жизнь:

– Тетя Клава, вы сегодня заберете Димочку из детского садика, а то у меня…

– Милочка, – перебила её Клавдия Ивановна, не желая слушать вещи, к которым её нравственность боялась быть причастной, – разве я отказывалась когда-нибудь забирать своего внука из детского сада? И поверь, я с радостью позабочусь о нем в эти выходные.

– Спасибо, тетя Клава, – разговор на этом окончился.

Клавдия Ивановна оделась по-осеннему, взяла зонтик и отправилась в детский сад. Димочка был единственной отрадой для стариков. Этот хрупкий, добрый и немного глупенький мальчик, с красивым лицом и русыми волосами будто возвращал их в сладостное и трудное время послевоенной молодости. Но на этот раз они могли отдать ему все, что не получил их родной сын. Они не отходили от своего внука. Их жаждущая покоя старость не слишком способствовала его шумным играм; ребенок рос тихим, послушным, аккуратным, но, в то же время, беззаботно счастливым и своевольным, ибо ему разрешалось делать все, и все прощалось. Старики баловали его.

Вот и сейчас Клавдия Ивановна первым делом зашла на минуту в магазин, чтобы купить чего-нибудь “вкусненького к чаю”. Крупный, холодный дождик сбивал с деревьев пожелтевшие листья, которые падали на мокрую землю и в небольшие лужи, источая чарующий и печальный аромат осени. Клавдия Ивановна шла по разбитой асфальтовой дорожке через парк. Ветви то и дело дергали за её зонтик, пытаясь вызвать негодование, но она вовсе не замечала их беспомощного коварства, думая о своем милом внуке, вспоминая свою молодость и войну… Сейчас она была счастлива. Очень счастлива. Может быть потому, что в такую отвратительную погоду, когда собаку жалко выгнать из дома, самое неприметное счастье выглядит особенно ярко; или потому, что скоро увидит своего внука и поведет его рядом с собой обратно через мокрый и грустный парк, что, вернувшись в теплую квартиру, избавится от отсыревшей одежды, поставит раскрытый зонтик сушиться в ванную и заварит крепкий индийский чай. Она была счастлива своей уверенности в завтрашнем дне, своей честной жизни, своей любви к внуку и мужу; она была счастлива этой холодной осени, этим почерневшим от дождя ветвям, дергавшим её зонтик… О, милые ветви! Они напоминали ей о жизни. Если бы всегда жизненные трудности были столь же естественными и малозначительными, какими они выглядели сейчас, в этом парке, отдавшимся во власть разрушительнице осени! Если бы всегда человек мог быть уверенным в своем будущем, как в том, что вслед за осенью снова придет весна, что даже осень не так страшна, и с нею легко можно справиться с помощью ярких резиновых сапог и теплого, непромокаемого плаща. Но человеку всегда было мало той радости, которую способна подарить природа. Клавдия Ивановна вспомнила о своем сыне: он хотел стать великим ученым, он был без ума от естественных наук, он сильно увлекался и, наконец, изменил своему призванию с женщиной, которая погубила его. Клавдия Ивановна винила себя в его смерти. Быть может, если бы она не воспитывала сына настолько пуритански, если бы не готовила его с такой серьёзной суровостью к святости брака и благоговению перед женщиной, если бы с пониманием относилась к его обыкновенному любопытству и легким флиртам, то он бы не погиб. И еще эта аспирантура. Ведь она сама толкнула его на жертвенный алтарь этой лаборанточки; тогда как он хотел сначала поработать. Жил бы сейчас где-нибудь в Дубне, или пусть даже в Новосибирске, воспитывал бы детей и был счастлив. Но, может быть, он, все-таки, был счастлив?.. Клавдия Ивановна даже не хотела об этом думать; она уже шла вдоль забора детского сада и предвкушала Димочкину радость от встречи с бабушкой.