И вот – всего каких-нибудь тысячу километров и он – дома (когда-то это и в самом деле было его домом). Здесь еще не наблюдалось границ и автоматчиков, и колючей проволоки тоже не было, что даже подняло немного его настроение и поселило в нем надежду на то, что можно будет пообщаться с нормальными представителями разумной расы. Нужно кого-нибудь найти из старых знакомых, – решил Грэсли, и начал вспоминать, кто и где жил в то время, когда он проживал и учился здесь. Но прошло столько времени с тех пор, и возможно многие разъехались. Первым, кто пришел на ум, был Крислин, который жил рядом со школой, а ее он нашел довольно быстро, так как она находилась в центре города. Да, там, в сущности, ничего и не изменилось. На улицах, правда, было не слишком многочисленно, если не сказать, что почти пусто. А те, кто попадались ему на глаза, как будто все куда-то спешили, и вид у них был какой-то озабоченный, вроде того, какой бывает, когда ты погружен сам в себя – в свои мысли. Да, именно так, и это, конечно, удивляло, ведь он помнил другим этот город и тех, кто в нем жил раньше, как говорили: на «расслабоне», будучи жителями солнечного приморского городка, что уже само по себе давало право чувствовать себя счастливым. Или ему тогда так это казалось? Наши воспоминания слишком субъективны, – думал он, нажимая кнопку звонка на панели, находящейся у входа в квартиру (как он еще запомнил номер ее, удивляло самого Грэсли). Но когда ему открыл дверь незнакомый мужчина, он не сразу узнал в нем Крислина, и не потому, что тот слишком изменился внешне за эти годы, но было в нем что- то странное, вернее, отрешенное, как в тех, кого он встретил на улице.

– Привет, Крислин, – сказал, улыбаясь Грэсли. Ты не узнаешь меня?

Ответом ему было молчание.

– Ты ведь Крислин? – спросил он, усомнившись и растерявшись от такого приема.

– Я – Крислин, – последовал ответ, и снова молчание.

Да, так мы далеко не уедим, – подумал он, решив не сдаваться:

– Мы же сидели с тобой рядом в первых ступенях школы. Ты же должен об этом помнить, если ты – Крислин.

– Я – Крислин. Я ничего не помню.

– Ну, давай вспоминать вместе, – предложил Грэсли, понимая: что-то здесь не так. В дом, надеюсь, впустишь меня?

Крислин посторонился, пропуская его в квартиру.

– Довольно уютно, только чего-то не хватает, не могу понять, чего именно, – сказал Грэсли, войдя в комнату. Ты живешь здесь один? – поинтересовался он.

– Мне никто не нужен.

– Скажи мне, приятель, а ты давно был в Центре?

– Мне не нужно туда.

– Это ты сам решил или кто-то подсказал тебе? – спросил он, начиная понимать, что разговор как-то не клеится, потому что Крислин отвечал на его вопросы односложно. И что самое странное: в нем как будто напрочь отсутствовали эмоции: ни отрицательных, ни положительных – зеро.

– А кто тебе сказал, что не нужно ехать в Центр? – не унимался Грэсли. Кто-то приезжает сюда в город из западной стороны?

– Да, приезжают: рассказывают нам правду.

– Представляю – какую.

– И Марин оттуда, – добавил Крислин к своему ответу.

– А кто такой Марин?

– Поводырь.

– А ты что нуждаешься в поводыре? Плохо видишь?

– Он сказал, что мы все здесь слепые, а он – наш Поводырь теперь, и поведет нас к свету. А еще он оставил многим свое отражение, чтобы мы не потерялись без него и не сошли с правильного пути.

– Это как? Объясни мне неразумному: что такое отражение?

– Ты вдеваешь эту штуку сюда (он подошел к компьютеру и вдел в него флешку). И Марин появляется и начинает рассказывать, что нужно делать. В одно и то же время мы все должны вдеть эту штуку сюда, и он будет с нами.

– Да, фигово, мой несчастный Крислин.

– Я – счастлив, – отрапортовал тот, повторив еще раз: «Я счастлив!».

– А так сразу и не скажешь, – поёрничал Грэсли, но был не понят. Покажи мне его, – попросил он Крислина.

– Нет, сейчас нельзя. Только в 14.00 он появляется.

– Брось, дружище, он появляется в любое время, когда ты эту фигню засунешь в этот ящик, висящий на стене. А теперь скажи мне, почему все-таки тебе не нужно ездить в Центр?

– Потому что здесь – свет, а там – тьма. Империя должна быть разрушена! – заорал он, и в его голосе появилось что-то истерическое.

– Да, в истории одной известной мне планеты тоже был такой деятель, который постоянно повторял: «Карфаген должен быть разрушен». Его звали Марк Порций Катон. И он был зациклен на этом. Вот что делает ненависть… Однако в Космосе ничего не меняется…

Интересно, почему он назвал нас Империей? – подумал Грэсли, ведь это на зеркальной планете так называют то государство, за которым я веду наблюдение.

– А ты помнишь нашу учительницу по химии? Мы дразнили ее «чучей», потому что она повторяла постоянно слово «учти»: «Учти, Крислин, еще одна подобная выходка, и я постараюсь, чтобы тебя исключили из школы. Учти». Это когда ты принес лягушку и засунул ей в сумку, а она полезла туда рукой и закричала, как сумасшедшая.

На лице Крислина промелькнула улыбка. Он это заметил и попытался расшевелить его извилины в нужном направлении:

– А помнишь, как ты залез на крышу и не мог слезть оттуда сам?

– Я – Крислин. Я ничего не помню.

– Да, круто же тебя обработали. Даже не знаю, что делать с тобой. Может, поедешь со мной в Центр? Сам увидишь, как там хорошо и красиво.

– Империя должна быть разрушена! Тьма! Тьма! Тьма!

– Ну, да, ну, да – полная тьма в сознании. А таких, как ты, которые верят в этого самого Поводыря, пастуха вашего (вы же – как стадо баранов), много таких, как ты, уверивших в него?

– Есть такие, как я, а есть те, кто хочет жить во тьме. Поводырь говорит, что они со временем исчезнут, потому что не нужны.

– Кто бы сомневался. А ты можешь меня познакомить с этой вашей высшей кастой «светлоликих»?

– Нет, потому что ты оттуда, где тьма.

– Ну, заладил. Это вы тут во тьме, вот и Поводырь вам нужен – слепым. А я, как видишь, без поводыря обхожусь, сам по себе – свободен: езжу, куда пожелаю, делаю, что хочу и живу, как нравится мне, а не по указке какого-то там мудилы-поводыря. Неужели ты не помнишь, как здесь было хорошо раньше, до всего этого маразма, о котором ты мне поведал? Мы лазали по деревьям, купались в море…

– Этого ничего не было. Империя завоевала нас, и теперь мы должны освободиться от нее.

– Когда это произошло? Я чего-то не знаю? Что-то пропустил по своему недомыслию? Мне всегда казалось, что вы не боролись за свою свободу, вас просто никто не держал: ушли, так ушли. И кому вы были нафиг нужны все эти годы, пока крыша у вас не поехала, и мы не стали думать, чем это грозит нам самим? Прости меня, дружище, но я ни разу за это время даже не вспомнил о тебе, не говоря уже о том, чтобы тебя завоевывать. Ты ответь на мой вопрос: когда мы вас завоевали?

– 300 лет мы боремся с Империей за свою свободу.

– Бедный мой Крислин, вы должны освободиться от своего Поводыря, который ведет вас к краю пропасти. Ты болен, Крислин. Но я пока не могу тебе ничем помочь, потому что ни черта не понимаю в этой вашей жизни, кроме того, что это все похоже на компьютерную игру. Вы живете в ней, подцепив компьютерный вирус, запущенный какой-то сволочью. И самое страшное: все вы не понимаете даже, что эти приемы программирования, отработанные на вас, стары, как мир. Все ваши тоталитарные секты и деструктивные культы, в которых вы погрязли по уши, отрекшись от своих традиций и верований, привели вас к этому естественным образом. Если я тебе начну рассказывать, как это делается, ты, во-первых, не поверишь мне, а во-вторых, не поймешь, потому что там у тебя в башке стоит блок. Это вроде стены непробиваемой: стучи не стучи – бесполезно. Скажи, Крислин, тебя заставляют ненавидеть меня и таких, как я?

– Поводырь говорит, что вы – низший слой, которым нужно удобрять землю, чтобы на ней выросли цветы будущего. Мы – настоящие, правильные. А вы – неправильные.

– Ясное дело, куда уж нам, – с горечью сказал Грэсли, понимая, что дальнейший разговор бесполезен.