И теперь, ходя взад и вперед по Лаборатории, он пытался переключиться на родную тему мутагенеза, но каким-то образом возвращался туда снова, как будто случайно. Случайно? – спрашивал он себя. Вот и о мутациях говорили, что они не могут иметь какой-то определенной цели или какого- то плана и что всё происходит случайно, а дальше в дело уже вступает естественный отбор, то есть, отбираются наиболее приспособленные к жизни. Как же тебя, Грэсли, отобрали? – задал он себе вопрос, и сам же рассмеялся от этого, потому что Никия часто говорила ему, что он совсем не приспособлен к жизни. Парадокс, однако, я же существую, значит, для чего-то отбор сработал. Или просто ошибся? Сомнения в том, что мутации не могут быть полностью случайными, уже давно существовали в головах ученых, а не только в его голове, ибо процесс этот оказался гораздо сложнее, чем считали раньше. И вообще, его мучил предательский, с научной точки зрения, вопрос: естественный отбор – благо или нет? А возможно такое, что он может быть даже опасным? Это было сродни другому вопросу: если на первый взгляд мутации случайны, то хаотичен ли сам мутагенез? Ведь у живых организмов не существует такого механизма, который позволял бы рассчитать – какая именно мутация пойдет ему на пользу в данных условиях, а какая нет. Это же классно, если бы имелась такая чуйка, и эту правильную, хорошую мутацию можно было бы внести в свой геном на радость себе и своим потомкам. Кстати, о потомках: число мутаций зависит от возраста отца: чем он старше, тем их больше. У матери таких проблем нет, зато есть другие: с возрастом увеличивается вероятность рождения детей с хромосомными нарушениями. И это всё усиливает риск генетического вырождения вида, что уже само по себе совсем плохо. С этими мутациями всегда так, – думал он. За свою жизнь клетки тела делятся триллионы раз, и каждое деление сопряжено с риском соматических мутаций, благо, что соматические не передаются по наследству, и что их разнообразие выше, чем наследственных мутаций. Но еще бы хорошо разобраться во взаимовлиянии эффектов разных мутаций друг на друга… Особенно, если от этого зависит, в эволюционном смысле, адаптация организма к условиям среды. Всё имеет двойственность, дуализм. Например: дублирование, то есть создание копий генов – это один из важнейших фишек эволюции, потому что эти мутации работают на эволюционную перспективу, так сказать, на вечность. А с другой стороны: в клетках постоянно идет работа над тем, чтобы поддерживать ДНК в правильном виде. И вот в чем парадокс: если бы этот механизм работал идеально, то мутации не возникали бы вообще. А что это значит? А то, что эволюция тогда бы просто была невозможна. Бинго. Но Бог милостив: если мутация будет удачной, помогающей организму выжить, то она останется и передастся из поколения в поколение. И еще один подарок судьбы – защитный механизм. Дело в том, что особенно важные гены меньше всего подвержены изменениям. Поэтому есть надежда, что мы сохранимся еще на какое-то время. Хотя, столько всего влияет на мутации. И недавно был выявлен новый фактор, который на них влияет, и это – незабвенная гравитация. А с этим что делать? Он сел в кресло и откинулся на спинку, которая точно повторяло изгибы его тела. Интересно было бы обследовать астронавтов, долгие годы находившихся в полете, но для этого нужно было бы сравнивать: что в их генетике происходило до того. И это нужно проследить, начиная с рождения. А затем в течение всей жизни до момента космической командировки. И потом еще после возвращения оттуда. Он думал, и по странной привычке – в полутемной комнате, то открывая, то закрывая глаза. Казалось, что приходившие к нему мысли, были похожи на вспышки света, переданного его глазам, и они то зажигались, то гасли, а он при этом открывал и закрывал глаза почти с определенной периодичностью. И вдруг Грэсли резко встал и, подойдя к столу, начал искать свою заветную папку, в которой хранил «сумасшедшие мысли», как называл эти записи сам. Однако это технически невозможно сделать, – сказал он вслух, размышляя об астронавтах. Невозможно потому, что нужно еще дожить до их возвращения, а тот, кто вернется при моей жизни, все равно не сможет быть изучен, ибо я не имею понятия, что с ним было до полета. Генетическая карта – это Космос, где каждый ген неизвестная и далекая звезда, а таких звезд – великое множество, и попробуй – изучи каждую. Но не это ли как раз и притягивало его? Бесконечность. И он думал о том, что ему известна только маленькая часть этой Вселенной. И что сам он: такая же песчинка – клеточка – атом – ген. Вот как раз по поводу генов ему пришла сегодня интересная мысль, когда он, вспоминая о зеркальной планете, пытался разгадать причину невероятной агрессивности тех индивидов, которые опускались в его глазах до самого нижнего порога эволюции существ, наделенных разумом. Вынося за скобки такие причины агрессивного поведения как воспитание и даже расстройство психики, он остановился на ДНК. У агрессивного индивида встречается несколько вариантов гена с таким длинным названием, ничего не говорящим для тех, кто не в этой теме. Но если, короче: кодируемый этим геном фермент разрушает нейромедиаторы того класса, к которым относятся адреналин, серотонин и дофамин. И таким образом происходит мутация в гене МАОА (того длинного названия в сокращенном виде). Эта мутация передается из поколения в поколение и полностью «выключает» этот ген. Но если смотреть более глобально, то можно сказать, что агрессия эволюционно обусловлена. Уровень ее, конечно, менялся: от древних времен до настоящего времени, но никогда не исчезала сама агрессия. Когда-то она имела даже прогрессивный характер для выживания: бей или беги (основанием для такого поведения был дикий страх). Конечно, причина агрессии состоит в эволюционных особенностях образа жизни: какова жизнь – такова и реакция на нее. И если она способствовала агрессивному поведению, то это было закономерной реакцией. Но что происходит во времена более спокойные и комфортные? Вероятно, какие-то факторы могут стимулировать ее, – думал он, пытаясь разложить все в какую-то логическую конструкцию, что не совсем получалось. Генетическая основа агрессии и сейчас была недостаточно изучена, потому как это понятие многомерное. И не надо сбрасывать со счетов все тоже воспитание и расстройство психики, например, депрессия и шизофрения связаны с нарушением работы поясной коры головного мозга, которая как раз и помогает контролировать эмоции. Никто же не станет сомневаться, что агрессия – это эмоция. К тому же и социопатия, и психопатия входят туда же, то есть, смазывают всю картину, выстроенную в теории. И это было, пожалуй, ближе всего к тому, что он отмечал на зеркальной планете применительно к тем агрессивным типажам. По сути, агрессия – это способ самоутверждения. А поддерживают ее на высоком уровне наркотики, алкоголь и психотропные вещества, которые нарушают работу корковых структур мозга и, соответственно, контроль над поведением. Ведь известно, что агрессия рождается в подкорковых структурах мозга, так называемых «центрах агрессии». Вот тут и можно вспомнить о дремучих временах, потому что особую роль во всем этом играет «детектор опасности». Именно он запускает работу нейромедиаторов мозга и саму реакцию. Получается, что под воздействием выброшенного адреналина и норадреналина сознание сужается, внимание начинает концентрироваться на источнике угрозы, отметая всё лишнее, то есть, посторонние звуки, слова, движения. В этот момент субъект не слышит советов, предостережений, просьб, возможно, он даже не вполне понимает, что происходит на самом деле, вернее, что это он сам делает, словно в него вселяется демон. Но это уже – литература. Сам процесс понятен, непонятно – почему жертва воспринимается им как опасность. И здесь генетика могла бы сказать свое слово, но оказывается, что дело не только в ней. Тупик, – думал Грэсли, впадая в состояния некоего ступора. На повышенную агрессивность влияют генетические, биологические, психосоциальные факторы, – крутилось у него в голове. И он понимал, что все это правильно. А что из всего этого является спусковым крючком в отношении той агрессивности, которую он хотел бы объяснить, потому что смотреть видеоматериалы зеркальной планеты и не знать, какова причина их ненависти, становилось мучительным для него и не давало ему покоя.