И тогда, со временем, возникшая в недрах генов мутация, начала, как вирус распространяться по всей этой новообразовавшейся стране. Эпидемия. Да, он нашел нужное слово, но хотел бы понять, как из генетической мутации это могло перерасти в ментальную, и почему она захватила, в том числе и сознание тех, кто еще не был заражен, считая себя такими же, как жители близких земель. Ведь они продолжали говорить на одном языке, молиться одному Богу, они носили похожие имена и фамилии, и помнили еще свою общую историю. Но за 30 лет все изменилось. Как предполагал он: из них целенаправленно делали манкуртов, постепенно забывавших, кто они на самом деле, потому что манкурт не помнит ни истории своей, ни рода, ни племени, он – пустой сосуд, в который можно вливать что угодно: хоть воду, хоть вино, хоть яд. И детям своим ему было нечего передать, кроме того, чему его самого научили и во что заставили поверить те, кто сделал его рабом. И кто все еще пытался выбить из него даже зачатки памяти о его роде, что оставалась в родном языке, на котором он говорил и на котором думал. Но и это он должен был забыть. Грэсли не мог допустить мысли, что такое удалось сделать со всеми. Он верил, что, даже живя в сумасшедшем доме, можно сохранить разум, если постараться, но иногда необходимо делать вид, что ты такой же, как все, хотя бы для того, чтобы тебя не вычислили и не сделали «овощем», как называют существо, полностью не способное ни действовать, ни мыслить. Проводя свои просмотры, он обнаружил, что этой нации свойственна некая истеричность, и это еще больше усугубляло неверное восприятие ими реальности, потому что на таком психологическом фоне всё могло казаться излишним: опасность, тревожность, неприятие чужого мнения и всего того, что не подпадало под представление, созданной ими же картины мира.

Да, предательство началось там – на площади с призыва убивать, но если посмотреть глубже, оно началось сразу после отделения от Империи, а возможно еще в лоне единой страны. Подтачиваемое, будто червем, это спелое и крепкое, наливное яблоко, упавшее с одного дерева, имеющего одни и те же корни, сгнило в одночасье. Потому что ни одно государство на той планете, ни один народ, из населявших эти государства, не требовал убивать тех, кто живет в Империи, никто, кроме этого – единственного – близкого – родного. Да, только этот народ желал им смерти. Грэсли просто сердцем своим чувствовал всю горечь от подобного предательства, ведь до того злосчастного года Империя вообще не обращала внимания на этот кусок – осколок бывшей своей территории, смирившись давно с этим и живя своей жизнью. И, к сожалению, не вникая в то, что происходило там, не интересуясь тем, какую альтернативную историю они придумывали и как изощренно переводили их год за годом в статус врага, деформируя сознание своего населения, трансформируя и перепрограммируя его мозг. Да, соседи этого территориального образования, которое никогда раньше не имело собственного государства, были уверены, что там живут братья, и по этой причине между ними не может быть ничего плохого, ведь именно Вторая Империя подарила им эти земли. Кто же мог подумать, что оттуда придет беда – угроза, что теперь они будут готовы разрушить и уничтожить тех, кто сделал для них больше, чем кто-либо. Он понимал, что должны были чувствовать те, кто всё там создавал когда-то, делая эту землю цветущей и богатой. Разве бы смог этот народ иметь то, что имеет сейчас, благодаря Империи, и даже еще Первой, начавшей возводить города в этих степях, по которым носились орды диких племен на конях? Забвение разума, а не забвение памяти поразило этот народ. И он не вызывал у Грэсли никакого сострадания, как бы ему не хотелось убедить себя в том, что так думать неправильно, если исходить из данного положения, существующего на его планете, гласившего о нейтральности по отношению к событиям, происходящих на других планетах. Он, конечно, старался, но у него не получалось. А наблюдая в режиме настоящего времени то, как из одной стороны, в образовавшемся конфликте, искусственно и довольно искусно лепят жертву, он делал для себя определенные выводы. «Жертва» на этом неплохо зарабатывала, потому что ее поддерживали все те, кто столетиями шел войной на Империю во все ее периоды: первый, второй и нынешний. Он чувствовал в этой любви к «жертве» циничную ложь, скрываемую за высокопарными словами о свободе. И еще отчетливей понимал причину, по которой Империя ввязалась в военную историю, хотя долгое время сопротивлялась этому, прекрасно понимая, что ее туда толкают. Поэтому так упорно и долго она пыталась верить тем договорам, которых никто не собирался выполнять с противоположной стороны (и «против», и «ложной», – пронеслась у него в голове неожиданное сравнение, к которому его привело слово «противоположной»). По этой причине он считал их не жертвой, а предателями, потому что такие же «жертвы» были на его планете, уверенные в том, что Грэсли – это тьма, а они – свет. Кому он мог верить больше? На чьей стороне он мог быть? Ответ очевиден. И любой, умеющий думать и сопоставлять последовательность происходящего, обязательно дойдет до точки отсчета, с которой все началось и привело к такому развитию событий.

Сложность мира, в котором мы живем, основана на точности информации, – размышлял Грэсли, думая в этот момент, вроде бы, совсем не о том, потому что его больше интересовало то, что было связано с темой мутагенеза. Но как это часто происходило с ним, у него всё соединилось в одно: сложность всего живого основано на точности генетической информации, заключенной в каждой клетке, из которой она состоит. Конечно, случаются ошибки, то есть, мутации в ДНК. Но почему же сразу ошибки? Ведь есть и полезные мутации. Однако нужно быть объективным: вредных среди них намного больше, чем полезных. На этом он заключил свои размышления. И встав из-за стола, начал ходить по кабинету, что делал всегда, если что-то не получалось домыслить до конца: казалось, что вот оно, но все вдруг уходило в туман, или, как говорят компьютерщики – в облако, но ни дотянуться, ни войти в него было невозможно. Впрочем, это были всего лишь ощущения, образы, возникающие в голове, к которым он давно привык, как будто они стали уже реальностью для него.

Мутагенез являлся одним из самых фундаментальных биологических явлений и самым сложным, и самым интересным, как ему казалось. И хотя большинство мутаций исправляются сразу специальными системами починки ДНК, опасность все равно существует. Грэсли это понимал, и может быть хорошо, что другие, жившие на планете, этого не понимали и спали спокойно, не зная о том, что от трех до семи новых вредных мутаций у каждого из них в каждом поколении – это слишком много. И был необходим сильный очищающий отбор для того, чтобы избежать вырождения. А если на такой отбор надежды нет или она минимальна, то тогда остается надеяться только на высокие биотехнологии, то есть, на генную инженерию или на Бога, если вы верите в него, как на зеркальной планете.

Зачем я опять вспомнил о ней? – подумал он, ведь зарекался, что сегодня решаю только конкретную проблему. Итак, – продолжил Грэсли, – чем ниже темп мутагенеза, тем выше будет средняя приспособленность потомков данного организма. На его планете уже давно состоялось прочтение генома, в отличие от зеркальной планеты, где 15 лет назад произошло еще только черновое прочтение, и они практически мало в чем разобрались. Ну, что же я опять влезаю туда? – разозлился он, потому что никак не мог отстраниться от той планеты, которая даже снилась ему. Как, например, сегодня ночью. Это был какой-то большой город, испещренный множеством дорог, словно прочерченных среди домов, и по ним мчались машины. Он видел это иногда как будто немного сверху, а иногда совсем рядом с собой, замечая даже цвет машины, а когда открывалась дверь, он видел того, кто выходил из нее. Удивительно, что ему было интересно наблюдать за ним: как он идет, как заходит в дом. Грэсли казалось, что сам он находится внутри этого неизвестного существа и ощущает то, что чувствует он. Это было занятно и совершенно по-новому, как будто на него было надето другое тело, и он пытался обжиться в нем, как в новой квартире. Интересно: знают ли они что-нибудь о квантовом мире? – подумал почему-то он, ибо сама идея присутствия чего-то в двух местах одновременно может казаться им абсурдной, хотя в квантовом мире это происходит постоянно. Да, квантовый мир странный и нелогичный, но он играет свою роль в той жизни организмов, какой мы ее знаем, то есть, знакомой нам. В своем сне Грэсли чувствовал даже запахи: они были неизвестны ему, но некоторые имели приятный аромат. Ему нравилось, что в городе было много воды: она протекала под мостами, а иногда лилась в виде фонтанов прямо из статуй, что выглядело особенно красиво. Еще поражало его количество разные звуков, которых он не слышал раньше, правда, иногда он не понимал, откуда они исходят. Но все так быстро закончилось, стоило ему только открыть глаза. Тем не менее, почему-то у него не было никакого сомнения, что он был на зеркальной планете: не смотрел на экране, а именно находился там. Какое-то время он еще не мог до конца осознать произошедшее, пока не постоял под душем и не выпил свой стакан воды, и не сделал совсем странное действие, проведя руками по своему телу, а потом по стенам своей квартиры. Для чего он это делал, Грэсли не знал, но только после этих действий совершенно пришел в себя, словно до конца осознал – в каком мире он сейчас находится и то, что это его собственное тело. Видимо он слишком далеко отдалился от себя в этом сне, и нужно было какое-то время, чтобы прийти в себя – в прямом смысле. Но эти странные движения он делал на каком-то интуитивном уровне, потому что подобных знаний у него не было, ибо ничего подобного с ним раньше не случалось.